Светлана Шипунова - Дураки и умники
Сегодня Глеб сильно просчитался, заявившись на планерку. Теперь навесят какое-нибудь идиотское задание, думал он с тоской, и придется торчать в редакции до обеда. Он всячески отворачивался и даже пригибался, прячась за широкую спину Мастодонта, но когда очередь с неотвратимостью дошла до него, редактор заявил, что рад видеть такого человека, как
Глеб Смирнов, на планерке и что будет очень правильно, если своими мыслями в этот трудный для всех нас час поДслится с помощью Глеба, конечно, олимпийский чемпион по борьбе дзюдо Аракелян.
— Может, не надо? — попытался отлынить Глеб Смирнов, глядя при этом почему-то не на Борзыкина, а на Олега Михалыча.
— Надо, Глебыч, надо, — сурово сказал редактор, — 310 всех касается.
Мастодонт только сочувственно пожал плечами: мол, ничем не могу помочь. В это время в дверь просунулась лысая башка завхоза издательства.
— Я извиняюсь, — сказала башка. — Из райкома звонили, рекомендуют в каждой организации выставить портрет Леонида Ильича с траурной лентой. Можно цветы. Вы снимите вот этот и поставьте в коридоре, ага? А я побежал флагами заниматься, сказали приготовить флага с черными лентами, возможно, будем вывешивать, ждут команды из Москвы.
Все повернули головы к простенку между окнами, где висел большой, выполненный масляными красками в темно-коричневой гамме портрет, списанный в свое время с официальной фотографии 1964 года. На портрете Брежнев все время оставался моложавым и не старел, только иногда приглашали художника, и он, постелив на стул газетку, вставал на нее и пририсовывал звездочку или медаль лауреата, за это ему размечали двойной гонорар на каком-нибудь тассовском материале.
Кажется, только тут все окончательно поверили, что Брежнев умер. Никогда еще траурные флаги не вывешивались в городе.
— Может, снимок сделать? — оживился фотокор Жора Иванов. — Флаг, и люди стоят, скорбят.
— Где ты людей возьмешь, чтобы они скорбили? Скорбели? — усомнилась Ася.
— Ас рынка ж народ идет. Можно тормознуть кого-нибудь.
— Давайте без самодеятельности. Снимки — только тассовские, а то вы сейчас такого наснимаете, что потом и нас поснимают! — сказал Борзыкин и сам удивился, что вышел каламбур.
В дверь снова заглянули, на этот раз Валя Собашников.
— Начали передавать! — радостно сообщил он. — Примерный объем — две с половиной полосы.
— Ну-ка, ну-ка, тащи сюда, — потребовал Борзыкин и стал внимательно изучать кусок телетайпной ленты с предварительными разъяснениями ГРСИ — главной редакции союзной информации ТАСС. — Так… Информационное сообщение, портрет на четыре колонки, ну, видите, вот вам и иллюстрация! Обращение к советскому народу, десять частей, ты смотри, большое… Заключение медицинской комиссии, ага, понятно… От комиссии по организации похорон, ну, это короткое… О! Еще и зарубежные отклики будут давать, но позже. Да тут и в три полосы не уложимся! А куда свои отклики ставить? А обращение обкома?
— Да кому они на хрен нужны, наши отклики, — тихо шепнул ему Мастодонт.
Редактор нахмурился, а сотрудники, у которых ушки были на макушке, насторожились. Никому не хотелось звонить знакомым студентам, писателям и олимпийским чемпионам и задавать им дурацкий в сущности вопрос, что они думают по поводу смерти генерального секретаря. И только Сева Фрязин, которому не дали никакого задания, сидел, задумчиво подперев рукой щеку, и что-то подсчитывал в столбик на полях «Литературной газеты». Время от времени он поднимал голову и обводил всех сонными глазами, словно чему-то удивлялся.
— Попрошу не расслабляться! — прицыкнул Борзыкин. — Отклики все равно готовить, как договорились, не пойдут сегодня — пойдут завтра, не забывайте, что это поручение ЦК.
На этом ввиду полной неясности, из чего все-таки будет состоять завтрашний номер «Южного комсомольца», планерку пришлось закончить, и народ, вздохнув свободно, потянулся к выходу. Обычно Борзыкин просил кого-нибудь остаться для более детального обсуждения номера. Обычно это были заместитель редактора Соня Нечаева и Мастодонт. Но с тех пор, как Соню забрали в обком, Борзыкин решал все дела со стариком Экземплярским. Уже в дверях Олег Михайлович вопросительно посмотрел на редактора, но тот против обыкновения промолчал.
