Газета День Литературы - Газета День Литературы # 66 (2002 2)
В конце концов их пути снова сошлись в полном несоответствии действительности и представления о ней. Солженицын поступился художественным даром ради просветительства в пустоте, усилия Сахарова завершились конвергенцией на нижнем потребительском растительном уровне, попросту говоря, гибелью той части общества, чьим выразителем он был — советской интеллигенции.
Политический взлёт Сахарова начался в 1968 году резкой критикой советского руководства за вторжение в Чехословакию. Взлёт был стремительным и ярким оттого, что по гамбургскому счёту именно благодаря ему, яростному оппоненту, партийно-государственная верхушка обладала неслыханной мощью и властью во всемирном масштабе.
Шли годы. Дружными и согласованными усилиями западные либералы и отечественные партократы взметнули популярность трижды героя на недосягаемую высоту, и в конце 1980-х настал его звёздный час.
Нет никакого сомнения, что, доживи Сахаров до выборов президента СССР, песенка Горбачёва была бы спета на полтора года раньше, и сам Андрей Дмитриевич мог занять высший пост. Остаётся только гадать, куда повернул бы штурвал истории новый капитан: распался бы Союз, затопили бы "Мир" вместе с великой наукой и атомоходом "Курск", или эксцессы смягчились, и здравый смысл не испарился бы из умов элиты, пришедшей во власть под сахаровскими знамёнами. Однако факт остаётся фактом: кровь полилась рекой, танки палили по русским людям в центре Москвы, а сама элита превратилась в банду мародёров.
Парадокс истории в том, что политические взгляды человека, всю жизнь занимавшегося точными науками, были невнятными и наивными. Новая Конституция была написана для государства, населённого яйцеголовыми гражданами, а идея слияния социализма и капитализма казалась калькой с грандиозного прожекта скрещивания ужа с ежом.
Сумятицей в уме учёного не преминули воспользоваться истинные политические зубры, объединившиеся вокруг Юрия Афанасьева и Гавриила Попова. Эта парочка, столь сильно нагадившая в новейшей отечественной истории, смахивала на бессмертных героев "Золотого ключика" — кота Базилио и лису Алису, только мутировавших в огне чернобыльской радиации. Здоровый кот, историк-архивариус, и приземистая лиса с ужимками греческого менялы. В первый же день злополучного съезда они принялись впаривать демократию, сработанную на Малой Арнаутской, а попросту охмурять раззяву-интеллигента, прилипшего к ненаглядному ящику.
И впарили, и охмурили. Бог с ним, с образованным лохом, но в их сети попался и крёстный отец правозащитников. Наш Буратино, заворожённый сказками прохиндеев от либерализма, закопал на Поле Чудес с вывеской "Межрегиональная депутатская группа" свои золотые сольди — народный авторитет учёного-ядерщика и русскую народную жалость к кандальному звону. Потом их выкопал Карабас-Барабас, перелив монеты в колокола власти.
Разве не мог не понимать человек с переразвитым аналитическим мышлением, чего стоят посулы историографа, обвинявшего во всех бедах коммунистического режима Петра Великого, и экономиста, чьи наукообразные планы перестройки неминуемо вели к неслыханному обогащению бюрократической мафии? Разве не ясно было уже в 1989-м, чем закончится передел собственности в стране, для которой само понятие собственности означало нечто другое, нежели ответственность и свобода? Ещё далеко было до прозрения Максимова, позже вынесшего приговор себе и друзьям-идеалистам: метили в коммунизм, а попали в Россию, но как мог ошибиться в выборе баллистической траектории учёный и инженер, академик бомбометания? Ответь, Россия! В ответ — молчание…
В декабре 1989 года, как раз после бурных дискуссий на заседании межрегионалов, Сахаров скоропостижно скончался. Смерть общественного политика неизбежно содержит знаковый смысл. С ним уходит парадигма, которую покойный носил в политическом портфеле, и растерянное общество, осиротевшее без поводыря, идёт за подаянием к наследникам.
