'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год
Безусловно, важный фактор становления европейской цивилизации, перешагнувшей границы традиционного общества, - складывание специфического типа человеческой личности. Новая материальная цивилизация, новая система общественных связей, новые этические и религиозные модели, предопределившие, в конечном итоге, исторический прорыв Европы, стали возможны благодаря утверждению суверенитета личности, разорвавшей оковы традиции. В России до последнего времени ярлык индивидуализма был позорным клеймом и не сулил ничего хорошего. Автор отмечает, что сегодня перед Россией стоит проблема интеграции в Европу не только в политическом и экономическом, но также и в культурном отношении. Данная же ценность - из числа основополагающих.
Книга А. Я. Гуревича посвящена в целом мало изученной теме. Синтетическое рассмотрение вопроса - дело будущего. Автор ставит себе в задачу разбор лишь отдельных аспектов проблемы на конкретном материале западного средневековья. Восточноевропейские и, в частности, русские источники не попадают в его поле зрения, что не в последнюю очередь связано с их практической неразработанностью в свете данной проблематики. По-видимому, в Восточной Европе на протяжении веков господствовали условия, делавшие невозможным развитие индивидуальности, какая есть продукт западноевропейского исторического своеобразия.
Рубежным в изучении проблемы явился труд Колина Морриса (1972), в пику Якобу Буркхардту утверждавшего, что "открытие мира и человека" случилось не в ренессансной Италии, а многим раньше - около 1100 г. Именно тогда, по его мнению, в среде высоких интеллектуалов Запада возникают новые психические ориентации, которые станут отли
Gurjewitsch Aaron J. Das Individuum im europaischen Mittelalter. (Buropa bauen. Aus dem Russischeii von Erhard Glier.) MUnchen: C.H. Beck, 1994. 341 S.
332 ___________________Современная историография
чать человека западных обществ. Вопрос, на который стремится ответить К. Моррис: в какой момент средневековья появился человек современного типа? А. Я. Гуревич ставит вопрос иначе. Чем была, в чем выражалась человеческая личность в средние века, и как люди средневековья ее понимали? Было бы большой ошибкой редуцировать проблему личности до проблемы индивидуальности. Христианское средневековье предстает как период очевидного угнетения индивидуального сознания. Говорить предпочтительно об историческом типе человеческой личности - не связывая себя априорно пониманием психологической эмансипации личности от общества как единственно возможной формы ее самоопределения. Изучение личности отправляется от изучения ментальностей - реконструкции смысловых полей, в которых существуют чувства, мысли, поступки индивида и которые он разделяет с другими индивидами и группами. Но личность - не пассивная оболочка, в которую заключен язык культуры. Все элементы картины мира присутствуют в индивидуальном сознании в неповторимой констелляции. Автор определяет личность как "средний член" между культурой и обществом и констатирует известную амбивалентность рассмотрения этих предпочтительных рамок активного человеческого элемента в культуре. С одной стороны, предстоит поиск индивидуальности, оформляющейся через осознание своего личного достоинства и собственной неповторимости, исключительности. С другой стороны, речь идет о специфическом культурном типе самосознания и самоутверждения личности, о питательной среде для всего неповторимого, т. е. о характеристике самой культуры данного общества.
При этом невозможно ограничиться антропологией выдающихся личностей, которые не откроют нам типического в духовном облике людей той поры уже хотя бы потому, что сочленения творческой активности элиты и массовых представлений были иными, чем в наше время - интеллектуалы средневековья едва ли умели становиться "властителями дум". (Сегодня очевидно, что сам по себе "Ренессанс XII в.", значение которого так акцентировал К. Моррис, не стал поворотным пунктом в истории духовных ориентаций Запада.) Расширение - против обычного источниковой базы вопроса позволяет предметно говорить о социальных и культурных предпосылках личности в обществах средневековья. Важность такого социального анализа автор подчеркивает еще и потому, что в стремлении проникнуть "непосредственно в подкорку" средневекового человека историк зачастую рискует потерять под ногами твердую историческую почву. Добрая половина героев книги А. Я. Гуревича в разное время становилась объектом психоаналитических интерпретаций. Между тем, по его мнению, фрейдистский подход очевидным образом затушевывает собственно историческую проблематику. Сами психические расстройства автор предлагает понимать исторически - исходя из конкретной социальной и культурно-религиозной ситуации эпохи.
