Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы - Дамер Лайонел

К пятнадцати он потерял интерес ко всему, с чем я его познакомил. Он казался застенчивым, как всегда, но еще менее самоуверенным. За это время я обнаружил, что в какой-то степени могу отождествить себя с ситуацией Джеффа. Я мог распознать некоторые черты моего собственного детства в том, что я видел, через что он проходил. Иногда я чувствовал себя обделенным, особенно когда некоторые из моих друзей начали ходить на свидания. Как и Джефф, я казался довольно замкнутым. Но в отличие от меня, Джефф, казалось, не мог преследовать даже самые случайные интересы. Он никогда не читал ничего, кроме книг, которые ему давали в школе, научной фантастики и книги Альфреда Хичкока «Страшилки для детей». Хотя какое-то время он участвовал в школьном оркестре, он не проявлял никакого интереса ни к музыке, ни к искусству. Хуже того, он не проявлял никакого интереса к другим людям. И хотя он считал соседского мальчика Грега своим самым близким другом, пока они не разошлись в возрасте пятнадцати лет, у него никогда не складывались отношения со своими одноклассниками.

Из-за всего этого мне было легко видеть, что мой собственный подростковый возраст очень похож на возраст Джеффа, и меня поразило, что в какой-то момент моего детства я столкнулся с чем-то, что помогло мне избавиться от моей застенчивости, укрепив мою уверенность в себе. В то время я думал, что вполне возможно, что эта стратегия сработает и для Джеффа.

Я предложил бодибилдинг. Я подумал, что если бы он мог лучше представить себя физически, то, возможно, стал бы менее изолированным в социальном плане. Это в значительной степени сработало для меня, и я надеялся, что это сработает и для него.

Однажды днем я упомянул Джеффу о бодибилдинге. Он сразу загорелся этой идеей. Несколько дней спустя я принес ему изометрический тренажер «Буллворкер» для силовых упражнений и показал ему, как им пользоваться. Когда он слушал мои инструкции, он казался более вовлеченным, чем я видел его за долгое время.

В течение следующих нескольких недель я часто мельком видел Джеффа, распростертого на полу своей комнаты, сосредоточенно работающего с тренажером. В другое время дверь была закрыта, но я слышала, как Джефф громко дышит за ней, яростно работая над своей новообретенной игрушкой.

Тренажер удерживал внимание Джеффа в течение доброго года и позволил ему хорошо развить корпус, но со временем и он был заброшен, присоединившись к теннисной ракетке, футбольному мячу и луку со стрелами в темном шкафу Джеффа.

Теперь, когда я думаю об этих выброшенных вещах, они приобретают для меня глубокое метафорическое значение. Это небольшие, в конечном счете безрезультатные пожертвования, которые я сделал в надежде направить своего сына к нормальной жизни. Когда я вспоминаю их, я вижу их почти как артефакты разрушенной жизни, курьезы, объединенные не чем иным, как глубокой, непреходящей печалью. Ибо Джеффа, который мог бы быть увлечен подобными вещами, уже не было.

И вот, в течение следующих нескольких лет, вместо того чтобы уделять время какими-либо интересами и занятиями, которые я наивно предлагал ему, мой сын нашел себе свои собственные. Постепенно, и без моего ведома, его увлечение костями переросло бы в полномасштабную подростковую одержимость. Как я впервые узнал на суде в феврале 1992 года, он начинал бродить по близлежащим улицам нашего района, всегда на своем велосипеде, но дополнительно снабженный запасом пластиковых мешков для мусора, с помощью которых он мог собирать останки животных, которых находил по пути. Он собрал бы вместе эти останки животных и создал бы свое собственное частное кладбище. Он сдирал плоть с тел этих гниющих дорожных убитых и даже насаживал собачью голову на кол.

