Ф Грандель - Бомарше
Итак, мы в очередной раз отмечаем, что лица, стоящие во Франции у кормила власти, на самом высоком государственном уровне, будь то короли или главы правительств, один за другим самым торжественным и самым недвусмысленным образом воздавали честь Бомарше. Самое замечательное в этой истории, что все они без исключения в то же время бросали его на растерзание, будучи неспособны обуздать воющую свору и Базиля. Самый тиранический режим, который может задушить в зародыше все свободы, заставить молчать писателей и мыслителей, заткнуть рты всем гражданам, оказывается бессильным, сталкиваясь с клеветниками, ибо эта порода неистребима, подобно насекомым, с которыми, как нас уверяют, не покончит даже самая чудовищная водородная бомба.
10 июня 1796 года Бомарше наконец узнал о том, что вычеркнут из списков эмигрантов:
"...погоняй, почтарь! Три дня несказанной радости за три года долгих страданий, а потом я готов умереть".
Он прибыл в столицу 6 июля и прожил в ней куда дольше трех дней.
18
ЧЕЛОВЕК
Стану ли я наконец человеком? Человек! Он
спускается, как подымался волоча ноги
там, где мчался бегом потом
разочарования, недуги старая, выжившая
из ума кукла - хладная мумия... грязная пыль,
и потом - ничто!
В изгнании Бомарше потерял почти все, но только не свою дородность. Брюшко, щеки, один или два добавочных подбородка, "тучный и полнокровный", в шестьдесят четыре года - он неузнаваем. От невзгод - это не известно только дуракам - люди не худеют.
"Альмавива. Зато я тебя не узнаю. Ты так растолстел, раздобрел...
Фигаро. Ничего не поделаешь, ваше сиятельство, - нужда".
Даже возвращении этот пожилой господин - "большой, тучный, седой, жирный" - ведет себя так, как положено в его возрасте, - он благодушествует. Две недели Бомарше принадлежит только домашним. Супруге, которая была вынуждена развестись с ним и на которой он безотлагательно женится вновь. Дочери, которую в первую же неделю выдает замуж - вернувшись 5 июля, он ведет ее к венцу 11-го - за тридцатилетнего лейтенанта Луи-Андре Туссена Деларю, который, еще совсем юношей был адъютантом генерала Лафайета; и, главное, Жюли, прошедшей сквозь самые тяжкие испытания Революции с одной мечтой - снова увидеть брата.
"Твоя и моя старость, - сказала она ему при встрече, - наконец соединились, мой бедный друг, чтобы насладиться юностью, счастьем и устройством жизни нашей дорогой дочери".
Словом, две недели Бомарше весьма напоминает персонажей, которых любит помещать в центре своих полотен Грез. Но вскоре после счастливого "обретения" близких отцу семейства становится тесно в этих мещанских рамках, хоть и милых сердцу, но слишком уж благопристойных. И он спешит возобновить прерванный диалог с Амелией, иначе именуемой Нинон.
Обычно биографы умалчивают об отношениях этой дамы и Бомарше. Те, кто особенно склонен сурово осуждать поведение нашего героя в делах общественных, стыдливо прикрывают глаза на его роман с Нинон. Старику прощают эту гадкую связь с особой "недостойной уважения". Девице ставят в вину, что она слишком дорого ему стоила. Она и вправду была довольно требовательна, но, полагаю, в 1796 году ей приходилось туго. Так что ж ему оставалось делать? Толкнуть ее на панель? Или настоять, чтобы она обучилась плести кружева? Из всех его женщин, а одному дьяволу ведомо, сколько их перебывало, она, бесспорно, была самой желанной. Как сказали бы сегодня, она подходила ему физически. А в этой области Бомарше не утруждал себя возвышенными тонкостями. Всю жизнь он искал "этих утех", ничуть того не стыдясь. Он был верен себе с момента возмужания до самой смерти. Однако в шестьдесят четыре года мужчина уже не тот, что прежде. В этом возрасте необходимы известные ухищрения, чтобы добиться искомого. В игру вступает воображение, помогая там, где сдает тело. Свои письма г-же де Годаиль Бомарше именовал "сперматочивыми"; так как же назвал бы он те, что на закате дней адресовал Нинон? Почему, однако, это должно нас шокировать? Если в его романах сердцу отводилась скромная роль и главенствовал секс, неужели он должен был сочинять своим любовницам изящные безделушки в назидание биографам? "То, что именуется пристойностью в языке, - говаривал он, настолько противно природе, что нужно быть ломакой, чтобы этого придерживаться. Учтивость не уживается со смятением чувств и страстью". Не станем делать вид, что не замечаем распутства этого старого человека, который несколько похотлив и без ума от женщин. "И почему бы мне краснеть за то, что я их любил?"
