Юрий Мухин - Отцы-командиры Часть I
На следующий день группа из семи человек учащихся во главе с директором школы выехали с очередным обозом в город Баталпашинск. На телегах колхозники везли кукурузные початки для сдачи в государственную поставку на элеватор. Заметьте, был март месяц, а колхоз все еще расплачивался за минувший хозяйственный год. Теперь представим себе езду на телеге по нашим грунтовым дорогам, особенно по населенным пунктам, где от ежедневных прогонов стад грунтовая дорога превращается как бы в стиральную доску. Езда по ней на телеге становится невыносимой. Но лучше плохо ехать, чем мы увидели, как отливают гири для весов. К вечеру нас определили в одну из школ на ночлег в классе на партах. Здесь впервые мы увидели школьные уборные внутри самого здания. Это, в нашем понимании, было просто невероятным...
На следующий день учитель повел нас в цирк-шапито. Не стану описывать подробности нашего восторга от всего увиденного и услышанного. Там мы смотрели решительно все впервые и для многих на всю их жизнь. Наше автономное питание сухим пайком подходило к концу. В ночь мы снова на вокзале. Учитель стоит у касс за билетами, а мы стайкой сидим на полу в углу вокзала, который забит беженцами с Украины. Голодных и распухших от голода полно на вокзале и рядом с ним. В ожидании учителя я уснул и не заметил, как один старик снял с меня мою кубанку. Какое счастье, что мать настояла взять с собой башлык, который спас меня в те еще морозные дни. Вернулись мы в Баталпашинск утром. На нашу беду ни одной повозки с хутора на постоялом дворе не оказалось. Обогревшись в хате и доев остатки, мы решили шагать 50 километров домой пешком. Наставник наш согласился, да и не было другого выхода. Шли без остановок двенадцать часов голодные и усталые, преодолев два перевала. В полночь прибыли на хутор Фроловский, тоже отселенный из станицы Исправной. Кое-как учитель распределил нас по хатам, где мы уснули кто на печке, кто на лавках. Добрые люди, чем смогли, тем и поделились с нами в завтрак. До своего хутора оставалось еще 24 километра, которые-то и оказались самыми трудными. До своего хутора смогли добраться только во второй половине дня. Пропажа моей кубанки обошлась небольшим упреком. Назавтра мне предстояло снова идти с ношей на плечах в Исправную.
Учителя, конечно, старались прививать нам чувство прекрасного, но в тех ужасных по нищете условиях большего они ничего не могли сделать. Право же, до самых заморозков мы ходили в школу босиком. С наступлением морозов одевали любого размера родительские недоноски на плечи и на ног и. Подкармливались со школьного котла в большую перемену.
Что сохранилось в моей памяти. Это прежде всего так называемые литературные вечера каждую субботу.
Проводились они в нашем широком коридоре. У нас был замечательный преподаватель по трудовому обучению, Он был из тех «беглых» от голода с Украины, который пару лет переживал в станице страшный голод 1933 года. Он очень плохо говорил по-русски, но мы понимали его украинский лучше, чем свой родной «перевертень». Его первейшие навыки в плотничьем деле сохранились в моей памяти до пенсионного возраста. За урок каждый из нас должен был выстрогать одну штакетину для школьной изгороди. Под его руководством мы сами смастерили из отходов скамьи для зрителей нашего зала (коридора), изготовили однотипные рамки для классных стенгазет, кое-что из спортивного инвентаря и дворовых игр. Но вернемся к нашим литературным вечерам, которые посвящались, как правило, одному из изучаемых по программе наших классиков. Старались занять всех учащихся класса. Рассказывалась биография, читались стихи, иногда готовились небольшие отрывки из пьес. Потом непременные частушки под балалайку и гимнастические упражнения с пирамидами, на которых в самом верхнем третьем ярусе всегда держался я, стоя и отдавая пионерский салют. На Новый год, в то время впервые, разрешили устраивать праздничную елку. Все игрушки, вплоть до восковых свечей, изготавливали дети. Отмечали и встречу весны в станичном клубе. В последний год моей учебы эти вечера проводились уже в своем школьном клубе, оборудованном в старой бывшей церковно-приходской школе
В 1935 году в нашей стране было установлено высшее воинское звание Маршал Советского Союза В числе первых пяти был и С М. Буденный. Даже в нашей глубинке все дети знали о нем. Именно в 1936 или 1937 году в одном из детских журналов была опубликована пьеса «Детство маршала», которая заинтересовала нашу классную руководительницу Прасковью Михайловну Полозкову. Она решила поставить ее на нашей клубной сцене, а заглавную роль Семки единогласно было поручено сыграть мне, хотя задатков у меня не было никаких, как, впрочем, и у других тоже.
