Бернард Луис - Ислам и Запад
Соответственно заимствования ограничивались тем, что можно было тут же с пользой применить, — вооружением, судостроением, практической медициной, а также некоторыми приборами, из которых самыми важными были стенные и карманные часы, очки и телескопы, по возможности лишенные культурных ассоциаций и низведенные до состояния мертвых артефактов без корней. Никто не стремился изучать европейские языки, не интересовался европейским искусством и литературой, что могло пригодиться хотя бы как источник политических разведданных. Составленная в Османской империи шеститомная история, охватывающая период с 1590 по 1660 год, подробно описывает османско-габс-бургские войны, но Тридцатилетней войне отводит всего пару страниц, заполненных в основном случайными и не слишком точными деталями. Что-что, а междоусобные свары в стане главных врагов неподалеку от собственных границ, кажется, могли бы заинтересовать османских читателей, но не тут-то было.
Сохранившиеся документы свидетельствуют, впрочем, что по меньшей мере некоторые государственные деятели и должностные лица были информированы лучше, очень рано распознали грозившую опасность и пытались привлечь к ней внимание. Лютфи-паша, великий визирь султана Сулеймана Великолепного, по его собственному свидетельству, предупреждал своего венценосного господина: «Из прежних султанов многие властвовали на земле, но немногие на море. В морских боях неверные сильнее нас. Мы должны их превзойти»[9]. Около 1580 года османский географ во введении к первому исламскому описанию Нового Света предупредил своего патрона, султана Мурада III, об опасностях, проистекающих от утверждения европейцев на берегах Америки, Индии и Персидского залива, о грядущих помехах мусульманской торговле и об угрозе исламским землям. Возрождая проект, обсуждавшийся еще в тридцатых годах XVI века, он советовал султану прорыть канал через Суэцкий перешеек и послать флот «захватить индийские порты и изгнать оттуда неверных»[10].
В 1625 году другой османский автор в комментарии на тот же труд ощущал опасность куда более остро[11]. Европейские суда плавали по всему свету и всюду доставляли товары, вытесняя мусульманскую торговлю и наживая крупные суммы денег. От этого в землях ислама начинало недоставать золота и серебра. Единственным выходом представлялось контролировать побережье Йемена и проходящие там торговые пути.
Нельзя сказать, чтобы к этим советам совсем не прислушивались. После завоевания в 1527 году Египта и несколькими годами позже Ирака османы снарядили морские экспедиции в Красное море, Персидский залив и Индийский океан для противостояния португальцам, и даже отправили эскадру на Суматру, дабы помочь местным мусульманам в борьбе с их новыми врагами-христианами, но эти меры ничего не дали. Турецкие суда, рассчитанные на Средиземноморье, не могли сравниться с португальскими и голландскими, бросавшими вызов Атлантике. Более прочные суда, более тяжелое вооружение и лучшая выучка европейцев сорвали попытку османов освободиться из клещей и утвердили превосходство христиан-европейцев в Индийском океане. В отсутствие мощного флота рытье канала через Суэцкий перешеек становилось бессмысленным, и идея эта была оставлена.
В 1569 году османы, более озабоченные в тот момент непосредственной персидской угрозой, чем отдаленной русской, рассматривали план прорыть канал между Доном и Волгой и тем распространить действие своего флота с Черного моря на Каспий, однако и от этого проекта отказались, а затем под натиском России был утерян и контроль за Черным морем.
Для мусульман христианский мир, сначала в Средиземноморье, а затем в Восточной Европе, был чем-то вроде приграничья, на которое они смотрели приблизительно как англичане на колониальную Америку или как уже обретшие независимость американцы на свои западные земли. Сначала то был еще не завоеванный Дикий Запад ислама, предлагавший на выбор одинаково соблазнительные для разных типов людей добычу, землю или мученичество. Затем, когда запад был завоеван и заселен, он стал землей надежд и благоприятных возможностей, где делались состояния и где, среди вольного духа границы, преследуемые, свободомыслящие и обездоленные, надеялись обрести дом и прибежище. Для средневековых арабов только что завоеванные Северная Африка и Испания были именно такой землей, пока со временем исламский запад, разбогатев, не сбросил власть востока и не основал независимые государства, одно из которых, Фатимидский халифат, стало ведущей силой и на самом востоке. Несколькими столетиями спустя османы, в свою очередь, стали пионерами ислама, открывая, завоевывая и колонизуя новые земли и неся мусульманскую веру и цивилизацию изнеженным и покоренным грекам и отсталым европейским варварам. Закрытие границы после того, как турки натолкнулись на непреодолимые препятствия, поставило серьезные проблемы перед обществом и государством, которые веками формировались и поддерживались постоянным завоеванием и колонизацией.
