Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое
У вас ведь тоже так бывает? Душа, кажется, ни с того ни с сего потянется вдруг к когда-то прочитанной книге, и вы снимете ее с полки, прочтете наугад первые открывшиеся вам строки и уже не захотите оторваться, отложите неотложные дела, потому что почувствуете: это для вас сейчас важнее и неотложнее всего. У меня так случилось с Лихоносовым. Открылось на: «…За Сенной нас высадили, и мы пошли. Ни ветерка, ни тучки, угасание чистого круга над проливом у Крыма, которого еще не было видно. Такая это даль была, такой сказочный путь, что и не верится. Тмутаракань, считали, где-то на краю света. И нынче идешь будто на поклон к старцу, знаешь, что старца там нет и в помине, не те, не те годы, странник, но все же просишь тайны и томишься преображением.
Как хорошо ступать по старой земле! Успевай же насладиться родимой стороной, не бурчи на жизнь, она прекрасна. Идешь и вдыхаешь воздух залива, несколько раз оглядишься, примешь в себя взором блеск воды и умирающий свет над чертой, где кладом зарыто былинное, примешь и холмы, пропустившие мимо кого-то, и все наше, живое и, конечно, забытое, когда кто-то так же шел, думал и вот века уже спит. Да, да, изумишься, кто-то же шел одиноко под вечер, и сердце у него стучало, родина и дом у него были, звезды его берегли, травы шептали, а наше будущее летало так далеко от него, так далеко и туманно, как и нам нынче его дни и ночи, походы и песни…».
Да, это – «Осень в Тамани (Записки после дороги)», а речь идет о летописце XV века – Никоне, дважды бывавшем в далекой кубанской земле, в ставшей через недолгое уже время легендарной Тмутаракани, находившейся, как считают историки, то ли на месте нынешней Тамани, то ли где рядом. Но – то история, а перед нами проза. Проза современная, но столь напоминающая классическую.
«Музыкальность произведений В. Лихоносова, – писал во вступительной статье к сборнику рассказов и повестей писателя «Элегия» (1976) критик Олег Михайлов, – их вкрадчивое очарование и задушевная мягкость наследовали и продолжали бунинские традиции в современной русской прозе. Но только ли бунинские? В широком понимании его рассказы и повести развивали тенденции лирической прозы… В. Лихоносов не пишет стихов, но именно он сумел придать лирической прозе новое качество. Его произведения вырастают как бы на границе двух разнородных жанров: рассказ – песня, повесть– поэма… Все направлено на создание особенного, музыкального настроения; единый лирический монолог передает внутреннее напряжение и ведет за собой читателя…
Трогательна нравственная чистота, определяющая тональность этих рассказов…» Можно, конечно, уточнять, дополнять сказанное, а сказано в свое время о Лихоносове немало, и самому мне доводилось говорить о любимом писателе («В одно сердце с людьми» – в книге «Вечное движение» (1976). Можно оспаривать сказанное, ибо сказано было не только справедливое. И все же, все же – главное в природе таланта писателя уже схвачено, определено. Так что ныне речь у нас пойдет хоть и о прозе Лихоносова, но все же и не о самой прозе, а скорее в связи с его прозой.
Итак, продолжим прерванное нами чтение Лихоносова: «…До чего же короток наш миг на земле, и мы не успеваем обнять все сущее и пожить для высоких дум и причастия к траве и звездам. «Посмотри, брат, – донесла нам летопись, – на отцов наших: много ли взяли с собою, кроме того, что сделали для своей души?
На старой дороге невольно листаешь дивные книги».
Многое и главное началось и проявилось в Лихоносове как писателе и как личности именно с дивной книги – с древней исторической летописи, словно открывшей совсем молодому тогда прозаику самого себя и новый, более углубленный взгляд на современность как на этапный момент исторического движения народа по «старой дороге» – из седой древности в настоящее и будущее. Образы дороги и книги здесь, у Лихоносова, несут в себе еще и духовно-нравственный смысл – мысль об Отечестве как единстве народа, осуществляемом энергией исторической памяти:
«А и теперь каждого встречают тоже три дороги, какие останавливали сказочных богатырей по выезде из дома родного батюшки… Первая, средняя, есть дорога предания…» – эти замечательные слова знаменитого нашего историка прошлого века В.О. Ключевского, которые писатель предпослал эпиграфом к циклу своих рассказов и повестей («Брянские», «Когда-нибудь», «Люблю тебя светло», «Осень в Тамани», «Элегия»), – действительно высвечивают самую суть побудительной энергии всего творчества Лихоносова, и в первую очередь, естественно, произведений названного цикла. «Средняя», то есть центральная, единственная прямая, прямоезжая дорога, но она-то и самая трудная, требующая отменной отваги даже от былинных и сказочных богатырей, оказывающихся на вещем распутье, ибо – «а кто поедет дорогою прямоезжею – тому убитому быть». И вот эта-то прямая дорога – дорога духовного поступательного бытия народа, нации, культуры – есть дорога предания, дорога исторической памяти.
