Максим Кантор - Сетевые публикации
В отличие от революции голодных война может длиться бесконечно, столетняя — не предел. Сытые не воюют сами — они только посылают на смерть, это упоительное занятие можно длить долго. Ушедший век, который Хобсбаум называет «веком крайностей», выявил крайности противоположные — и показал взаимосвязь противоположностей: бунты голодных вспыхивали и гасли, из их углей сытые разжигали новые пожары, а те горели бесконечно.
На протяжении века революционные войны переводили в войны империалистические, и рядом с академическим театром военных действий проделки Троцкого, Че Гевары и Долорес Ибаррури кажутся самодеятельным спектаклем. Какие там перманентные революции и интернационалы трудящихся — какому Че под силу провести иракскую кампанию, несмотря на протесты общественности мира? Где такого Троцкого отыщете, чтобы десять лет держал гарнизон в Афганистане?
Затея Пугачева идти на Москву, эскапады Че в Боливии — эти кустарные планы абсолютно не сравнимы со стратегией настоящих политиков. Если авантюристы-утописты (что в России, что в Германии, что в Испании, что в Мексике) подбивали бедноту на революционные войны, то бунт голодных завершался стремительно. Инициативу в убийстве всегда перехватывает власть имущий: смерть бедняка есть цемент империи — нельзя позволить бедняку умереть за собственную свободу. Во-первых, свободы он все одно не обретет, просто сгинет бессмысленно. Во-вторых, когда бедняк гибнет на передовых государства (скажем, тонет на подлодке, закрывает амбразуру, дохнет с голоду), он делает это к вящей славе устройства мира — а не вопреки таковой. Попустить, чтобы бедняк погиб без толку — рационально ли? Некогда Ленин бросил лозунг «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую!» — и на краткий период показалось, что передел мира будет заменен на выяснение отношений между рабами и господами. Но революцию голодных стремительно вернули в прежнее состояние бунта сытых — в мировую войну. Финал наблюдаем сегодня, последние сцены впереди. Та война, что постоянно идет на Востоке, та финансовая пропасть, что поглотила сегодня многих бедняков, демографическая катастрофа России, миграции населения — это все и есть мизансцены бунта сытых. Вы ждете революции — так вот она, перед вами, эта желанная революция. Может быть, она выглядит не так, как вам хочется: без красных знамен, без Ильича на броневике. Но это просто типологически иная революция. И другой, извините, не предвидится.
Федеративная мафия против тотального государстваКрайне неприятная правда состоит в том, что реальность не зависит от партийной программы. Курьезно, но именно тотальные государства и прикончили мафию, и мафия тиранам этого не простила — способствовала падению тотальных режимов. Именно боевики мафиозных кланов (при содействии армии Брэдли) брали Сицилию, а отъявленные российские мафиози сделались непримиримыми врагами сталинского наследия. Гориллы Лаки Лучано в тесном сотрудничестве с топтунами Даллеса принимали участие в кампании Маккарти — то есть в борьбе с опасностью тотального коммунистического проекта. «Великая криминальная революция», как определил российские перемены Говорухин, происходила повсеместно — диктатора в большинстве случаев сменил не правозащитник, но прагматичный мафиози. Диктаторские пирамиды растаскивали на куски, строили из них корпорации. Коррумпированность аргентинского Мэнема и плутни элегантного Миттерана трудно сравнить — но принцип сходен. По мафиозным понятиям строится управление кланом искусства, кланом политики, кланами корпораций и сообществ.
Век крайностей явил два типа сознания — мафиозно-прагматическое и директивно-утопическое. Мафиозному сознанию ближе федеративная концепция общества. А то, что утопия ведет к централизации, мы в школе учили.
Конкретная драма России состоит в том, что межеумочная страна, Восток — Запад, никак не может выбрать из двух зол. Россия на протяжении своей истории не в силах понять, чего же хочет: то дает волю сословиям, то душит бояр, то стирает различие меж городом и деревней, то отправляет писателей в колхозы.
