Илья Фальковский - Гражданская война уже началась
Илья Фальковский - Гражданская война уже началась краткое содержание
Илья Фальковский, Александр Литой
Гражданская война уже началась
Часть I. Илья Фальковский
ПУЛИ И БОМБЫ. РОССИЙСКИЕ ТЕРРОРИСТЫ 2000-х
ВСТУПЛЕНИЕ
Довольно долгое время я собираю материалы о современных российских террористах. Меня больше интересуют не политические аспекты, а психологические мотивы — как и почему обычный человек, вроде нас с вами, взялся за оружие? Почему люди, чьим оружием были печатное слово и клавиатура компьютера, сменили его на пистолеты и хаттабки? Бывший студент-историк Никита Тихонов, расстрелявший адвоката Станислава Маркелова, журналист и филолог Махач Расулов, погибший с автоматом в руках, увлекавшийся историей и философией Александр Тихомиров, превратившийся в грозного Саида Бурятского. Неужто посчитали, что возможности мысли и слова исчерпаны, и пора переходить к делу в борьбе за свои убеждения? Но какова природа этих убеждений, заставляющих человека жертвовать чужими жизнями?
Среди террористов оказались и те, кто призван с ними бороться, — военные и сотрудники спецслужб. Специалист Генштаба полковник Квачков пытался взорвать машину руководителя РАО «ЕЭС» Анатолия Чубайса, а майор ФСО Луконин подложил бомбу в принадлежавшее мигрантам кафе. Что вынудило их разочароваться в выбранном их руководством курсе развития страны?
Или подмосковные парни из НСО во главе с интеллектуалом-компьютерщиком, хладнокровно вырезавшие десятки приезжих, а потом убившие и расчленившие собственного товарища. Может, все они были психически нездоровы? Но как могли найти друг друга и сбиться в стаю столько психически нездоровых людей? И что это за психическая болезнь, поразившая разом не только участников этой группировки, но и тысячи представителей одного поколения? Наконец, почти подростки из так называемой банды «приморских партизан». Обычные российские пацаны с Дальнего Востока прониклись эстетикой видеороликов северокавказских боевиков и стали отстреливать приморских милиционеров. Как такое вообще могло произойти в тихой российской глубинке?
Личностный подход по отношению к террористам исповедовал еще П. А. Кропоткин. Исследователь О. В. Будницкий отмечал, что для Кропоткина терроризм не является средством достижения цели, это — симптом революционного возбуждения масс, и одновременно — стимул этого возбуждения. Поэтому для Кропоткина важна не столько личность жертвы террористического акта, сколько личность самого террориста[1]. В «Нравственных началах анархизма» Кропоткин писал про убивших русского царя Перовскую и ее товарищей: «Даже те, кто не знает всей драмы этого убийства, почувствовали, однако, что оно не было делом юношеского задора, не было дворцовым переворотом, не было свержением власти для захвата ее в свои руки. Руководителем была здесь ненависть к тирании, доходящая до самоотвержения, до презрения смерти». Но чтобы понять личность, нужно в первую очередь понимать общество, ее сформировавшее, поскольку без общества нет и этой личности. Кропоткин пишет: «Теперь, когда мы узнаем, что лондонский убийца «Джак Риппер» в несколько недель зарезал десять женщин из самого бедного и жалкого класса, нравственно не уступающих многим добродетельным буржуазкам, нами прежде всего овладевает чувство злобы. Если бы мы его встретили в тот день, когда он зарезал несчастную женщину, надеявшуюся получить от него четвертак, чтобы заплатить за свою квартиру, из которой ее выгоняли, мы бы всадили ему пулю в голову, не подумав даже о том, что пуля была бы более на своем месте в голове домохозяина этой квартиры-берлоги. Но когда мы вспоминаем обо всех безобразиях, которые довели Джака до этих убийств, когда мы вспоминаем о тьме, в которой он бродил, преследуемый образами, навеянными на него грязными книгами или мыслями, почерпнутыми из нелепых сочинений, — когда мы вспомним все это, наше чувство двоится. И в тот день, когда мы узнаем, что Джак находится в руках судьи, который сам умертвил больше мужчин, женщин и детей, чем все Джаки; когда мы узнаем, что он находится в руках у этих спокойных помешанных, которые не задумываются послать невинного на каторгу, чтобы показать буржуа, что они охраняют их, тогда вся наша злоба против Джака исчезает. Она переносится на других — на общество, подлое и лицемерное, на его официальных представителей. Все безобразия всех Джаков исчезают перед этой вековой цепью безобразий, совершаемых во имя закона. Его, это общество, мы действительно ненавидим»[2]. Только так, отрешившись от ненависти и предвзятого отношения к террористу и переключив свое внимание на воспитавшее его общество, мы сможем беспристрастно и спокойно исследовать мотивы его действий.
