Максим Кантор - Сетевые публикации
Дегенеративное искусство отвергало представление о привычных канонах, о музейных регламентах, о шаблоне, о рынке. Дегенеративное искусство отвергало вкус и мораль буржуа, старые представления о красоте — то искусство было растерянным и трагическим.
Нео-дегенеративизм — оптимистичен.
Это искусство радости.
Нео-дегенеративное искусство отвергает не мораль буржуа — но морализирование доктринера и учителя: а вот реалистическую логику буржуа оно как раз признает. В морали буржуа, как показало время, много житейской правды — ее-то новые творцы принимают, вместе с капитализмом, рынком и демократией. Пафос неприятия морали, конечно, сохранился — но теперь не принимают мораль общежития, мораль солидарности, мораль, говорящую о себе подобных. Стоит заговорить о себе подобных — появится критерий человеческого измерения. А его быть не должно. Отсутствие человеческого образа неизбежно предполагает отсутствие морали в принципе.
Нео-дегенеративизм отнюдь не сетует на реальность — он доволен обстоятельствами жизни. Ведь главная функция искусства — это борьба за свободу, а никто этого и не запрещает.
Спросите: чему они служат — ответ прозвучит пылко: Свободе!
Сегодня творцы уже знают, что героическая мораль — это ханжество, гитлеризм, сталинизм и тоталитаризм. Они не умеют рисовать портрет бабушки — причем, осознанно: начнется с малого: вот, научишься рисовать портрет бабушки, а потом и сталинистом станешь. Увязнет коготок — и всю птичку засосет пучина категориального. Этого допустить в современном мире никак нельзя.
Это без-образное, пустое, свободное сознание нео-дегенератов оказалось очень удобным для финансового капитализма — такого же, как искусство, эфемерного образования.
Время Путина (и шире: время финансового капитализма, производным от коего является и путинский эпизод) есть время нео-дегенеративного искусства. Причем, понятого широко.
Это чрезвычайно удобное для государства сочетание амбиции и амуниции: протест против власти как бы есть, но он не может быть оформлен как реальный протест — невозможно протестовать против анти-человеческого режима анти-человеческим языком. Для того чтобы противостоять анти-человеческому — надо найти человеческие слова, быть человеком, то есть иметь лицо. А лица-то и нет. Что можно противопоставить аморальности? Вероятно, мораль. Но как это противопоставление осуществить, если нет резервуара для размещения этой морали? Обычно мораль располагается в человеческом образе — поскольку религия пантеизма еще не признана государственной — но человеческий образ отсутствует. На что прикажете ссылаться в разговоре про честность?
Нельзя сказать, что данная ситуация трагична.
Чтобы была трагедия, нужен субъект. И субъект должен понимать, что свобода — это совсем не главное.
Загогулина (15.07.2012)
Данте в трактате «Пир» рассматривает четыре уровня бытия образа.
1) Буквальный уровень толкования образа. Вот лицо, характерные черты — нос и разрез глаз.
2) Моральный уровень толкования. Лицо усталое, рассказывает об обществе, о характере власти.
3) Аллегорический уровень. Асимметрия данного лица выражают дисбаланс мира. Все расшатано, глаз косит, нос съехал на сторону.
4) Анагогический уровень (с греческого — возвышенный). Лицо — модель мироустройства. Лоб подобен небесному своду; глаза рассказывают о характере; рот и подбородок — говорят о страстях.
Зачем так сложно? Затем, что образное мышление переводит природные явления в духовные — восходит от физического к метафизическому. Всякая изображенная Мадонна рассказывает о жизни провинции, откуда родом, и о том, что такое материнство, и, сверх того, о том, каково родить Спасителя. Всякое лицо — рассказ о человеческом роде. Всякое яблоко — модель планеты, всякий натюрморт — картина истории общества.
Данте повторяет Платона — просто Платон описывал нисхождение от эйдоса к образу, а Данте описывает путь наверх. Представьте, как тени идей припоминают свое происхождение: изображение стола вспоминает, что существует такой предмет — стол; а стол вспоминает, что он — один из многих столов; все столы вспоминают свою сущность — столовость, идею стола; и так столы приходят в мир идей, где изначально пребывает образ стола.
Эти путешествия от малого к большому, от образа к идее — и есть история: событие, осмысленное и пережитое, делается историческим фактом.
Помимо того, возвратно-поступательная связь чувственного образа и надмирной идеи — суть главное положение христианской этики (см. земную жизнь Иисуса), но эта связь абсолютно неприемлема для тиранического язычества, она неудобна. Озирис, Большой Брат, Либеральная Демократия — не имеют живого лица, власть выражает себя через неодушевленный знак. Вы знаете, как выглядит современный герой? Нет, не знаете.
