А. Поздняков - Антивоенный синдром или Преданная армия
Как видим, даже для тех, кто перешел на сторону большевиков, не будучи идейно с ними связан, положение представлялось трагическим. Они считали большевиков просто одной из многих партий, недооценивая качественное отличие их идеологии от всякой другой. Идея мировой революции представлялась им слишком невероятной, чтобы они могли поверить в то, что какая-либо партия может руководствоваться ею в качестве главной цели взятия власти в России. Что же говорить о тех, кто не склонен был к такому переходу?
Зимой 1917/18 г. армия окончательно развалилась, и в тыл потянулись эшелоны покинувших фронт солдат, сопровождая свое продвижение беспорядками и грабежами. Множество офицеров — и оставшихся на фронте, и пробиравшихся к своим семьям — погибли в эти месяцы. Даже В. Шкловский (бывший в свое время комиссаром Временного правительства) вынужден был отметить: «Судьба нашего офицерства глубоко трагична. Положение офицера было, конечно, тяжелее положения комитетчика: он должен был командовать и не мог уйти, «Окопная правда» и просто «Правда» преследовали его и указывали на него как на лицо, непосредственно виновное в затягивании войны. А он должен был оставаться на месте. Лучшие оставались, именно они и пострадали больше всего». Не приходится удивляться, что большинство офицеров воспринимали деятельность большевиков как «удар в спину» и считали их предателями.
Кроме того, при массовом увольнении командного состава в связи с роспуском армии офицеры, не имевшие ни гражданской специальности, ни других источников дохода, кроме жалованья, полностью лишались каких-либо пенсий или пособий. Все это привело к тому, что впоследствии значительная часть офицерства выступила против большевиков. Но главная цель была уже достигнута: армия не выступила на стороне буржуазии, когда решался вопрос о власти. Да она, в лице ее офицерского корпуса, и не хотела этого делать после всего того, что Происходило от Февраля до Октября при благосклонном отношении к травле офицеров самого Временного правительства. Очень характерен в этой связи разговор по прямому проводу 4 ноября 1917 г. (старого стиля) между генералами В. А. Черемисовым (главком Северного фронта) и Я. Д. Юзефовичем. «Пресловутый «комитет спасения революции», — говорил Черемисов, — принадлежит к партии, которая около восьми месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их…» Действительно, надо было быть очень наивными людьми, чтобы полагать, что, испытав такое отношение со стороны правительства, армия стала бы защищать его от кого бы то ни было.
Итак, необходимое условие успеха насильственного захвата власти при любом общественном строе есть разложение армии, лишение ее возможности или желания защищать существующее правительство. Соответственно попытки такого разложения являются убедительным свидетельством существования подобных намерений. Государство, в котором сохраняется боеспособная армия, твердо намеренная защищать существующий государственный строй и правительство, не может быть разрушено ни в каком случае. Ни одна политическая сила не может сравниться с армией по сплоченности, дисциплинированности и централизации руководства. Как показывает опыт, регулярная армия, если она монолитна и находится под единым, решительным руководством, обычно побеждает любые нерегулярные формирования. Но именно в случае, если армия едина. Армия не может устоять перед восстанием, если она уже деморализована, лишена единой воли, если профессиональная уверенность в себе и нравственная сплоченность военнослужащих подорваны в результате неудачных войн, либо благодаря целенаправленной работе по ее разложению, либо по причине нерешительной, противоречивой политики властей в отношении ее использования. Когда армия выступает на стороне оппозиции или даже сохраняет нейтралитет — это означает обычно конец существующей власти.
Характерный пример в этом отношении представляют обстоятельства революции в Иране в 1979 г. Оппозиция постепенно захватывала реальную власть в Тегеране в свои руки, уже Хомейни беспрепятственно прибыл в город и создал параллельное правительство, а правительство Бахтияра все не решалось предпринять решительные меры или передать власть армии. Между тем военное командование было еще уверено в способности восстановить порядок. Но по мере того как оппозиция наступала, а правительство только оборонялось, часть вооруженных сил (ВВС) начала переходить на сторону оппозиции, и когда наконец, шахская гвардия попыталась атаковать мятежников, было уже поздно: остальная армия ее не поддержала — высший военный совет принял решение о нейтралитете и приказал войскам возвратиться в казармы. Иранские генералы в последний момент решили перейти на сторону Хомейни, возможно рассчитывая сохранить свои позиции (впрочем, совершенно напрасно: все они были смещены, а многие расстреляны). Иногда, впрочем, подобные ожидания оправдываются (но в том случае, если армейское руководство едино и способно за себя постоять: на Филиппинах в 1988 г. Ф. Маркос был свергнут после того, как высшее армейское командование отказало ему в поддержке и признало К. Акино).
