Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 31-41
Новый великий проект, задающий картину мира, как ни странно, начинается в физике. Не в общественных науках, не в экономике, не в культуре, а в физике. И все столетия после открытий, которая даровала человечеству ньютоновская картина мира, все столетия эта картина мира существовала. Она была абсолютно незыблема.
Мне скажут: «А как же Эйнштейн? А как же Бор? А как же квантовая механика? А как же синергетика? А как же теория систем? А как же Винер? А как же все остальные?»
Отвечаю. Все они шатали картину мира — и никто её не сокрушал. Были шутливые стишки по этому поводу:
Был долго мраком мир окутан.
«Да будет свет!» — и вот родился Ньютон.
Но сатана недолго ждал реванша —
Пришёл Эйнштейн, и стало всё, как раньше.
На самом деле Эйнштейн страстно пытался усилить и развить ту же картину мира, всё тот же закон гравитации, превратив его сначала в общую теорию относительности и превратив каждое явление искривления пространства — времени в создание таких волн геометрии разной длины, которые катятся по пространственно-временному континууму, а потом ещё проквантовать это пространство — время. И пусть даже сам он этого не сделал — это делали его ученики, Уилер и другие. Это была сложнейшая работа. Она до сих пор не завершена. Никто ещё не построил в этом смысле общую теорию. Но примерно понятно, какой она должна была быть. И она никоим образом не противоречила бы той картине мира, которую предложили люди, пошедшие за Ньютоном, он сам, они все вместе.
И сколько бы человечество ни прорывалось сейчас к новой картине, сколько бы оно ни хваталось то за синергетику, то за теорию хаоса, то за что-то ещё, — до последнего десятилетия было ещё не ясно, где же он, тот прорывной центр физической мысли, за счёт которого действительно всерьёз начнёт меняться картина мира. Было совершенно неясно, где расположен этот центр, где эта физика, без которой нет ни социологии, ни экономики, ни культурологии, ни метафизики, ничего…
В последнее десятилетие, если верить тому, что мне удалось понять из разговора с 20–30 совсем-совсем неслабыми людьми, занимающимися подобного рода вопросами, — центр, вокруг которого начинает формироваться принципиально новая картина мира, обозначился. Он связан с понятиями о тёмной энергии, тёмной материи.
Не синергетика, не теория систем, не теория хаоса и уж тем более не разного рода информационные теории и так далее, а именно наличие тёмной энергии и тёмной материи начинает перестраивать всю картину мира — всю физическую картину мира.
Теория Большого взрыва, теория струн — всё это частности. Новая картина мира начинает медленно и неумолимо создаваться вокруг тёмной энергии и тёмной материи.
Это уже не эйнштейновская картина мира. Это не картина мира, предложенная последователями Ньютона и им самим, это уже совершенно другая картина. Если эйнштейновская и ньютоновская ещё последовательны по отношению друг к другу, то это будет картина мира абсолютно другая.
И она нависает над человечеством.
Я недаром в своей книге «Исаак и Иаков» обратил на это серьёзное внимание. Мне кажется, что если разговаривать всерьёз о Четвёртом проекте — Сверхмодерне — и обо всём прочем, то нужно начать, конечно, с формирования картины мира.
Картина мира существенно меняется. Это не может быть связно только с физикой. Меняется картина мира в биологии — возникает другое представление о жизни и смерти. Картина смерти и тайна смерти как таковой, а также сама загадка формирования усложняющихся форм и скачков, которые осуществляют эти формы в процессе своего развития, — она, конечно, дополняется вот этой вот физической теорией тёмной материи, тёмной энергии.
И одновременно с этим подобная же картина возникает в психологии.
Я говорил об этом, что тут и Маркс, и Эйнштейн, и Фрейд были людьми, которые пытались создать монизм, то есть вывести всё из какого-нибудь одного принципа. Фрейд — из принципа удовольствия или эроса. Эйнштейн — из искривления пространства — времени. И Маркс — из прибавочной стоимости.
Теперь оказалось, что надо не просто поправить марксовскую теорию, или эйнштейновскую кривизну пространства — времени, или что-то там в фрейдизме. Фрейд написал «По ту сторону принципа удовольствия». Эйнштейн, введя лямбда-член, согласился с наличием чёрной материи и чёрной энергии. Маркс не довёл до конца своих исследований, которые фактически говорят о том же самом, — о том, что из одного источника мир в принципе не выводим. Он принципиально выглядит по-другому.
Это чувствовали люди предыдущих эпох. Это разрабатывалось в предыдущие эпохи и в науке, и в религии. Об этих разработках и о том, что из них следует, мы поговорим отдельно.
Здесь я пока что хотел говорить о проекте. О том, что великий проект возникает тогда, когда общество чувствует исчерпанность чего-то и не соглашается со смертью. Оно хочет жить. Тогда в недрах общества, в пределах определённых групп, входящих в это общество, возникает проект, возникает единство воли, выражаемое субъектом, который это делает, и ума. Это единство воли, ума и желания жить, желание, чтобы любимое общество, любимая страна, любимое человечество жило, — рождает матрицу. Матрицу вбивают в гибнущую субстанцию, субстанция соединяется с этой матрицей, и начинается новая жизнь.
Сделать предстоит что-то подобное. И тогда возникает вопрос: кто и что будет делать?
Я с интересом прочитал дискуссию классических марксистов с Юрием Бялым по поводу того, что такое когнитариат, как именно трактовать Ленина, Маркса и так далее. Я хочу сказать классическим марксистам следующее.
Во-первых, никогда никому не удастся рассмотреть Маркса, свободного от страсти по истории. Это уже не Маркс. Это какое-то странное животное, рассматривающее всех, как машины потребления, это не Маркс. Никто в мире никогда не мог себе представить такого Маркса.
Маркс был человеком, с невероятной страстностью переживавшим всё, что касается истории. В этом смысле никакой принципиальной разницы между Марксом и Вебером нет. Представьте себе, нет! Она есть для тех, для кого Вебер является апологетом капитализма, а Маркс — человеком, проклявшим капитализм, как абсолютное зло. Но это неправильное противопоставление. Этому противопоставлению нет места.
Вебер не прославлял капитализм. Он говорил, что капитализм — это страшный, страшный зверь, который можно оседлать моральной уздой, уздой протестантской этики, уздой новых норм. И тогда на этом звере можно ехать.
А Маркс никогда не говорил, что капитализм есть воплощение абсолютного зла, ибо до определённого момента он называл капитал историческим классом. И то, что Вебер называл легитимацией, а Маркс этим словом не называл, — Марксом использовалось совершенно таким же образом. Просто Маркс легитимировал капитализм историей и называл его историческим классом, жёстко критикуя. А Вебер легитимировал капитализм этикой или проектом. Но и Маркс, и Вебер искали способы легитимации капитализма и понимали, что эта легитимация существует. И проблема легитимации для Маркса столь же ясна и столь же важна, как и для Вебера.
Просто для Маркса легитиматор — это история, он говорит: «История! Для вящей славы истории». А Вебер называет легитиматор словом «этика». Тут они расходятся.
В этом смысле нам нужна этическая история или историческая этика. Этическая диалектика. Но это не значит, что Маркса и Вебера надо рассматривать, как абсолютных антиподов.
И есть вторая вещь — очень существенная, побудившая Ленина возвращаться в чём-то к Гегелю (что, кстати, абсолютно не вызывает во мне один только неописуемый восторг — я очень сложно отношусь к Гегелю). Проблема заключалась в следующем: Маркс, раскрывший безумно много, властью занимался очень мало, потому что сильная и слабая сторона Маркса совпадают.
Маркс ненавидел власть. Маркс считал власть злом. И всё, что он писал, — о том, что будет, когда власти не будет. И когда Ленин взял власть (а в общем-то уже тогда, когда он её брал), он понял, что он не может опираться только на Маркса, потому что Марксу эта проблема власти глубоко чужда, отвратительна. Тогда возникло Общество любителей гегелевской философии. И тогда возникли философские письма и другие работы у Ленина. И дальше вся теория власти разрабатывалась уже как бы помимо Маркса, хотя в философско-экономических ранних рукописях можно найти то, что можно использовать в качестве каких-то форм обоснования проблемы власти.
Власть — это нечто весьма и весьма специфическое. С древнейших времён это понимали, ибо уже у Эсхила мятежного титана Прометея приковывать к Кавказу ведут под руки два существа — Сила и Власть. Уже сказав это, первый греческий трагик, фактически не вышедший ещё из лона мифа, сказал, что власть — это не сила.
