Щебечущая машина - Сеймур Ричард

Ричард Сеймур

Щебечущая машина

© Richard Seymour 2019

© Перевод на русский язык, оформление. ООО «Издательство АСТ», 2022

Примечание автора

Я изначально задался целью не перегружать книгу ссылками и изысканиями. Я хотел, чтобы она читалась, как эссе, и вовсе не собирался вступать в полемику или создавать научный труд. Но для тех, кому нужны факты или кто просто задается вопросом «с чего это он взял?», в конце книги есть библиографическая справка. Если вам вдруг захочется найти источник цитаты, статистику или проверить достоверность других данных, обратитесь к последним страницам и найдите интересующую вас фразу.

Предисловие

Щебечущая машина – это страшилка, хоть и о технологиях, что само по себе ни хорошо, ни плохо. Технология, как говорил историк Мелвин Кранцберг, «не хороша и не плоха, но и нейтральной ее не назовешь».

Мы склонны наделять технологии магическими силами: смартфон для нас – счастливый билетик, планшет – волшебный блокнот. В технологиях мы находим отнятые у нас силы в морализированной форме либо великодушного джинна, либо злого демона. Эти фантазии, будь они плохими или хорошими, отдают паранойей, потому как, предаваясь им, мы оказываемся во власти устройств. Так что, если это и страшилка, то ужас отчасти наводят сами пользователи, к которым отношусь я и, возможно, большинство тех, кто читает эту книгу.

Все напасти, которые ждут нас в Щебечущей машине – зависимость, депрессия, фейковые новости, тролли, онлайн-толпы, ультраправые субкультуры – всего лишь развернутая и увеличенная версия наших с вами социальных проблем. Если мы оказались в зависимости от социальных сетей, несмотря на всю их мерзость, а может, и благодаря этой мерзости, как, например, я, значит, что-то в нас стремилось к этой зависимости. И социальные сети дали этому чему-то выход. И если, несмотря на все препоны, мы до сих пор заходим на платформы социальных сетей – а именно так поступает добрая половина человечества – значит, нам это почему-то нужно. Тоскливая литература, сеющая моральную панику и поносящая общество «глупцов» и «постправды», должно быть, упускает жизненно важные детали о предмете своего повествования.

Тем, кто с удовольствием проводит время в социальных сетях, нравится, что интернет дает шанс высказаться и быть услышанным. Сети подрывают монополию на культуру и смысл, которая прежде принадлежала СМИ и индустрии развлечений. Равенства нет – доступ покупается и оплачивается корпоративными пользователями, PR-агентствами, знаменитостями и иже с ними, которые могут позволить себе тратить гораздо больше средств на контент – но все же социальные сети дают слово и маргинальным слоям населения, у которых раньше такой возможности не было. Здесь приветствуются находчивость, остроумие, одаренность, игра и творческий подход, правда, порочные удовольствия, включая садизм и озлобленность, также в почете.

Использование социальных сетей подрывает политические системы, но для тех, кто далек от политики, это не такая уж и плохая новость. Однажды раздутая идея Twitter-революции крайне преувеличила роль социальных медиа в массовых восстаниях, после чего ее взяли на вооружение темные силы, начиная с ИГ и заканчивая убийцами и активистами движения за права мужчин (Men’s Right Activists, MRA). Но бывают времена, когда поток информации между гражданами может изменить все, времена, когда нельзя полагаться на традиционные новостные СМИ, времена, когда возможности социальных сетей могут быть направлены в хорошее русло. И это времена кризиса.

Как бы то ни было, Кранцберг сделал весьма важное наблюдение: технология не может быть нейтральной. И определяющая технология во всей этой истории – письмо. Практика, создающая некую систему отношений между людьми и машинами, без которой невозможна большая часть того, что мы называем цивилизацией. По своему воздействию технологии письма, имеющие основополагающее значение для нашего образа жизни, никогда не будут ни социально, ни политически нейтральными. Любой, кто стал свидетелем развития интернета, распространения смартфонов и взлета социальных медиаплатформ, заметит поразительные перемены. Перейдя из аналога в цифру, письмо стало повсеместным явлением. Никогда прежде в истории человечества люди не писали так много, так неистово: SMS-сообщения, твиты, печать большими пальцами в общественном транспорте, обновление статусов во время обеденного перерыва, листание и прокручивание мерцающих экранов в три часа ночи. В некоторой степени это связано с изменениями на рабочих местах, где вся коммуникация происходит посредством компьютера, а значит, доля письма на производстве постоянно растет. Несомненно, что сегодня письмо стало важной частью нашей работы, хоть и неоплачиваемой. Но нельзя не сказать, что оно стала еще и новой (или выпущенной на свободу) страстью.

В нас внезапно проснулось непреодолимое желание писать, писать постоянно. Поэтому моя история – о желании и неистовстве, а не только о письме. Это история и о том, до чего мы можем дописаться, как в культурном, так и в политическом смыслах. Источник этот неавторитетный, ведь на столь ранней стадии эволюции радикально новой техно-политической системы он просто не может быть иным. Эта книга в той же степени, как и любая другая – всего лишь попытка создать новый язык для размышлений о происходящем. И наконец, раз уж все мы станем писателями, это история, в которой задается простейший утопический вопрос: для чего еще нужно письмо, если не для этого?

Глава первая

Все мы связаны

В 1922 году сюрреалист Пауль Клее придумал «Щебечущую машину». На картине тонкие, как палочки, птицы сидят в ряд на валу, который вращается с помощью рукоятки. Под устройством, откуда вразнобой вылетают птичьи голоса, видна окрашенная в красный цвет яма. Музей современного искусства в Нью-Йорке объясняет это так: «птицы выступают в роли наживки и заманивают жертв в яму, над которой нависает машина». Кто-то механизировал священную музыку птичьих трелей, использовал в качестве приманки с тем, чтобы обречь человечество на вечные муки.

В начале был узел. До текста были нити.

Цивилизация инков, жившая около пяти тысяч лет назад, хранила информацию, чаще всего для целей учета, с помощью завязанных в узелки цветных нитей. Такие «говорящие узелки», как их иногда называли, читались ловкими движениями пальцев. Узелковое письмо очень напоминает сегодняшний шрифт Брайля для незрячих. Но любое начало, как известно, произвольно. Мы с тем же успехом могли бы начать и с пещерной живописи.

«Китайской лошади» из французского департамента Дордонь больше 20 000 лет. Рисунок незамысловатый. Из животного торчат какие-то предметы, возможно, копья или стрелы. Сверху абстрактный узор, по форме напоминающий квадратные вилы. Можно с уверенность сказать, что это некое послание: отметины на поверхности камня должны были что-то для кого-то означать. А можно было бы начать с глиняных табличек, зазубрин на костях или дереве, иероглифов или даже, при очень узком представлении о письме, со священного алфавита.

Я начал с узелков лишь для того, чтобы подчеркнуть важность письма, чтобы показать, что все в этом мире зависит от структуры наших письменных материалов, определяющих форму и контуры того, что может быть написано.