Лишь подготавливающая, как было сказано, целостное рассмотрение проблемы, книга состоит из отдельных очерков, посвященных кон
HB.Uy6poeckuO. ОновоШшигеА.Я.Гуревича_______________333
кретным вопросам истории личности на средневековом Западе и персоналиям - образам, какие, преимущественно в сочинениях "автобиографического" плана, оставили по себе Августин и "апостол Ирландии" Патрик, самый знаменитый исландский скальд Эгиль Скаллагримссон и узурпатор норвежского престола Сверрир, писатели высокого средневековья Оглох Санкт-Эммерамский и Гвиберт Ножанский, философ Пьер Абеляр и аббат Сен-Дени Сугерий, эгоцентричный бытописатель Фра Салимбене и свихнувшийся клирик Опицин де Канистрис, внутренне закрытый Данте и выдумавший себя Петрарка. Сочетание генерализирующего и индивидуализирующего методов исследования дает автору шанс увидеть те редкие личности средневековья, которые о себе что-то да сообщают, на фоне общих условий, влиявших на складывание личности в средние века.
Отказаться от упрощенного взгляда на историю личности как однонаправленный процесс ее прогрессивного, от века к веку, утверждения, яснее ощутить, чем для средневекового сознания явилось христианство, наилучшим образом позволяет скандинавский материал. Благодаря своей поэтике северные памятники открывают, что было "под христианством" - глубинные слои индивидуального самосознания, еще не подверстанные под принуждения христианской идеологии и морали. К тому же, утверждает А. Я. Гуревич, сама средневековая культура возникла из синтеза различных культурных традиций. Поэтому важно исследовать ее германский субстрат. Скандинавия же, по словам итальянских писателей VI в. Иордана и Григория Великого, - velut vagina nationum, ножны, откуда вышли мечи-германские народы.
Коротко остановившись на анализе понятия "героическое" в древнегерманской культуре и эпической традиции, автор переходит к рассмотрению одной из эддических песней, "Речей Высокого", излагающей теорию поведения индивида в различных жизненных ситуациях - очень здраво и страшно, без той героизации действительности, какая есть в сагах. "Речи Высокого" адресованы человеку, который в схватке со всем миром, расчитывает лишь на свои силы и на свое мужество. Опасность же подстерегает его повсюду - дома и в дороге, на тинге и в объятьях женщины. Опасны все люди, все звери и вещи. Оттого постоянный самоконтроль и контроль ситуации - жизненная, в самом буквальном смысле слова, необходимость. Мудрость, здесь проповедуемая, заключается в том, чтобы никому ни при каких обстоятельствах не доверяться вполне и никогда не обнаруживать своих истинных чувств и намерений. Сходный образ действия мы находим в сагах. Герои саг немногословны и внешне бесстрастны. Об их чувствах и намерениях мы судим скорее по их поступкам. Составители саг сообщают нам лишь о том, что увидел бы сторонний наблюдатель, и тут обнаруживается некая универсальная жизненная установка: как и в реальной жизни, в поэтике саг все камни - за пазухой. Видимая бесчувственность прагматична.
Поступки древних скандинавов, их субъективное осознание этически нейтральны, никак не мотивированы с точки зрения "жизни духа".
334 Современная историография
Ничего хотя бы отдаленно напоминающего христианское понятие греха или совесть, моральный самоконтроль нашего времени у германцев попросту не было. Автор "Речей Высокого" и не погружается в тайные каморы человеческого сердца. Его внимание сосредоточено на внешнем, на том главным образом, как правильно выглядеть в глазах других людей. Не "моральный закон внутри нас", а общепринятые представления о подобающем диктуют индивиду модели поведения. Каким быть - эта дилемма решается в простенькой оппозиции "мудрость/знание - глупость/ невежество". К мудрому, т. е. знающему универсальные правила общежития, умеющему жить, только и придет успех, и лишь глупец может восстать против всей их непреложности. Непреложными эти правила делает господство родовых традиций. Скандинав не мыслит себя изолированно от органического ему сообщества. Самооценка "родовой личности" фактически совпадает с его общественной оценкой. Он смотрит на себя чужими глазами. Потому индивид в сагах так болезненно чувствителен к малейшим нюансам отношения к нему других людбй, так активно утверждает свое высокое достоинство. Понятие "чести", "славы" выступает, таким образом, в качестве эрзаца морали - этакий эгоизм неиндивидуализированного сознания. Самая подчиненность "родовой личности" родовым ценностям и оценке со стороны рода, ее "неравность самой себе", ведет к развертыванию личной инициативы и развитию самосознания в причудливой диалектике родового и индивидуального. Как мало напоминает эта личность новоевропейскую!