Глава 3
ПОТЕРИ НАЧИНАЮТ ПУГАТЬ
В коридорах обкома партии, помещавшегося в старинном трехэтажном особняке с прямоугольными колоннами в самом начале центральной улицы города, стояла в эти часы мертвая тишина. Сотрудники отделов забились по кабинетам и не высовывались. Если кому-то вдруг нужно было пройти по второму этажу мимо так называемой «первой приемной», то он проходил бесшумно, на цыпочках, избегая смотреть в сторону наполовину открытой двери, за которой в такой же гробовой тишине сидела похожая на серую мышку личный секретарь первого Таисия Филипповна.
В обкоме узнали о случившемся поздно ночью, когда из ЦК пришла шифротелеграмма, в которой после лаконичной фразы о кончине генерального содержалось указание: до официального сообщения ТАСС информацию не разглашать, обеспечить поддержание общественного порядка и охрану стратегических объектов области. Ответственный ночной дежурный позвонил по ВЧ первому на квартиру и, волнуясь, доложил. Тот сказал глухим голосом: «Я уже знаю» и велел подослать ему дежурную машину и вызвать в обком всех членов бюро и заведующих отделами. Дежурному показалось, что голос его дрожит.
Когда рядовые сотрудники обкома явились утром на работу, в коридорах их уже ждала весть о том, что ночью заседало экстренное бюро, что все начальство с половины третьего находится на местах и что на 9.15 назначены совещания в отделах, где будет определен порядок работы на ближайшие дни. Телефоны в отделах не умолкали, звонили из районов, спрашивали, правда ли, что умер кто-то из высшего руководства и не сам ли Брежнев. Звонили также из разных общественных организаций, вроде общества «Знание», местного отделения Союза композиторов и ДОСААФ, и интересовались тем же. Официального сообщения все еще не было, но траурная музыка по радио и телевидению не оставляла никаких сомнений. Инструкторы обкома выкручивались, как могли. Кому-то, кого хорошо знали лично, давали понять, что да, правда, да, сам. Менее или вовсе незнакомым отвечали: слушайте радио, скоро передадут официальное сообщение. Главная мысль, которая всех сейчас по-настоящему волновала, была не о Брежневе, а о первом секретаре обкома Иване Демьяновиче Масленове. С тех пор как в январе умер Суслов и на его место в ЦК пришел Андропов, над Маслено-вым начали сгущаться тучи. Первым тревожным звоночком стала критическая статья в «Правде», в которой ставились под сомнение некоторые особенно высокие показатели в рапортах области Москве и содержался намек на показуху в работе обкома. Дальше — хуже. Летом были арестованы сразу трое ответственных партийных работников, в том числе секретарь обкома Кочура, курировавший торговлю, а недавно бесследно исчез один из ближайших доверенных лиц и личных друзей
Ивана Демьяновича первый секретарь Черноморского горкома Ветер. Эта темная история уже несколько месяцев будоражила не только обком, но и всю область, но никто не знал ее разгадки, разве что сам Масленов, а он хранил по этому поводу полное молчание. Видно было, однако, что история эта сильно его подкосила. Круг сжимался, но первого пока не трогали, и все в обкоме знали, что, пока жив Брежнев, не тронут — они были дружны больше, чем предполагали отношения генерального секретаря с одним из местных руководителей. Было, например, известно, что Иван Демьянович, бывая в Москве, ездит с подарками, или, как он сам это называл, «дарами Юга», на дачу к Брежневым, знается с Викторией Петровной, может запросто позвонить им домой…
Теперь в отделах гадали: кого изберут новым генеральным. «Если Андропова, — говорили друг другу обкомовские знатоки, — Демьяну крышка». Не то чтобы о нем жалели, не то чтобы любили его в обкоме — больше боялись, однако привыкли за десять лет, которые он руководил областью, и другого На его месте просто не представляли. Особенно опасались возможных в ближайшее время перемен секретари и заведующие отделами, многие из которых уже давненько сидели в своих креслах и были поэтому первыми кандидатами на вылет, начнись сейчас перетряска кадров. Опять же все эти дела о хищениях социалистической собственности в особо крупных размерах… Следствие только разворачивалось, в области с лета работала бригада Генеральной прокуратуры и было совершенно непонятно, чем все это может кончиться. Незадолго до ноябрьских праздников по обкому пошли слухи, что Кочура, находящийся сейчас в следственном изоляторе Лефортово в Москве, начал якобы давать показания, в которых фигурирует уже с десяток фамилий крупных руководителей области, но не только, есть кое-кто из ЦК и Совмина.
