Илья Гилилов - Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
Это подтверждается и самим Шекспиром, который в 1593 году назвал поэму "Венера и Адонис" своим "первенцем". Но и это прямое свидетельство самого Барда толкуется многими шекспироведами условно: мол, Шекспир имел в виду только такое благородное занятие, как поэзия, не принимая в расчет пьесы для народного театра, "считавшиеся произведениями низкого жанра" (а Мерез, выходит, так не считал?). Здесь опять - казуистические, полностью надуманные толкования, необходимые тем, кто настолько твердо уверовал в раннюю датировку начала творчества Шекспира, что готов пренебрегать важными фактами, противоречащими этой вере.
Таким образом, серьезных, научных, а не надуманных оснований для того, чтобы датировать начало творческой деятельности Шекспира ранее чем 1592-1593 годом, нет. После констатации этого факта аргументы в пользу авторства Рэтленда не будут "падать" подобно карточному домику, как только мы узнаем дату рождения графа. В 1592-1593 году Рэтленду было, соответственно, 16-17 лет, и он уже в течение шести-семи лет занимался в Кембриджском университете, то есть был уже хотя и молодым, но интеллектуально достаточно зрелым человеком. Во всяком случае, не может быть ни малейших сомнений, что он мог написать и "Венеру и Адониса", и тем более такую слабую пьесу, как "Тит Андроник" (1593-1594). Из других пьес к 1593 году принято относить лишь "Ричарда III" и "Комедию ошибок". Однако текст первой был напечатан в 1597 году (Рэтленду - 21 год), а второй - только в 1623-м.
Итак, главный, решающий довод против авторства Рэтленда - его возраст несостоятелен. Так же несерьезны доводы о якобы допущенных в шекспировских пьесах ошибках в географических реалиях Северной Италии и Богемии - на самом деле слабое знание характера этих реалий в разные исторические периоды показывают критики рэтлендианской гипотезы. Но анализ, тем более научно состоятельный и объективный, этой гипотезы, по причинам, о которых я уже говорил, в современном западном академическом шекспироведении попросту отсутствует. Эту странную пару - Рэтлендов - с недоумением обходят, не будучи информированными о всей совокупности связанных с ними литературных и исторических фактов. Ведь даже в работах Демблона, Пороховщикова, Сайкса не отражен такой важнейший факт, как приуроченность Первого фолио к десятой годовщине смерти Рэтлендов и Второго - к двадцатой; осталась непонятой роль Елизаветы и замечательной Мэри Сидни-Пембрук, не говоря о том, чего эти выдающиеся историки литературы еще не могли знать - результатов наших сегодняшних исследований...
Но поскольку многочисленные факты вновь и вновь свидетельствуют о том, что именно Роджер и Елизавета Рэтленд (хотя и не они одни) скрываются за маской-псевдонимом Уильяма Потрясающего Копьем, необходимо ответить на вопросы, которые обычно задают нестратфордианцам сторонники традиционных представлений о Шекспире:
- Зачем было нужно подлинному автору (авторам) так долго и тщательно скрываться за псевдонимом?
- Зачем, не довольствуясь псевдонимом, нужно было создавать еще и живую маску - подставную фигуру - Уильяма Шакспера из Стратфорда?
- Каким образом удавалось сохранить эту мистификацию в тайне?
В разное время на первый вопрос нестратфордианцы давали различные ответы. В отношении Фрэнсиса Бэкона полагали, что он просто опасался повредить своей карьере. Другие утверждали, что подлинный автор (например, Рэтленд) принадлежал к политической фронде и псевдоним был необходим ему для конспирации. Часто можно слышать мнение, что для человека, занимавшего высокое социальное положение, титулованного лорда было невозможно афишировать свои литературные занятия, особенно такие, как сочинение пьес для публичных театров. С этим мнением нельзя полностью согласиться. Конечно, особого почета знатному лорду подобные занятия не добавляли, но и постыдными тогда не считались (к тому же впервые псевдоним Потрясающий Копьем появился не под пьесами, а под изысканными поэмами).
Еще раз вспомним, что к литературе было причастно немало аристократов, сам король Иаков не гнушался публиковать под собственным именем свои поэтические и прозаические опыты, а Мерез в 1598 году среди лучших авторов пьес упоминает и лорда Бакхерста (граф Дорсет), и графа Оксфорда; писал пьесы-маски даже первый министр Роберт Сесил и ставший в 1618 году лордом-канцлером Фрэнсис Бэкон. Говорить о невозможности, недопустимости для тогдашнего аристократа заниматься литературой или драматургией нет оснований. Другое дело - нежелание печатать свои произведения под собственным именем по сугубо личным причинам, проявлявшееся у самых разных писателей в самые различные времена; недаром перечень писательских псевдонимов занимает целый том.
