Газета Завтра - Газета Завтра 263 (102 1998)
Но меня поражают не генсеки и их соратники наподобие А. Н. Яковлева (открытые письма Г. Куницына к А. Н. Яковлеву опубликованы в “Литературной России”, № 45-47, № 50 за 1996 г.; № 3 за 1997 г. Кстати, это лишь малая часть от пока неопубликованной целиком книги). Тут я мало удивляюсь, потому что рядом с Г. Куницыным и Горбачеву, и прежнему “товарищу” по ЦК Яковлеву было бы неуютно — разный масштаб, слишком несоизмеримый и в личностном, и в интеллектуальном планах. И уж А. Н. Яковлев понимал это, конечно, отчетливо. Я удивляюсь другому. Я удивляюсь неблагородству и циничному эгоизму нашей творческой интеллигенции, дружно сделавшей вид, что не было в нашей общественно-политической жизни такого человека — Георгия Куницына.
Набросившись истерично-озлобленной толпой на всю коммунистическую эпоху, топча ее поверженную историю и лихорадочно выискивая в своей биографии “страдальческие” факты, она нагло замалчивает судьбу человека, который действительно и ради нее тоже — совершил духовный подвиг.
Когда Лариса Шепитько привезла в Дом ветеранов кино “Матвеевское” свой фильм “Восхождение” — специально показать отцу, после сеанса ей из зала бросили: “Где же вы видели таких Сотниковых в жизни?” И она, указав на отца, сказала: “Вот он, Сотников”. Да, она видела в отце современный прообраз Сотникова и понимала, что он сделал своей судьбой.
А нам уже десятилетие элитарная стая нравственных лилипутов пытается навязать свой убогий принцип: я был подл, потому что было подлое время. И именно потому сознательно не желает замечать людей, которые и в подлое время смогли оставаться людьми чести.
Дело еще в том, что отец никогда не был диссидентом, “внутренним эмигрантом”, со стороны и отчужденно взирающим на боль и трагедию России.
Да, он действительно был “советским шестидесятником”, человеком, убежденным в том, что социализм в России не то что возможен, а единственно возможная форма существования, с учетом глубинных особенностей нашего общинного уклада, психологии и экономики. Вот почему он был в такой непоколебимой и жестокой оппозиции к тогдашней и нынешней власти. В эпоху Брежнева он отчетливо видел, как бездарно дискредитируется тупыми, безграмотными и преступными действиями сама социалистическая идея. При новой власти ясно осознавал историческое предательство страны и ушел из жизни в абсолютной уверенности, что все равно Россия вернется к социалистическому пути, ибо это не каприз идиотов, а историческая неизбежность, которой нет альтернативы. Рано или поздно капитализм изживет до дна свои ресурсы, обглодав при этом косточки всех оппонентов, а затем и свои собственные — под лицемерные литавры демократических свобод и крокодиловы слезы о правах человека.
Но и будучи “шестидесятником”, боровшимся за “правильный социализм”, он, в отличие от многих своих приятелей, начиная с Примакова и кончая Егором Яковлевым и Ф. Бурлацким, не признавал нравственных компромиссов. Некоторые его единомышленники тогда считали, что можно “прогнуться” перед властью, дабы войти в нее, а затем поставить на службу прогрессу.
Прогнуться-то погнулись, а затем даже и наизнанку вывернулись, выслуживаясь уже перед прогрессом буржуазным, и только Георгий Куницын остался самим собой до конца.
Иногда отец говорил: “Я не потерял ни одного друга по собственной вине...”
Что касается социализма, то, по мысли отца, в СССР были лишь некоторые его признаки, но в целом то, что было построено при Сталине-Брежневе, к социализму подлинному отношения не имело. Вот почему он болезненно переживал отождествление социализма с грубыми извращениями “советской эпохи”, понимая, как надолго дискредитирована сама идея. “Чекист-расстрига” противостоял режиму тогда, когда режим был в полной силе, и отвечал ему ударом на удар, а нынешние критиканы осмелели лишь сегодня, отважно глумясь над мертвецом. Зачем же им вспоминать чужой героизм одиночки на фоне своего холопского счастья в осатаневшей от безнаказанности кодле?
Мало кто знает, что скандально известная статья Нины Андреевой “Не могу поступиться принципами” была написана в ответ на статью отца “Пришло ли времечко?”, опубликованную в конце 80-х “Литературной Россией” и вызвавшую гнев у Егора Кузьмича Лигачева, второго человека в КПСС после Горбачева...