Президент пишет послание за посланием, и простая вроде бы задача — уйти от пирамиды режима к федеральному союзу равных. Но вот беда: пирамидой можно управлять, а с мафией надо договариваться. Выясняется, что за каждым мафиози стоит и другой, корпоративные обязательства ширятся, решения принимать непросто. Чтобы управлять обществом, необходимо предъявить обществу идеал развития, а идеала нет, его не придумали. Ну ведь не деньги же в самом деле считать целью развития. А двадцать лет подряд иного идеала и не было. И президент заговаривает рассыпающееся общество: есть, мол, у нас задумки. Быть богаче, здоровее, заняться чем-то помимо продажи сырья — обещания заманчивые, но все-таки каков общественный идеал? Что строить будем, граждане? Коммунистический идеал (общество равных) отменили, религиозный идеал (жизнь вечная) не позволяет принять прагматика века, демократический идеал (открытое общество) оказался еще менее жизнеспособен, нежели социалистическая доктрина. В строительстве общества крайне важен энтузиазм, вера в то, что усилия не напрасны — за хорошее дело, за благо народа можно и жизнь отдать, к этому порой и призывают. Тотальные режимы эксплуатировали эту посылку — призывали граждан жертвовать собой за равенство и светлое будущее. Эту демагогию мы осудили. Но, согласитесь, еще более нелепо отдавать жизнь за неравенство и несветлое будущее. В идеологии сложилась ситуация, которую шахматисты именуют «цугцванг» — т. е. невозможность сделать ход. Общественного идеала нет и не будет, однако энтузиазм нужен для строительства пирамиды, которая мешает развиваться свободам, которые нужны для обогащения мафиозных кланов. Выход придумывается такой: появляются корпоративные идеалы мафиозных структур, так сказать, идеалы для семейного употребления, а общая сумма этих прагматических устремлений считается общественной идеологией.
Как результат возник феномен, коего еще не знала российская история: наше государство есть пирамида из мафиозных кланов — и вот эту шаткую конструкцию мы тщимся реставрировать. Сказать, что народ уйдет из-под государства в мафию, значит, по сути, сказать, что народ перейдет из одной мафиозной ячейки в другую, потом в третью — все вокруг есть мафия, и одновременно все есть государство. Выше было сказано, что общего языка в обществе нет; это не до конца верно — мы сегодня говорим на бандитском жаргоне. Термин «башлять налом» так же внятен сегодня интеллигенту, как термин «интернационализм» рабочему тридцатых годов. «На наших знаменах начертано — свобода и частная собственность», — заявил демократ Немцов, и под этим лозунгом вполне могла бы подписаться Сонька Золотая Ручка.
Обнаружилось, что российская конструкция такая нелепая, что всем вокруг неудобно. Вопрос: как перестроить пирамиду из мафиозных кланов — в пирамиду просто или в федеративное государство — и является предметом дебатов сытых. Впрочем, один раз уже перестраивали. Особенность сегодняшней перестройки в том, что она пройдет не по воле общества, а по сценарию бунта сытых, то есть по законам военного времени.
Как быть1. Перестать жить «по понятиям» отдельной — пусть прогрессивной — страты. Преодолеть замкнутый характер социальных страт, сделать деятельность художника доступной для критики врача, деятельность политика доступной для критики ученого. Сделать возможным междисциплинарный критерий оценки, независимой от нужд как госаппарата, так и отдельной профессиональной корпорации. Создание междисциплинарной оценки деятельности и есть философия общего дела. По сути это означает возрождение российской интеллигенции.
2. Создать самостоятельный социальный язык, иными словами, создать новую эстетику: эстетика будет формировать искусство, а то, в свою очередь, — общественную жизнь. Некогда таким общим языком являлся авангард, он воплощал надежды на утопию. Исходя из того, что интернациональный язык авангарда давно сделался сервильным, изменил своей природе и служит декорацией быта сытых, задачей современной эстетики должно стать преодоление опыта авангарда. Новую эстетику можно определить как «поставангард» или «контравангард». Во время гибели виртуальных ценностей обществу требуется эстетика реализма.
3. Признать принцип братства более необходимым человеческому обществу, нежели принцип соревнования. Соревновательный характер развития современной цивилизации некогда был объявлен благом — в мире, где девять десятых не допущены к участию в соревновании, этот принцип является субститутом расизма. Так мафия наследует побежденным диктатурам. Критерии и оценки статуса общественного развития должны выноситься, исходя из принципа братства, и только из него.