События последнего времени также показывают, что режим падает тогда, когда либо не решается прибегнуть к силе армии или когда решается, но армия его не поддерживает (как в Румынии в 1989 г.). В тех же случаях, когда власти решительно используют военную силу и армия при этом остается им верна (как в том же году в Китае) или когда правительство в условиях кризисного развития ситуации фактически передает власть армии, то карты оппозиции всегда бывают биты. (Пример последнего типа дают события в Бирме в 1988 г. Когда развитие событий там в результате массовых демонстраций и выступлений оппозиции вышло из-под контроля правительства и оппозиция уже контролировала целый ряд городов, власть взяла в свои руки непосредственно сама армия, и в кратчайший срок спокойствие было восстановлено, а оппозиция, уже торжествовавшая победу и даже сформировавшая свое правительство, потерпела полный крах.) Так или иначе, но позиция армии всегда является решающей (не случайно во время румынских событий советское заявление о поддержке «справедливого дела румынского народа» было сделано не раньше, чем стало очевидно, что это дело поддерживает румынская армия).
И вот в период кризисного развития вступила наша страна. Стали происходить вещи, казавшиеся немыслимыми всего год-полтора назад. Целые регионы, отказывающиеся признавать «московскую власть», сотни убитых в межнациональных погромах и резне, сотни тысяч беженцев, многотысячные отряды вооруженных боевиков, противостоящих друг другу на линии фронта, которых пытаются «разъединить» воинские части, уподобляясь войскам ООН где-нибудь в Ливане, соглашения «о прекращении огня» — таковы реалии последнего времени. Угроза гражданской войны, о которой недавно говорили как о самом страшном пугале (сами не очень веря в ее реальность) эмоциональные публицисты, стала фактом. А что же армия?.. А нужна ли нам армия?
Вопрос этот ставить, впрочем, довольно бессмысленно, и дискутировать на эту тему бесполезно, потому что он изначально решен разными силами в соответствии со своими целями. А цели, естественно, не могут быть изменены под влиянием каких бы то ни было аргументов. Для чего существуют вооруженные силы? Для защиты от вероятного противника. Понятно, что противник этот — не Финляндия. По крайней мере, так принято было считать. Однако в последнее время выяснилось, что не только финны, но и американцы (а вместе с ними и все западноевропейцы) являются чуть ли не лучшими друзьями нашей перестройки и жаждут всячески облагодетельствовать ее — то ли созданием совместных предприятий и допущением нашей страны в международные финансовые организации, то ли участием в борьбе с «врагами перестройки». Разумеется, без применения нацеленных на наши города ракет. И против этих-то благодетелей и помощников держать армию? Их-то считать «вероятным противником»? Да с этой точки зрения существование нашей армии не только бесцельно — оно просто преступно. Ну а, как известно, «с точки зрения внутренней политики Советский Союз не нуждается в армии» (уж коли десятилетиями нам это внушали, то сейчас, в «золотую пору» всеобщей демократизации, это, надо думать, и подавно справедливо), она была нужна, «пока существует мировой империализм»… Но раз оказалось, что и он на самом деле наш искренний друг, то необходимость содержания армии, да еще такой большой, по-видимому, вовсе отпадает.
Совершенно естественно, что политические силы, ожидающие часа, когда народы «в единую семью соединятся» под руководством мирового капитала во главе с каким-нибудь Бильдербергским клубом, полагают, что армия наша представляет величайший вред для дела «мирового прогресса» и, стало быть, чем слабее она будет и чем раньше деградирует, тем для этого самого дела лучше. Эти антигосударственные силы (а сильная национальная государственность есть главное препятствие для упомянутого дела), конечно, прекрасно осознают все те реальности, связанные с ролью армии в государстве, о которых шла речь выше, и всемерно способствуют ее разложению. Антиармейские силы — прежде всего силы антигосударственные, и любые антигосударственные силы не могут не быть антиармейскими.