Я знаю, что вряд ли забудут отца его студенты из Гнесинки и Литинститута, да и все те, кто внимал в самые глухие годы страстным словам правды.
Я знаю, что пишутся о нем воспоминания, и как-то правильно, что его сами пригласили и избрали в академики Академия естественных наук России и Международная академия информатизации.
Он никогда не останавливался в мысли и даже в такой “крамольной” и гонимой всеми области, как уфология, на самом ее полуподпольном этапе — первым из советских философов сделал попытку мировоззренческого обобщения разрозненных фактов, заложил фундамент научного отношения к контактам с внеземными цивилизациями. И в итоге написал свою книгу о космологии, где через идею бесконечности вселенной проступает образ не только нашей духовной ответственности перед Космосом, но и его отношения к человеку и человечеству.
Отчасти удивительно, что режим не сожрал его физически. Несколько раз пытались выбросить из партии, но не “выдали” институты. В 85-м году трех его учеников на Лубянке продержали по восемь часов на перекрестном допросе — шили “руководство антикоммунистической организацией”. Стряпали полное уничтожение. Не успели.
Зато потом успели повыбрасывать партбилеты. “Антикоммунист” Куницын свой хранил до конца из принципа.
В шестом классе учитель математики, глядя на него, второгодника и уличную шпану, сказал одну лишь фразу: “Гоша, ты “Недоросль” Фонвизина читал?” И Гоша, хватавший до того одни колы, но уже проглотивший школьную библиотеку, становится с этого дня лучшим учеником школы. Золотым медалистом, чье имя золотыми же буквами выбито на доске киренской средней школы № 1 и по сей день. И потом — лишь красные дипломы. Всегда, даже если параллельно на другом факультете еще одну специальность — экстерном. Только так.
Он восхищался силой своего отца Ивана Петровича. Однажды в детстве шли по Киренску и пристали к ним три дюжих полупьяных мужика — на предмет денег. Дед резко покраснел, те решили, что сдрейфил, и полезли. Вот тогда дед ударил почти без замаха — мужик по воздуху пересек улицу и разбил забор. Отец вспоминал, что остальные были настолько восхищены ударом, что готовы были броситься к деду уже целоваться. Когда пошли дальше, дед сказал: “Не дерись, решай миром, но если нельзя — бей первым”. Откуда было тем мужикам знать, что краснел дед не от страха, а от гнева, и иногда вводил людей в опасное заблуждение.
А я восхищался силой своего отца. Как-то на сорокалетие Победы отец с матерью шли по улице Горького, из гостей. И какой-то здоровенный молодой верзила, тоже подвыпивший, прицепился к отцу, заметив его ордена: “Ну что, гордишься, что немцев одолел? Лучше бы ты ее проиграл, эту войну, жили бы как люди”. И тогда мой шестидесятитрехлетний отец, доктор наук и профессор, ударил. Почти без замаха. Мама говорит, что метров через сто оглянулась — германофил все еще скучал, обхватив ногу дерева. Может быть, и сегодня какой-нибудь “новый русский” нет-нет, да припомнит, как пускал красные сопли в День Победы — в честь Георгия Куницына...
За два месяца до моего рождения в 1948 году отец с матерью отправились погулять в тамбовский городской сад. А там проходило соревнование силачей — крепкие мужики поднимались на сцену летнего театра и прямой рукой от пола выбрасывали над головой пудовую гирю.
Отец не усидел. И беременная мама не смогла отговорить. Полез на подмостки. Морячок его один шибко раззадорил — обошел всех почти вдвое. А отец еще в школе не знал соперников, да в двухпудовке. Короче, полез, наплевав на руку, которая и четыре года после ранения была в бинте. Публика в рев: “Куда, глиста, сломаешься! Пупок развяжешь! Каши мало ел, дистрофик!” Почти под два метра, отец в самом деле был тогда тощий, как ученическая линейка.
Но на десятом взмахе толпа затаилась, а после двадцатого, напрочь забыв морячка, стала в восторге орать и ухать единой глоткой после каждого выброса на прямую. Не догнал отец морячка броска на три — гиря сорвалась с руки на рывке. В азарте он перехватил ее левой и начал поновой. И опять, чуть не догнав морячка, упустил чугунную чушку. В итоге оказалось, что он один поднял ее больше всех вместе взятых. Только отдавая матери часы “Победа” за второе место, он по ее отчаянному взгляду увидел, что бинт промок от крови. Однако народ отца признал, и еще долго, встречая его на улице, мужики уважительно смотрели вслед, беззлобно подначивая:” Ну что, проворонил самовар-то?” Это был приз за первое место.