Бомарше вернулся в Париж начисто или почти начисто разоренным. Разумеется, долговые расписки, хранившиеся в его портфеле, представляли немалое состояние. Но главные должники Бомарше - Соединенные Штаты и Франция - вполне платежеспособные, как были, так и остались недобросовестными. Министры обычно не любят возмещать долги, сделанные их предшественниками. Американское правительство и Директория ставили всевозможные бюрократические препоны и вели нескончаемые расследования с единственной целью оттянуть расплату. К 1796 году Новый Свет был должен Бомарше около 3 миллионов, а Старый - миллион (997875 франков, если быть точными). Лица, ответственные за государственную казну по обе стороны океана, фактически делали ставку на смерть Бомарше, рассчитывая, что его наследники окажутся сговорчивее. Расчет, в общем, мудрый - через три года Бомарше действительно скончался. Но с 1796 по 1799 год он не переставал, как легко догадаться, осаждать казначейства обеих республик. Его жалобы, его мольбы, реже - требования составляли бы в совокупности толстый том. Почти все эти послания напоминают по тону и стилю то, которое он направил несколько недель спустя после возвращения в Париж Рамелю, члену Директории, ответственному за национальный бюджет. Привожу это письмо как пример:
"Гражданин министр, клянусь вам, что мое положение становится нестерпимым. Я мог бы навести порядок во всем мире, отдай я этому столько энергии, сколько потрачено мною на письма по поводу ненавистного дела, кое иссушает мой ум и омрачает мою старость. Я заимодавец терпеливый, но придет ли конец всем этим возражениям против выплаты долга! Я только и слышу подождите, повремените, и ничего не получаю. Бегать, стучаться во все двери и не иметь возможности чего-либо добиться - это какая-то пытка раба, подданного старого режима, а отнюдь не жизнь, достойная французского гражданина.
Дозвольте мне поставить койку на чердаке Вашего особняка. Вам будут напоминать всякое утро: он все еще здесь. Тогда Вы поймете, насколько человеку расстроенному, лишенному на протяжении шести лет своего места и начисто разоренному, простительно жаждать, чтобы им наконец соблаговолили заняться.
Бомарше".
Но именно Рамель и те, кто впоследствии занимали то же кресло, только и ждали, когда Бомарше не станет! Однако человек, еще недавно числившийся в проскрипционных списках, стал уже вхож в министерства, ему не приходилось томиться в приемных. Подобно Людовику XV, Людовику XVI и Комитету общественного спасения, члены Директории теперь советовались с ним по вопросам государственной политики. Один из них - Ревбель - вовсю использовал его дипломатический опыт, например, просил приложить руку к договору с Испанией. Бомарше откликался на "доверие, которое [Директория] благоволит выказать к его [ничтожным] познаниям", пространными докладами, в которых чувствуется стиль и тон государственного деятеля.
Естественно, он не мог удержаться, чтобы не давать походя членам Директории уроки ремесла, напоминая при случае, что политика, не заглядывающая дальше сегодняшнего дня, редко имеет будущее. Директория же прислушивалась к нему только в той мере, в какой его советы помогали разрешить сиюминутные проблемы. Как это нередко случается в нашей стране, будущее Франции, "особы исторической", меньше всего заботило людей, стоящих у власти. Тем не менее Бомарше оказал здоровое влияние на некоторых министров и видных парламентариев того времени, к примеру, на члена Совета старейшин Бодена дез Арденна, с которым вел долгие интеллектуальные беседы, облегчавшиеся известной общностью их взглядов на революцию.
"Я отнюдь не изверился в том, - сказал как-то Воден Бомарше, - что революция во всем ее величии и полноте может содержаться в четверике чернил и не нуждается ни в малейшем кровопролитии. Я не устаю находить подтверждения этому в ночи на 4 августа 1789 года, когда без всяких переворотов, продажных трибунов и убийств, благодаря одним только декретам было покончено с системой злоупотреблений, укоренившейся на протяжении тысячелетия и черпавшей силу даже в самих достижениях цивилизации".
Это в точности совпадало с точкой зрения Бомарше, которому для создания Фигаро понадобился только четверик чернил. Не следует улыбаться - в 1796 году необходим был более чем широкий кругозор, чтобы заметить, что "достижения цивилизации" способствуют распространению злоупотреблений и тем самым узаконивают нищету. Бомарше, со своей стороны, еще несколькими годами раньше хорошо понял, что истинное зло нашего общества - отчуждение трудящихся; в тетради, найденной Жераром Бауером, есть такая запись:
