Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6410 ( № 14 2013)
– Самое время задать вопросы от Марселя Пруста. Какая ваша черта вам наиболее нравится?
– Эта черта связана с тем, о чём я уже говорил, вспоминая о Питере…
– А не нравится?
– Наши недостатки – продолжение наших достоинств. Я бываю слишком интеллигентен, слишком доверчив, слишком добр.
– Какой грех вы никогда не прощаете?
– Нет такого греха, который я не мог бы простить. Но Бог наградил меня не только великодушием, но и хорошей памятью. Я ничего не забываю.
– Если бы дьявол предложил вам вечную молодость без всяких условий, приняли бы?
– Без всяких условий? Нет, такого не бывает. Поверьте, он всегда ставит условия.
– Есть ли у вас недвижимость за рубежом?
– Нет, ни счетов, ни недвижимости.
– Как бы вы хотели умереть?
– Никак.
– Оказавшись перед Господом, что вы ему скажете?
– Я приглашу его на Первый.
– Похожий вариант ответа дал Алексей Венедиктов.
– Чёрт, тогда я скажу так: Боже, теперь я понял, что такое спорадический неформат.
– А что это значит?
– Неважно, главное – я стану первым, кто это скажет Богу.
– Спасибо, что вы в этот первый, правда, очень пасмурный апрельский день согласились с нами побеседовать.
Отдел «ТелевЕдение»
Примечание
«Кто в русском поле сам — и борозда, и лемех…»
26 марта с. г. исполнится двадцать лет со дня трагической кончины Станислава Косенкова (1941-1993), заслуженного художника РСФСР, знаменитого графика, чьи работы хранятся во многих музеях страны и мира, начиная с Третьяковки. В Белгороде, на родине художника, теперь работает музей-мастерская его имени, в центре города поставлен памятник художнику, с любовью и болью несшему в своем сердце эти меловые разломы Белогорья, которое теперь называют нередко Святым. Это во многом верно, если учесть, что Белгородчина осеняема небесным покровительством святителя Иоасафа Белгородского, чьи честные мощи в начале 1990-х возвращены в Белгород и покоятся в кафедральном Преображенском соборе. Помним и о том, что Белгород, "город первого салюта" вместе с Орлом, оказался на разломе Огненной дуги, где 70 лет назад прошла страшная битва.
В этот день в музее-мастерской Косенкова открывается выставка его работ «Борозда памяти». Так называется одна из гравюр Косенкова (цикла «Прохоровское поле»). Неслучайно 2 мая 2009 г. в Прохоровке Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн преподнес именно эту работу С. Косенкова.
Косенков ведь и родился в селе Рождественка, недалеко от Прохоровки и села Прелестное, где и состоялось 12 июля 1943 г. самое крупное танковое сражение в истории человечества. Косенков родился за два года до этой битвы, в октябре 1941-го, но к моменту рождения Станислава его мать, молодая сельская учительница Ефросинья Ивановна, получила извещение, что ее супруг Степан Косенков пропал без вести.
Станислав Косенков — из поколения послевоенной безотцовщины, из детворы, которую Л. Аннинский, увидавший одну из больших гравюр Косенкова к книге поэта-воронежца А. Прасолова, назвал русскими послевоенными столпниками. Как одиноко, хотя и все вместе, стоят эти дети на пеньках, вглядыва[?]ясь в бесконечную даль времен в ожидании отцов, которые не вернут¬ся уже никогда! Отсюда и неизбывная образность Косенкова: тьма (небытие) начинает и замыкает круг как некая всеобщая субстанция: из черноты возникают и во тьму ухо¬дят явленные нам образы. «Упрямо в мир выходят травы из темного небытия», — сказал А. Прасолов.
Тяжкое послевоенное время явилось духовным Отечеством для Косенкова. Но он был провиденциально призван к художническому ремеслу и стал одним из крупнейших русских мастеров, что, несомненно, означает и «русским мыслителем». Иначе в России не бывает. Историк Ключевский был прав, сказав, что в России центр находится на периферии. Случай Косенкова — убедительное доказательство того, что для духовности и движения мысли не существует провинции.
Помним картину М. Нестерова «На Руси» (второе ее название «Душа народа»), где — навстречу Христу — идут лучшие люди Руси: равноапостольные и благоверные князья, святые старцы, писатели, мыслители, простолюдины, юродивые. Убежден, что место С. Косенкова — в этих рядах, вместе с Н. Рубцовым, Г. Свиридовым, В. Гаврилиным, В. Клыковым, В. Беловым, поскольку именно они и являются выразителями русского духа. Это место — в рядах воителей за русское дело, то есть за веру Христову, — было у Станислава Косенкова и на земле, и, убежден, остается на небесах. Так бывает даже у невоцерковленных людей. В этот ряд я безо всяких колебаний добавлю и курского прозаика Е. Носова, к рассказу которого «Красное вино Победы» Косенков сделал большой цикл цветных линогравюр. Это был его конек, авторский стиль — цветная линогравюра, в которой с ним, последним из могикан, пожалуй, никто не мог сравниться.
Выдающийся офортист, академик Станислав Никиреев заметил: «Работы Косенкова — это великое творчество большого русского художника, они заполнены до краев чувствами беспокойными, рожденными от грустной действительности. Работам его место в музеях, галереях[?] Это произведения художника, который в жизни своей ни на один сантиметр не сошел с дороги серьезной работы в сторону».
Косенков — остается. В станковой графике — это большие по размеру и по количеству листов циклы «Детство», «Стога», «Прохоровское поле», «Память», «Житие не одной бабы», работы по мотивам пронзительной послевоенной черноземной повести Е. Дубровина «В ожидании козы».
Правда о нашей Великой войне, о драме детского послевоенного бытия оставалась бы во многом недоназванной, недопроявленной, но теперь, благодаря Косенкову, сегодня и завтра, всегда пребывает этот удивительно точный и потрясающе глубокий образ белобрысого мальчика с запрокинутой за голову рукой.
Русскость Косенкова заключалась еще и в «серьезе», в той самой глубине, с которой он вглядывался духовным взором в окружающий и внутренний, сакральный мир.
Косенков всегда потрясающ тем, что не однополярен, не односторонен. Непостижимым образом в нем совместно уживается, соединяется, казалось бы, несоединимое: высокий накал, экспрессия, с одной стороны, и неэкзальтированность, классическая сдержанность, мужественный консерватизм, с другой. Ведь следование традиции — мужество. Новаторство заключаются не в том, чтобы выдавить из тюбика краску на веник и отчебучить на холсте какой-нибудь фокус. Подлинное новаторство — в том реальном шаге, в том, быть может, минимальном духовном приращении, которое приближает нас к истине. Поэтому Косенков всегда нов и нескучен. Он всегда в авангарде — претворявший любые современные приемы и техники в духовное делание.
У меня хранится лист мелованной бумаги, рабочий черновик, который Косенков собирался отправить в мусорное ведро, а я перехватил. На нем и карандашные записки о будущих выставках, и чьи-то номера телефонов, и перьевой набросок портрета Пушкина, а на обороте — крупными буквами — выписано косенковской рукой из Евангелия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода (Иоанн, ХII, 24)». И тут же — мелко карандашом: «Я давно готовил себя к этому».
Косенкова нет на земле, но Белгород старается удерживать Косенкова как немалую ценность в своем духовном поле — для своей цельности, осмысленности, значимости и для предъявления миру. Косенкова помнит и сосед-Харьков, где он служил рядовым в академии им. Говорова и одновременно учился. Косенкова помнят Москва, Питер и многие русские города да три десятка музеев мира, где хранятся его работы.
И стоя у памятника Косенкову в Белгороде, созданного любящими руками его верного и талантливого ученика А. Шишкова, коллеги В. Клыкова, мы понимаем, в каком едином сонме, неразрывном духовном поле, именуемом Русский Мiр, находится и святость России, и ее культура. На соседних улицах — стоят фигуры равноапостольного князя Владимира Крестителя, святителей Иоасафа Белгородского и Макария Булгакова, актера М. Щепкина, молодого танкиста-освободителя А. Попова.
Это осознание и теперь позволяет надеяться, что все не так уж и плохо. Что русская действительность, хоть и потеснена сегодня и либеральной западной агрессией и внутренним одичанием, быть может, не окончательно трагична, как казалось, например, Косенкову в год его кончины. Сегодня нам, видящим пробивающиеся — словно сквозь бетон — ростки отчей веры и национальной памяти, может показаться, что тот черный провал, в который тогда рухнула Россия, не стал необратимым. Даже если по-прежнему актуальна мысль Достоевского (из «Дневника писателя» 1887 г.) о том, что «в этом хаосе, в котором давно уже, но теперь особенно, пребывает общественная жизнь... нельзя отыскать еще нормального закона и руководящей нити даже, может быть, и шекспировских размеров художнику...» Мысль эта, как сегодня видим, — всеобща. И пока чрезвычайно актуальна не только для России, но и для всего современного мира, в который, как верил Федор Михайлович, России суждено «внести примирение... и, может быть, изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».