Историческая память как одно из существеннейших проявлений и показателей подлинно современного национального и общемирового общественного сознания – вот предмет художественного исследования и сквозной стержень идейного содержания всего творчества Виктора Лихоносова, наиболее ярко и явно проявивший себя в означенном цикле рассказов и повестей.
И не одного только Лихоносова.
«Вне памяти, вне традиции истории и культуры, на мой взгляд, нет личности. Память формирует духовную крепость человека… Беречь надо память. Для памяти и пишу», – сказал однажды Василий Белов, определяя побудительную суть собственного творчества. И опять-таки – только ли собственного?
«Память моя, память, что ты делаешь со мною» – первые слова, дающие нравственный настрой всей «Оде русскому огороду», одному из лучших и проникновеннейших произведений Виктора Астафьева. «Живи и помни» – назвал свою известную повесть Валентин Распутин; «На долгую память» – свою, не менее известную, – Виктор Лихоносов. «Память» – озаглавливает свое последнее произведение Владимир Чивилихин.
Дело, конечно же, не в самих по себе отдельных высказываниях и заглавиях. Память – действительное идейное основание многих и многих литературных и общественных явлений современности: от деятельности Всесоюзного общества охраны памятников культуры и истории до трудов последних лет о культуре Древней Руси академика Д.С. Лихачева и древней русской истории Б.А. Рыбакова; от выхода несколькими изданиями кряду «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля и не переиздававшихся более ста лет «Поэтических воззрений славян на природу» (правда, не полностью, но в виде сборника избранных статей – «Древо жизни» (1982) Александра Афанасьева и до «Очерков о народной эстетике» – книги «Лад» – Василия Белова; от лучших книг серии «Жизнь замечательных людей» – этого собрания биографических памятников великим предкам – до альманаха «Памятники Отечества»; от таких разных, казалось бы, по жанру литературных явлений, как роман «Драчуны» Михаила Алексеева и книги Юрия Лощица «Земля – именинница», – до опыта исторической публицистики – «Связь времен» историка Федора Нестерова, публицистики искусствоведа Марка Любомудрова «Судьба традиций», исследования «Герои русского эпоса» критика Виктора Калугина… Впрочем, перечислять даже наиболее значимые книги и явления только последних лет, отразившие возросший интерес нашего общества к проблеме культуры памяти сегодня, уже дело нелегкое: их много, и они действительно отражают одну из ведущих закономерностей движения нашего общественного сознания. О том явствует и одна из статей Основного Закона нашего государства: «Забота о сохранении исторических памятников и других культурных ценностей – долг и обязанность граждан СССР».
Вне памяти нет истории, потому что история – это не то, что прошло; то, что прошло бесследно, – тень истории. История же – это прошлое, ставшее настоящим, прошлое, приведшее к настоящему. Историческое сознание – это осознание прошлого пропорционально будущему. Человек, даже и духовно, и культурно высокоразвитый человек, стоит только его памяти отказать работать, из личности перерождается в человекообразное, ходящее мясо, живущее сиюминутными нуждами физиологии – и не более того.
Помните пушкинское: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие… Греки в самом своем унижении (во времена турецкого ига. – Ю. С.) помнили славное происхождение свое и тем самым уже были достойны своего освобождения. Может ли быть пороком в честном человеке то, что почитается добродетелью в целом народе?..» Напоминание это не было случайным, ибо иные – говорит Пушкин – «не заботятся ни о славе, ни о бедствиях отечества, его историю знают только со времен князя Потемкина, имеют некоторое понятие о статистике только той губернии, в которой находятся их поместия, со всем тем почитают себя патриотами, потому что любят ботвинью и что дети их бегают в красных рубашках», а для иных так и вовсе – «ubi bene, ibi patria» (где хорошо, там и отечество»), для коих все равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить все русское – были бы только сыты». «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости».