В определенные периоды можно говорить даже о моде на анонимность. В поэтическом сборнике "Гнездо Феникса" (1593) ни один из полутора десятков поэтов-участников, включая и самого составителя, не подписался собственным именем, и лишь некоторые - инициалами; многие из участников точно не идентифицированы и сегодня.
Когда в своем словаре "Мир слов" Джон Флорио упоминает "сонет одного из моих друзей, который предпочитает быть истинным поэтом, чем носить это имя", он, скорее всего, имеет в виду именно Рэтленда. Потрясающий Копьем знал цену своему дарованию, но ему было чуждо суетное литературное тщеславие, он находил наслаждение в том, чтобы служить Аполлону и музам втайне. Вообще склонность к секретности, таинственности, к мистификациям составляла важную черту характера этого удивительного человека, заранее позаботившегося о том, чтобы окутать завесой странной тайны даже свои похороны.
В пьесе Джонсона "Эписин" (1609) есть любопытный разговор между тремя молодыми кавалерами - Дофином, Клеримонтом и Доу. Последний сам причастен к поэтическому творчеству, но отзывается о поэтах пренебрежительно:
"Дофин. Как же вы можете считать себя поэтом и при этом презирать всех поэтов?
Доу. Не всякий пишущий стихи - поэт. Есть такие мудрые головы, которые пишут стихи и при этом не называют себя поэтами. Поэты - это бедняки, которые стихами добывают себе пропитание.
Дофин. А вы не хотели бы жить вашими стихами, сэр Джон?
Клеримонт. Это было бы прискорбно. Чтобы рыцарь жил на свои стихи? Он не для того писал их, я надеюсь.
Дофин. Однако благородное семейство Сидни живет его стихами и не стыдится этого..."
Здесь, вероятно, Джонсон опять вспомнил упрек, брошенный Рэтлендом жене за то, что она принимала у себя поэта Бена. Интересна и аллюзия на то, что семья Сидни имела доходы от публикаций. Но главное - Джонсон тоже пытается понять причину необходимости сохранения известной ему тайны авторства, свидетелем которой он был и которая крылась прежде всего в самой личности Рэтленда.
Здесь же следует искать ответа и на второй вопрос. Одного псевдонима для тех, кто так воспринимал мир, было недостаточно, поэтому подыскивалась живая маска Автора, причем предпочтение отдавалось личностям одиозным, которые никакого отношения к писательству иметь не могли. Ибо для ипостаси Рэтленда - Жака-меланхолика важна не просто маска, но маска шутовская, вызывающая. Кроме того, неграмотный или малограмотный человек (или полоумок и пьяница, как Кориэт) в качестве маски имел то преимущество, что от него не оставалось каких-либо письменных документов, способных потом испортить Игру.
Кто первым заметил расторопного стратфордца в актерской труппе или еще раньше - в его родном городке - неизвестно, но некоторый свет на обстоятельства этого судьбоносного для него случая проливает эпизод в "Укрощении строптивой", когда Лорд находит медника Слая. Конечно, значение имело и забавное сходство имени Шакспера со студенческой кличкой Рэтленда Потрясающий Копьем. При жизни роль Шакспера в этом спектакле была совсем нетрудной - никто из знакомых и земляков за писателя и поэта его, разумеется, не считал, в других же случаях от него требовалось лишь держать язык за зубами. Не исключено, что иногда пьесы попадали в труппу через него. Выполнял он, вероятно, и другие поручения Рэтленда и недурно на этом зарабатывал. Товарищи по труппе знали, что у него - знатные покровители, и этого им было достаточно; больше других, конечно, знал Ричард Бербедж, но это был человек надежный - ведь благодаря покровителям Шакспера труппа стала "слугами Его Величества" и получала приличный доход. О том, что труппа имела какое-то отношение к изданиям шекспировских пьес (и тем более - поэм и сонетов), ничего достоверного не известно, если не считать декоративного появления имен актеров Хеминга и Кондела под сочиненными Беном Джонсоном обращениями к Пембруку и читателям в Первом фолио.
Елизавета Сидни-Рэтленд вступила в Игру в середине первого десятилетия XVII века; ее рука заметна в некоторых сонетах, в последних пьесах "Цимбелин", "Зимняя сказка", опубликованных лишь в Первом фолио. Современные (сегодняшние) шекспировские биографы, разделяя творчество Шекспира на три (некоторые - четыре) периода, отмечают, что после великих трагедий Шекспир вдруг стал писать романтические пьесы-сказки со счастливым концом. О том, что и Джонсон, и Бомонт чрезвычайно высоко оценивали литературный дар дочери Филипа Сидни, читатель уже знает, так же, как и о том, что ни одной строки, подписанной ее именем, не было напечатано.