Парадигма Сахарова заключалась в необходимости распада империи ради сохранения великой культуры, рождённой из имперского чрева. Последним имперским деянием, предпринятым стареющим руководством Союза, стал ввод советских войск в Афганистан. С выводом же ограниченного контингента империя де-факто прекратила своё существование. Вклад Сахарова в распад "империи зла", наследовавшей российской, был огромен. С культурой дело обстояло сложнее. Сейчас ясно, что эрозия интеллектуального гумуса поразила не только злосчастную Россию. Мировой процесс обесценивания умственных способностей раскрутился настолько, что немногие могикане, ещё способные критически мыслить, ставят вопрос о деградации человека, о крутом падении с винтовой лестницы эволюции, построенной Дарвином. Знал ли Сахаров, что, бросая обвинения в адрес армии, он бросает камень в хрупкую организацию общества, называемую культурой, или, если хотите, цивилизацией. Должен был бы знать, ведь армия — неотъемлемая часть культуры общества. Или он страдал каким-то врождённым косоглазием, мешающим ориентироваться в жизненном пространстве. Может, дефект зрения был вовсе не врождённым, а благоприобретённым. Сахаров стал смотреть на мир сквозь очки, оброненные птенцами ИФЛИ: Павлом Коганом, Михаилом Кульчицким, Всеволодом Багрицким… Но времена изменились, и романтика интернационализма уступила место прагматизму выживания.
К Сахарову, как, может, ни к кому другому, приложимы слова Чаадаева о том, что русский человек рождён, чтобы дать миру какой-то непонятный урок. Сражаясь с номенклатурой, он, вольно или невольно, откупорил бутылку с нечистой силой. Радениями за благо общества была вымощена дорога Ельцину.
Возможно, что при Сахарове не дорвался бы до власти президент-экзекутор, ставший позором русского народа. Однако дело не в сослагательном наклонении. Сахаров как зеркало советской интеллигенции отразил весь её сложный и трагический путь вплоть до краха, смывшего устои, на которых интеллигенция и стояла: сомнение, истина, честность.
Сахаров пока последний из когорты личностей, обладавших даром непосредственного воздействия на умы и души современников. Не той харизмой, что превращает народ в стадо носорогов, а той отдачей ружейного выстрела, что будоражит ум и душу, заставляет человека стать активнее в поисках самоуважения. В России перед ним был Высоцкий. Во всём мире сегодня таких людей нет. Кроме Билла Гейтса и Михаэля Шумахера, на память никто не приходит. То ли с памятью плохо, то ли человечество обезлюдело.
Сахарова забыли. Диссиденты и физики вымерли, банкирам и коммерсантам он не нужен, патриоты считают его предателем Родины вроде генерала Власова, о котором лучше и не вспоминать. Но если России суждено выжить, то непременно найдётся чудак, который задаст наивный вопрос — а что, собственно, стало бы со страной, если бы не было Сахарова, с водородной бомбой в кармане семенящего к трибуне Кремлёвского Дворца Съездов?
Лариса Баранова-Гонченко ОНИ — СВОБОДНЫ!
Было бы неправдоподобно утверждать, что каждое очередное совещание молодых отмечено появлением неповторимых литературных имён. Это слишком большая удача, слишком большая и редкая награда в нашей работе. Да и совещания задумываются не только во имя уникальных открытий. Для чего же тогда?
Наверное, в первую очередь для того, чтобы открыть дыхание очередному литературному поколению. Дать возможность почувствовать среду. Себя в среде. Снять провинциальное напряжение. В онтологическом содержании кругозора указать на антологические ценности. И так далее, и тому подобное…
В работе Общероссийского декабрьского совещания молодых 2001 года было много ярких фрагментов. Пока только фрагментов, но это нормально — цельное полотно и складывается из фрагментов. К тому же время, нам сопутствующее, отмечено, как известно, именно отрицательной энергией дробления целого — цельного.
Устоять перед временем, сохранить голос, характер, веру (и Веру) — качества неожиданные для молодых, особенно провинциальных литераторов. Устроители этого отрицательного времени надеялись, что литература будет в лучшем случае выживать, а она — живёт. В нищете и свободе.
Свобода поражает больше всего. Если раньше на совещаниях больше читали и спорили — теперь преимущественно поют написанное. Как будто на дворе не 15-й год всё сметающей перестройки, а Вечная Пасха. Работают. Голодают. Рожают детей. Пишут стихи. С достоинством несут свой крест. И поют.
Ну, раз поют — значит, свободны. Это знамение нового литературного времени России. Иногда поют лучше, чем пишут. Впрочем, судите сами. А по мне — пусть поют во славу Божию и русского слова.