Когда я впервые услышал об этих действиях на суде, я удивился, почему никто не упомянул мне хотя бы об одном из этих инцидентов. И что еще более загадочно, почему я не видел доказательств этих вещей? Много месяцев спустя после суда я узнал, что «кладбище» находилось на небольшом холмике в лесу на территории соседского участка через дорогу, и что голова собаки на колу находилась в уединенном месте леса к юго-западу от нашего участка, через два соседских.

Как личность Джефф стал более пассивным, более одиноким, более невыразимо изолированным. У него не было друзей ни среди мужчин, ни среди женщин. У него не было никаких отношений, кроме самых случайных и удобных. В мире за пределами его сознания все становилось все более скучным и плоским, его разговор сводился к практике отвечать на вопросы едва слышными односложными ответами. Лицо парня, который сидел напротив меня за обеденным столом, теперь украшали очки, глаза были тусклыми, рот неподвижно сжат, он погружался в кошмарный мир невообразимых фантазий.

В ближайшие годы эти фантазии начнут одолевать его. Его будут преследовать видения убийства и расчленения. Мертвые в их неподвижности станут основными объектами его растущего сексуального желания. В подростковом возрасте его неспособность говорить о таких странных и тревожных понятиях все больше и больше разрывала его связи с внешним миром.

Но все, что я действительно заметил в годы юности моего сына — это его растущую замкнутость и отчужденность. Он делал только то, что должен был делать в школе, и не проявлял ни интересов, ни амбиций. В то время как другие планировали поступить в колледж или сделать карьеру, Джефф казался совершенно отстраненным. Он никогда не говорил о будущем, и теперь я думаю, что он никогда не верил, что оно у него действительно есть. В любом случае, он казался совершенно немотивированным, временами почти инертным, и я могу только представить, что, учитывая невыразимые видения и желания, которые начали переполнять его в то время, он, должно быть, стал считать себя совершенно вне человеческого сообщества, вне всего, что было нормальным и приемлемым, вне всего того, о чем можно было бы говорить с другим человеческим существом. В глубине души он уже сам заключил себя в тюрьму и выделил себе камеру смертников.

Но видимые проявления духовного и эмоционального падения Джеффа были незначительными по сравнению с его глубиной. Не было ни криков в ночи, ни бессвязной речи, ни мгновений кататонической пустоты. Он не слышал и не видел того, чего там не было. Он никогда не взрывался внезапно, никогда даже не повышал голос ни от страха, ни от гнева. Если бы он сделал что-нибудь из этого, тогда я мог бы почувствовать, как глубоко он погрузился в свое безумие, и, почувствовав это, я мог бы не только каким-то образом спасти его, но и всех остальных, кого он уничтожил.

Лайонел Дамер с сыновьями

Но вместо того, чтобы демонстрировать какие-либо явные проявления психического заболевания, Джефф просто стал более тихим и замкнутым. Наши беседы сводились к сеансам вопросов и ответов, которые на самом деле вовсе не были разговорами. В них не было ни общения, ни дебатов, ни ощущения получаемой или передаваемой информации. Он никогда не спорил, но и никогда не казался полностью согласным с чем-либо. Как будто для него ничего не имело значения: ни школьная работа, ни социальные отношения в школе или вне ее. И все же даже это не проявилось как форма бунта. Восстание потребовало бы некоторой доли веры, некоторого выражения его личных убеждений. Но Джефф был выше бунта, и у него ни в чем не было убеждений. Бывали моменты, когда я мельком видел его одного в его комнате или сидящим перед телевизором, и мне казалось, что он вообще не умеет думать.

О, нет, он умел. Еще как. И теперь я знаю, о чем именно. И я также знаю, что все те вещи, которые занимали главное место в сознании моего сына в те годы, были, по сути, непередаваемы ни мне, ни кому-либо другому. Даже если бы у Джеффа был друг, он не смог бы раскрыть странные и жестокие побуждения, которые начали занимать его разум. Как мог подросток признаться, возможно, даже самому себе, что пейзаж его развивающейся внутренней жизни превратился в бойню? Морг?