Коллектив авторов - Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
С одной стороны, 77% «немодернистов» (больше, чем в любом другом кластере) убеждены в том, что государство всегда должно отстаивать интересы всего народа перед интересами отдельной личности, а 62% (здесь они тоже лидеры) законности предпочитают справедливость. Но, с другой стороны, в кластере и наибольшая (71%) доля тех, кто считает, что каждый гражданин в любой ситуации вправе отстаивать свои интересы при помощи забастовок и демонстраций. В нем и одна из самых больших (88%) доля считающих, что каждый человек должен иметь право защищать свое мнение, даже если большинство придерживается иного мнения. К этому стоит добавить, что почти 60% кластера и еще большая доля его ядра не готовы признать безусловное право правительства влиять на правосудие, а также ограничивать свободу прессы, даже если того требуют интересы государства.
Все это на первый взгляд органично соотносится в кластере с толерантностью к западной демократии. Но только в том случае, если речь идет об этой демократии «вообще». Когда же дело касается конкретики, то мы обнаруживаем здесь отрицание необходимости политической оппозиции: с тем, что настоящая демократия без нее невозможна, согласны всего 22% входящих в кластер респондентов, что намного меньше, чем даже в традиционалистских кластерах. Если учесть также, что в этом кластере 72% его представителей руководствуются конформистской установкой не выделяться и «жить, как все», что свыше их половины предпочитают плановую экономику рыночной и убеждены, что все перемены только к худшему, то станет понятно, почему у меня не было оснований причислять данный кластер не только к традиционалистскому, но и к модернистскому типу.
Протомодернисты . К числу наиболее ярких особенностей этого кластера относится, прежде всего, последовательная прагматическая ориентация. Она проявляется в том, что материальному благополучию отдается предпочтение перед свободой, зарплате – перед «интересностью» работы, а также в убеждении, что чего-то добиться можно, только действуя сообща. Характерны для «протомодернистов» также негативное отношение к индивидуализму (82%, что больше, чем в любом другом кластере) и убеждение, что следование традициям важнее инициативности и поиска нового (69%, что тоже является одним из самых высоких показателей). Заметной особенностью кластера выступает и отсутствие в нем толерантности к «не-мы» – возможно, в силу очень ярко выраженной уверенности, что согласовать интересы разных групп общества невозможно.
Однако, в отличие от всех рассмотренных выше кластеров, «протомодернисты» в значительно большей степени являются сторонниками общества равных возможностей, а не равенства доходов и в значительно меньшей степени согласны с признанием права государства влиять на правосудие и ограничивать свободу прессы. Кроме того, среди «протомодернистов» 85% (больше, чем в любом другом кластере) сознающих, что демократия немыслима без политической оппозиции, и всего 19% (намного меньше, чем в других кластерах, включая модернистские) считающих, что функция оппозиции заключается в помощи правительству. Замечу также, что ядро этого кластера еще толерантнее относится к неравенству и что в нем отчетливее выражено убеждение, что успех – результат упорного труда, а не простого везения. Все это позволяет отнести «протомодернистов» к промежуточным кластерам, характеризующимся весьма противоречивым сознанием. Но модернистская тенденция выступает здесь более рельефно, чем у «немодернистов».Модернистски ориентированные кластеры
Российские постмодернисты . Это самый большой по численности (20% всех россиян) и очень своеобразный кластер, имеющий достаточно яркие отличия от всех вышеописанных кластеров, с одной стороны, и от «российских модернистов» – с другой. К числу наиболее характерных особенностей его представителей относятся: отчетливо выраженный нонконформизм, выбор в пользу общества индивидуальной свободы, а не социального равенства, убеждение, что инициатива и поиск нового важнее следования традициям, вторичность материального благополучия как ценности – свобода здесь ценится выше такого благополучия, а «интересность» работы – выше размера заработной платы. При этом доля тех, кто склоняется к конформистскому «жить, как все» (14%), кто традициям отдает предпочтение перед инициативностью и поиском нового (23%), материальному благополучию перед свободой (19%) и высокой зарплате перед интересностью работы (23%), здесь наименьшая.
Для «российских постмодернистов» характерны также последовательная ориентация на собственные силы и убежденность в том, что в защите своих интересов надо ориентироваться на индивидуальные, а не на коллективные действия. Им свойственны уверенность в том, что их материальное положение зависит от них самих, а не от ситуации в стране, позитивное восприятие перемен, модернизации, индивидуализма, демократии. Они не согласны с суждением, что западный путь развития России не подходит, и согласны с тем, что каждый человек должен иметь право отстаивать свое мнение, даже если оно не совпадает с мнением большинства. По всем эти позициям ядро данного кластера демонстрирует еще более высокие показатели, чем кластер в целом.
Качественные отличия ядра от кластера в целом просматриваются лишь по нескольким позициям. Но они демонстрируют, что мы имеем дело в данном случае скорее с весьма специфической формой сознания модерна, чем с какой-либо промежуточной, транзитивной формой сознания. Ядро в меньшей степени настроено на признание роли государства как гаранта прав общности, а не прав человека, и в меньшей степени готово делегировать ему право прямого влияния на правосудие и ограничивать свободу прессы. Кроме того, входящие в это ядро в большей степени уверены в своих силах, в частности в том, что они проживут и без помощи государства.
Таким образом, это прорыночно и проиндивидуалистически настроенный кластер, с отчетливым тяготением (во многом, видимо, стихийным) к идее прав человека и отрицанием всевластия государства. Входящие в него люди – последовательные нонконформисты, которые характеризуются низкой значимостью для них материалистических ценностей при приоритете ценностей свободы и самореализации. В то же время при бесспорном признании ценности демократии как таковой им свойственны типичные для России представления о том, как должна выглядеть эта демократия, довольно далекие от классических западных представлений о ней. Так, будучи в большинстве своем (60%) согласны с тем, что демократия без политической оппозиции невозможна, они солидаризируются с мнением, что роль оппозиции заключается в помощи правительству. Таких среди них 69% – столько же, сколько среди «последовательных традиционалистов», и не намного меньше, чем среди «традиционалистов-этакратов».
Российские модернисты . Этот кластер во многом похож на «российских постмодернистов». К числу их общих особенностей относятся ярко выраженный нонконформизм, прорыночные ориентации, выбор в пользу общества индивидуальной свободы, а не социального равенства, убеждение, что инициатива и поиск нового важнее следования традициям. Тем не менее в ориентации на рынок и индивидуальную свободу «модернисты» безусловные лидеры.
Роднит эти два кластера и последовательная ориентация на собственные силы, уверенность в том, что нужно бороться за свои права, а не приспосабливаться к реальности, позитивное восприятие перемен, модернизации, индивидуализма, демократии. Роднит их также согласие с тем, что каждый человек должен иметь право отстаивать свое мнение, даже если оно не совпадает с позицией большинства, неготовность делегировать правительству право влиять на правосудие и ограничивать свободу прессы. Любопытно, что, как и в предыдущем кластере, в вопросе о том, как должны происходить перемены – «сверху» или «снизу» – при переходе к ядру происходит качественный скачок, и большинство начинает отводить приоритетную роль активности «снизу». Так же, как и среди «российских постмодернистов», здесь при переходе к ядру падает толерантность к «немы», что приводит в ядрах обоих этих кластеров даже к доминированию негативного отношения к Западу. И хотя для кластера «российских модернистов» в целом такое отношение не характерно, хотя именно в их сознании в наибольшей степени распространены взгляды, соответствующие западной модели развития, это не позволяет однозначно характеризовать «российских модернистов» как сторонников данной модели.
В том, что и в данном случае речь идет об особой, «незападной» разновидности сознания модерна, убеждает и еще одно обстоятельство. С одной стороны, это единственный кластер, где доминирует представление (70% в кластере и 84% в ядре), что природные богатства могут принадлежать кому-то, кроме народа или государства (в остальных кластерах доля сторонников этой точки зрения колебалась в диапазоне 2–18% по ядрам кластеров и 3–14% по кластерам в целом). С другой стороны, только 18% в данном кластере считают, что природные богатства должны принадлежать тем, кто стал их официальным собственником в последние годы. Основная же масса «российских модернистов» убеждена в том, что речь должна идти в данном случае о территориальных сообществах или производственных коллективах. Из других особенностей кластера стоит упомянуть о том, что для него гораздо больше, чем для «российских постмодернистов», характерна ориентация на материальное благополучие. Притом, что его материальное положение объективно лучше, а уверенность в возможности прожить без помощи государства распространена больше, чем в любом другом кластере: только 33% «модернистов» (при 58% среди «постмодернистов») считают, что без такой помощи им не обойтись.