Последовавший кризис вызвал множество раздумий и обсуждений того, что в обществе не так и как это можно исправить. Долгое время османские мыслители не пытались разработать или применить новые методы, стремясь скорее возродить и восстановить добрые старые порядки, когда-то обеспечившие успех и величие державы. Читать эти памятные записки чрезвычайно интересно, но к важным реформам и приступали-то редко, не говоря уж о проведении их в жизнь, для чего требовалось нечто большее, чем топтание на месте.
Необходимым толчком оказалось второе поражение под Веной и последующее отступление. Турецкие мусульмане, государственные мужи, воины и ученые, с горечью осознавая свою слабость и уязвимость, начали сравнивать свое общество с европейским, надеясь найти в последнем ответы на часть поставленных ими вопросов. Иной стала тональность отзывов о Европе: на смену веселой снисходительности пришла тревожная неприязнь. Послы и авторы памятных записок выражали растущую заинтересованность в странах и народах Европы, на европейских христиан смотрели уже не как на живописных дикарей, которых в свой черед завоюют, включат в состав богоспасаемых государств и приобщат к высшему и лучшему образу жизни, а как на источник опасности. О европейском богатстве известно было давно, теперь же все более зримой становилась мощь Европы.
Христианскую религию и основанную на ней культуру мусульмане по-прежнему ни во что не ставили, зато со все большим почтением относились они к материальному благосостоянию и военному могуществу Европы, первое из которых проявилось в мануфактурах и в изменившихся условиях торговли, а второе — в новом соотношении сил, выразившемся в череде поражений мусульман.
Поражение на поле брани есть самая доходчивая из всех форм обучения, с которой чисто вербальное общение не может равняться в убедительности. Обсуждение преподанного урока началось почти сразу после Карловицкого договора и со временем от обличения отдельных недостатков перешло к более важным проблемам положения и судеб империи. В писаниях того времени чувствуется живительная нотка самоанализа и самокритики. В конце концов, Османская империя была суверенной державой, полностью ответственной за свои дела; турки были хозяевами в собственном доме и, что греха таить, во многих чужих домах. Соответственно авторы петиций не валили вину за свои неудачи и напасти на окружающий мир, темные силы или тайные заговоры, а задавались вопросами: «Что мы сделали не так?» и, разумеется, «Как это исправить?».
На протяжении трех столетий именно эти вопросы занимали ведущее место в спорах и в политике Османской империи и всего исламского мира. Попытка ответить на них и воплотить этот ответ в жизнь глубочайшим, точнее говоря, сокрушительным образом изменила все стороны жизни мусульманина.
Отступление и возвращениеК 1920 году торжество Европы над исламом казалось полным и окончательным. Обширные территории в Азии и Африке, населенные бесчисленными миллионами мусульман, находились под твердым контролем европейских империй, действовавших иногда через местных правителей, а чаще непосредственно через колониальную администрацию. Лишь некоторые пустынные и горные отдаленные районы, слишком бедные и слишком проблемные, чтобы добавлять их к колониальным владениям, удержали определенную степень независимости. В бывшей Российской империи, называвшейся теперь Советским Союзом[12], революция и гражданская война привели к временному ослаблению центральной власти и возникновению независимых режимов в некоторых из бывших царских владений. Победа большевиков привела к восстановлению контроля Центра. Правда, в Европе Советам пришлось временно отказаться от прибалтийских, польских и балканских территорий, присоединенных царями, но все мусульманские территории были завоеваны и вновь включены в состав советского государства. В апреле 1920 года Красная Армия ликвидировала недолго просуществовавшее независимое азербайджанское государство и на его месте была создана советская республика, чье устройство в точности соответствовало российскому. Затем такого рода республики возникли у татар, башкир и мусульманских народов Средней Азии. Местным большевистским комиссарам в этих образованиях отводилась в лучшем случае роль местных князьков. Мусульмане Советского Союза, подобно своим единоверцам в британской, французской и голландской колониальных империях, вновь оказались частью политической системы с центром в европейской столице, но, в отличие от своих собратьев, подверглись яростной антиисламской пропаганде, проводившейся как непосредственно на государственном уровне, так и через организации вроде Союза воинствующих безбожников и Института научного атеизма. Пропаганда эта, разумеется, ни в коей мере не была христианской и решительным образом отличалась от куда более бережной и осторожной работы христианских миссионеров в колониях западных империй, но вдохновлял ее радикальный секуляризм, интеллектуальные корни которого, в отличие от последующего развития, были сугубо европейскими.