Но я дал согласие, и общими усилиями мы начали подготовку. У меня была неплохая память, и с третьей репетиции я уже знал всю пьесу наизусть, а не только свои слова. Станичные проказы молодого парнишки были близки многим из нас, и я с ними справлялся неплохо. Но там была сценка, проходившая на базаре, когда Семка в споре переплясал цыгана. Танцам нас не учили, поэтому я много раз отказывался от этого эпизода, а так как это был один из важнейших моментов замысла всего спектакля, то мне пришлось имитировать пляску в тесном кругу своих станичных сверстников, которые скрывали мое неумение от зрителей Спектакль имел успех, и его показывали дважды. Именно тогда мы учились аплодировать — делать «ладушки». В учительской школы стояла фисгармония (вроде маленького органа), но на ней никто не мог играть (Этот невиданный инструмент в станице был презентован школе вместе со зданием попечителем Мамонтовым.) На всю станицу был один гармонист, и тот слепой. Играл он только плясовые наигрыши, да и те весьма плохо, так как, видимо, не имел слуха и вечно был пьян, поскольку играл на всех свадьбах и других торжествах. Главным музыкальным инструментом была в те годы балалайка.
Весной 1936 года, когда заканчивалась учеба в наших двух выпускных классах, у меня начались прежние приступы малярии, проболел я более двух месяцев и вернулся в школу, когда закончились экзамены. Так как мне только 18 сентября исполнялось четырнадцать лет и я все равно не мог быть принят ни в один из техникумов, а восьмого класса в нашей школе пока не предвиделось, то директор порекомендовал родителям оставить меня повторно в седьмом классе. Так мы и поступили, хотя мне было малоинтересно повторять программу. На четвертую мою школьную зиму в отрыве от дома родные определили меня по просьбе отцовой двоюродной сестры тетки Лукерьи к ней на квартиру, так как своих детей в этой семье не было. Дом у них был «кулацкий» — из трех комнат с верандой. Ее муж ранее был в отряде самообороны, за что и был пожалован этим домом, реквизированным у «богачей». Тетя и ее муж работали в поле. Возвращались поздно, а я присматривал за всем их хозяйством: давал корм свинье, овцам, курам, рубил дрова к каждой топке, делал уборку. Тетя была рада такому помощнику по хозяйству. Я приносил с хутора свои харчишки, как и прежде, однако питался гораздо лучше, так как у них имелась корова, молоко бывало всегда во всех видах. Тетя делала закваску-то, что ныне мы называем кефиром, — помещала ее из кувшина в холстяную сумку, с которой стекала весь день сыворотка, а утром она разбавляла свежий творог свежим молоком и мы ели его с горячими кукурузными лепешками. Питались в этот год гораздо лучше.
Именно в это время появились книжки и в нашей школьной библиотеке. Это было событие! Я каждую неделю менял книги и зачитывался ими на русской печке при свете каганца — керосиновой лампы без стекла. Как я сожалел о хуторском электричестве, но здесь его еще не было. Имевшийся двухтактный дизельный двигатель приводил во вращение динамомашину, которая могла осветить только сельский совет, колхозные конторы и станичный народный дом — «Нардом», как именовали тогда клуб и кинозал в одном понятии. Детские сеансы бывали каждую субботу, однако не всегда бывали 25 копеек на билет. Но и тут был найден выход. Однажды колхоз «Коминтерн» решил за счет колхоза показать всем своим членам в праздничный день кинофильм. Закупили в клубе билеты, а пропуск в зал организовали сами. Билеты с непогашенным «контролем» были списаны и выброшены. Мой приятель подобрал их, и мы до конца года проходили по ним, стараясь заранее узнать только расцветку «квитка», чтобы не распознали на контроле.
Самым любимым занятием в эту зиму была громкая читка приносимых мной книг из школьной библиотечки. Это была такая же страсть, как теперешние телесериалы. Тетя вязала шерстяные чулки, а я в «гул» читал книги о совершенно другой жизни, о переживаниях героев, о любви и войне, о городах и других странах. К тому времени я уже успел один раз прочитать все три книги «Тихого Дона» и «Поднятую целину» М. А. Шолохова. Теперь я вторично «смаковал» каждую сказанную фразу, обсуждал каждый поворот событий и восхищался мастерством автора, так прекрасно передавшим наш жизненный казачий уклад и язык на страницах трех прочитанных томов. Потом, спустя два года в журнале «Роман-газета», мне довелось прочитать и четвертую, последнюю книгу, удостоенную сначала Сталинской, а впоследствии и Нобелевской премии, хотя она была присуждена позднее — в послевоенные годы. Не скрою, всякий раз, когда мне приходилось отправляться на особенно опасные боевые задания, а они в пехоте на переднем крае сопряжены с огромным риском, почему-то всегда подступала горечь обиды, погибну, не дочитав «Поднятой целины»! Конечно, с точки зрения логики сейчас это может показаться смешным, но посмею утверждать, что это было именно так. Закончив эту книгу в 1956 году, мы читали ее в «Правде» по главам, уже тогда предвидя, что продолжения ее не будет. Конечно, все книги когда-то заканчиваются Можно было ожидать ее продолжения, но этого не произошло, как незавершенной осталась и третья шолоховская книга — «Они сражались за Родину». Видимо, надежды и задумки автора не оправдались.
