Газета День Литературы - Газета День Литературы # 84 (2004 8)
Время поэта — это его время. Это время, где нет ни начал и ни концов, "ни поздно и ни рано". Поэма "Сошествие в ад" — о тех трех днях между Распятием и Воскресением, о содержании которых ни в одном апокрифе нет ни слова.
Есть между смертью Христа и Его Воскресеньем
Тайных три дня. В мою душу запали они.
Адом и Раем полны эти долгие дни.
В мировой истории поэт находит ту метрически не определенную, незаполненную мета-пустоту, в которой пребывал распятый Бог до Воскресения, и дерзнул заполнить ее. Сам факт встречи поэта с Христом в творчестве есть акт преодоления бездны между миром и Богом.
При всех самообольщениях по укреплению в сердцах наших веры Христовой, мы, к сожалению, всё дальше и дальше от Бога, по реальной жизни нашей. И поэт являет собой волевой пример сближения с Ним, тянется к Нему через всю бездну, надеясь на отзыв, на вспомоществование, на спасение души, наконец.
— А, это ты? — Его брови, как тучи, нависли.
Он задержался, как ночь в Гефсиманском саду.
— Прочь от Меня, ибо знаешь, куда Я иду! — вот первые слова, сказанные Христом поэту при встрече. Выражение: "А, это ты!" цитируется критиком дважды, с ироническим пояснением, что поэт оказывается "на дружеской ноге с Христом". Но что-то не слышно в этих словах приглашения радушного дружить накоротке. А есть суровость, взыскующая строгость. Христос направляется в Ад не с миром, но с мечом. И этим объясняется его гневная интонация.
Да, но как смеет поэт, который сам "не исповедовался", "не причащался", загнать в ад Гоголя, который, кстати, перед смертью "постился, соборовался, говел и причащался Святых Христовых Тайн..."? Здесь же и Тарас Бульба, который в аду оставляет трубку, а сам поднимается в рай. Наверное, и Гоголя он вытянет. Герой всегда чище автора. И его архетип может автора спасти. Так, возможно, и Василий Теркин спасает на том свете А.Т.Твардовского, своего автора, которого пытаются обвинить в предательстве родни, раскулаченной в годы сталинских репрессий.
Да, можно не согласиться с поэтом, что у него в аду, претерпевает муки вечные и А.Солженицын, и Гоголь, и Сталин, и любой иной из доброй сотни персонажей, в чем-то, по мнению Ю.Кузнецова, согрешивших против народа и страны. Но у поэта могут быть и свои соображения на этот счет, своя позиция. И Бог ему судья.
Ад — изнанка бездны. Она чревата немыслимыми образами. Оттуда выплывает чудовищное воплощение Сатаны — Левиафан:
Если всю бездну вместить в циклопический глаз,
То мы попали в зрачок, ненавидящий нас.
Это бездна ущербных образов изнаночных людей-нелюдей, порочных и ничтожных. Там Саломея потребовала у царя Ирода голову Иоанна Крестителя на блюде. "Мало того, что плясала над ней животом" ,— так еще и "месячной кровью блудница ее обстрекала" . И голова Крестителя, томящаяся в аду отдельно от тела вызывает нарекания критика. Логику появления и развития образа В.Хатюшин подменяет своими представлениями, утверждая, что "в ином мире, в том числе и в аду, пребывают не физические тела людей, но их души. И вряд ли душа будет и там находиться с отрубленной головою". Логично.
Если столь же облегченно воспринимать фантасмагорические картины ада босхианской силы, то о каком понимании природы творчества можно вести речь?
"Но, кстати сказать, если уж Данте у него — в аду, то где же в недалеком будущем быть и нашему адоизобразителю?"— вопрошает критик, как принято у него, самой постановкой вопроса подсказывая ответ.
У Данте девять кругов ада. У Кузнецова — такая метабездна, где ярусы неуловимо переходят друг в друга, где "ад погружается в Ад". И эта бездна — "под Вселенной". И верхним ярусом Ада может оказаться поверхность земли, со всеми нами, живущими на ней.
По большому счету, на земле и так повсюду видны признаки ада,который нынче как никогда выпер наружу. Просочился — как некая расчеловечивающая всё и вся субстанция. Она отражена сегодня и в серьезном искусстве, и в голливудских триллерах, в "трэше", "драйве" и тому подобном мусоре от искусства.