Язычество не имеет истории — оно пребывает.
Вообразите, что изображение стола не может вспомнить предмета стола, не может идентифицировать себя с идеей стола. Изображение имеется, оно силится вспомнить, что оно означает — и не может вспомнить: оно не отождествляется с предметом и с замыслом предмета. Изображение не может вернуться в мир идей, связь утрачена.
Скажем, нарисован квадрат — возможно, что это изображен стол, но изображение не помнит стол оно или дом. Так бывает в человеческой жизни, называется: амнезия — но амнезия случается и в жизни всего человеческого рода, в культуре общества.
Культура, потерявшая связь образа с миром идей возвращается в свое природное состояние. Лестница восхождения от природного к сакральному разваливается стремительно — стоит толкнуть. Страсть к разрушению образов — недуг христианской культуры, который имеет название «иконоборчество».
Возврат к природному состоянию заставляет оперировать знаками — сигнальной системой, не связанной с идеальным. Знак «кирпич» смысла не содержит, равно как «черный квадрат» или индейский тотем, или произведение авангардиста, который наложил кучу. Знак крайне удобен для манипулирования толпой — тем, что пуст.
Знак выражает лишь то, что ему вменяют выражать: «конец искусства», «проезда нет». Обычно, современные художники произносят слово «самовыражение», которое означает буквально следующее: я не выражаю мира идей, но выражаю собственное бытие.
В данном пункте содержится важный парадокс истории западной культуры:
моральные и интеллектуально развитые люди занимались выражением того, что находится вне их; а интеллектуально и морально убогие — занимаются само-выражением.
Любопытно то, что многие оценили нео-язычество как искомый итог цивилизации — решили, что достижения столь убедительны, что хорошо бы их внедрить повсеместно. Часто поминаемый Фукуяма пустил словечко про «конец истории», но помимо Фукуямы данный этап оценен многими мыслителями как вершина истории. Ленинское положение о «кухарке, управляющей государством» осмеяли, взамен его утвердили, что шаман может управлять культурой. Это куда более радикальное суждение.
Процесс самовыражения убожества был объявлен сакральным. Фактически это означало возврат к до-христианской этике. Возвели капища, воспитали шаманов, утвердили жертвоприношения — локальные войны.
Важность ритуала признали все — изнывая от зависти к прогрессивному язычеству, Россия решила отряхнуть прах собственной культуры с ног своих, объявила себя отстающей в мировом беге за идолами. Образы неполноценного бытия требовалось поменять на прогрессивнее значки, на квадратики и полоски. Родную культуру объявили неполноценной, и как же ее, бедную, мордовали кураторы девяностых и нулевых. Настала пора иконоборчества, образы запретили, невежды-шаманы стали учить недорослей самовыражению.
Жизнь в туземном племени налаживалась: жрецы выли, шаманы скакали, туземцы срали в музеях, рабы ишачили в алюминиевых карьерах. И так буквально везде — никаких образов! — есть чему радоваться.
Эстетике ирокезов не грозило ничего: поклонение знаку и вой в капищах могут литься вечно. Помешал размах предприятия.
Укрупнить эстетику ирокезов до размеров Озерного края можно; но размер планеты — ставит эстетику ирокезов под вопрос.
Христианская цивилизация без христианства оказалась нежизнеспособной. Требуется отказаться от гуманистической риторики — поскольку идея гуманизма связана с образным мышлением, а образное мышление противоречит системе управления. Но если христианская цивилизация откажется от гуманистической риторики, ей следует объявить о своем закрытии, подобно проекту Опенспейс.
Как выражался покойный Ельцин: «такая вот загогулина» — и теперь мы понимаем, что он имел в виду.
На вокзальной площади (16.07.2012)
Один мой знакомый миллионер купил лондонский кеб, черное такси. Купил шутки ради, чтобы в этом автомобиле встречать гостей на вокзале — он ради такого случая завел еще фуражку и тужурку. Получалось смешно: выходят гости из помещения женевского вокзала, а тут — «такси не желаете?», стоит хозяин поместья в тужурке и фуражке. Получается, что доехали до усадьбы общественным транспортом, и что хозяин поместья добывает хлеб честным трудом. И гости (сами богачи) включались в игру: спрашивали друг друга, в том же направлении им ехать или нет — и хватит ли им денег на такси? Скидывались, вскладчину платили водителю. Пассажиры такси чувствовали себя как бы народом — в этом-то юмор и состоял.