Не само ли общество нечистой совести вызывает ад на свет Божий, плодит чудовищной силы образы ада во плоти?
IV.
Поэту важно, пригвоздив эти образы СВОИМ взглядом к каменной вечности, не выпускать их оттуда.
Камень в кого-то попал, а в кого — неизвестно.
Только неистовым воплем ответила бездна.
Впрочем, я видел, в кого этот камень попал.
Он на излете Иуду сразил наповал.
В этой бездне, как в крестильной купели, важно побывать и духу поэта, чтобы испытать себя на прочность и набраться новых сил. Как в "Коньке-горбунке": либо вынырнуть из кипящего котла добрым молодцем, либо свариться, как царь. Либо остаться в бездне, либо вознестись очищенным от скверн во имя веры.
Сами испытав муки, поэт с Христом возносятся из ада. А за ними вслед к другие мученики, но далеко не все. Они оказываются ''над Вселенной", в ее ореоле.
Среди искупленных — и Адам с Евой, которая:
Так и стоит, прикрывая одною рукою
Белые горы, а темный пригорок — другою.
Изгнанные из Рая на Землю, они, соответственно попали в одну из разновидностей ада. Ад начинается там, где начинается грех. А через искупление греха начинается возврат в Рай.
Бездна, лежащая между миром и Богом, есть бездна греха. Господь, воплотившись и вочеловечась, преодолел эту бездну своей любовью к людям. И, будучи распят, воскреснув и взойдя на Небо, он преодолел ее в обратном направлении, дав нам, плотским и грешным людям, пример Боговосхождения. А В.Хатюшину почему-то непонятна эта прозрачная символика, в которой Сатана оказывается поражен от Христа "острым обратным концом" ветки вечнозеленой омелы.
Преодоление этой бездны человеком — подвижническая мучительная духовная работа, война со своими грехами, особенно грехами невидимыми, которых поэтому как бы и нет.
Ты сражался с невидимым злом,
Что стоит между миром и Богом... — пишет поэт.
Здесь возможны взлеты и падения, восхождения и срывы, победы и поражения. Разве не идет поэт Ю.Кузнецов дорогой к этой Христовой справедливости? "Путь Христа" — это путь не только самого Христа, это единственный спасительный путь всего человечества и каждого человека в отдельности. От языческого, от ветхоиудейского, от Евиного яблока, что от змия-искусителя,— всего того, от чего человечество страдает до сих пор.
Пень да колода, и всё еще падает в ноги
Мертвое яблоко с голосом: Будем как боги!
Какие боги? Ведь Бог — троичен и един. Это яблоко познания догмы зла и догмы добра, что тоже зло. Оттого-то оно и мертвое. Язычество продолжает создавать божков-кумиров на современный манер. Ветхозаветная мудрость, переиначенная на новый лад, всё больше склоняет человечество к поклонению золотому тельцу-истукану. И соблазны выплясывают Саломеями с экранов перед глазами сотен миллионов людей. В масс-медиа рекламируется общество потребления. И всё делается для того, чтобы вытеснить из наших душ нравственные ценности, вытравить святость и совесть.
"Будем как боги!" — это значит, что нет ничего выше твоих желаний и потребностей, что весь мир может провалиться, лишь бы "человекобог"-потребитель "завсегда мог чай пить".
Нет, "будем, как дети!" — призывает поэт вслед за Иисусом Христом. В "Детстве Христа" — наиболее чистой, родниково-хрустальной, девственно-первозданной поэме — мальчик Иисус собирает детей, чтобы сказать им о "жизни земной и небесной": "Дом ваш на небе" — и поднял на небо свой перст" . А девочки, слушая, "загляделись в его голубые глаза" . На палец указующий села стрекоза — и они "захихикали". Образ тем самым оживает, перестает быть книжным. Невольно явившись причиной маленького искушения, мальчик Христос "засмеялся, как легкий земной постоялец" .
Мы в России — в том числе и те, кто образован на основах марксизма-ленинизма,— все же носили в душе православные заповеди. Через русскую классическую литературу, где душа православная сохранена навеки, нам открывался великий канал, передающийся из вселенской бездны. Через отечественную литературу прорывались и прорываются к нам энергетические вихри — как вести о тех поединках и битвах, которые совершаются где-то вне нашего времени и пространства, но прямо влияют на них. Это вечная вселенская битва.