Про самопожертвование террористов говорил не только Кропоткин, но и многие, так или иначе лично причастные к терроризму. Про это говорили и Борис Савинков, и Мария Спиридонова. Так, Спиридонова пишет: «С этим словом (террором. — И. Ф.) связано на протяжении русской революционной истории не только понятие возмездия или устрашения — это в нем последнее дело — и не только желание или необходимость физического устранения какого-нибудь народного палача. Первым и определяющим его элементом является элемент протеста против гнета и насилия и элемент (путем психиатрического давления на впечатлительность) пробуждения чести и достоинства в душе затоптанных трудящихся и совести в душе тех, кто молчит, глядя на эту затоптанность. Это средство агитации и пропаганды действием, наглядное обучение масс. Так именно, не боясь никаких последствий, бестрепетно и гордо бить по своему врагу <...> И почти неразрывно с террором связана жертва жизнью, свободой и пр. для нападающей страны. И, кажется, только в этом и есть оправдание террористического акта»[3].
В принципе, есть что-то общее в утопиях современных исламских фундаменталистов и русских националистов — обе они обращены в прошлое, это такой обреченный, эсхатологический взгляд на нынешний мир. В их черно-белой картине видения для мира нынешнего не осталось цветных красок, он движется в никуда, все святое и чистое сосредоточено в мире прошлого. Но злые силы стремительно разрушают его остатки, он теряет последние кусочки, и вот, может быть, в отчаянной попытке задержать это падение, отстоять эти первозданные кусочки, люди готовы взять оружие, кого-то убить и даже пожертвовать собой. В образе исламского проповедника Саида Бурятского мне видится явная параллель с образом русского националиста Никиты Тихонова. Гуманитарно одаренный парень из Улан-Удэ выстраивает себя в соответствии со своей идеологией, берет автомат и выходит на джихад. Историк, журналист, спичрайтер из Москвы, который не служил в армии, не обучался там стрельбе, заканчивает свое развитие тем, что берет пистолет и тоже идет убивать.
У людей крайних взглядов сходно само восприятие действительности. И тем, и другим присущи схематичность и узость мышления, деление всех на своих и чужих, непримиримость позиций. В этом мог убедиться любой, кто хоть раз пытался спорить на каком-нибудь форуме с русскими националистами или исламскими фундаменталистами. Уверовавший в идею теряет способность внимать логическим доводам. Слова Абузагира Мантаева об абсолютном неприятии ваххабитами иного мнения[4] вполне можно отнести и к радикальным русским националистам. Если же говорить о сходстве во внешних мотивациях, то и русские, и кавказские боевики в своих заявлениях называют свои действия ответом на чрезмерные репрессии правоохранительных органов, коррупцию во власти, безработицу, алкоголизм и прочие социально-экономические факторы. Некоторые наци-боевики героизируют северокавказское подполье и пытаются перенять его опыт. Это касается, например, «приморских партизан» и упомянутого в книге лидера российского отделения неонацистской организации «Blood&Honour» Сергея Голубева. В одном, правда, русские боевики пока что существенно отстают от их исламских «коллег» — это как раз в готовности к самопожертвованию. Нынешние русские террористы, в отличие от исламских, как правило, ей не блещут. Когда доходит дело до судов, они и вовсе отказываются признать свою вину, за редким исключением вроде Николы Королева. Однако нетрудно предсказать, что позиции будут меняться при ужесточении ситуации и дальнейшем развитии их относительно молодого движения.
И русские, и кавказские боевики указывают одинаковые причины своих действий, но прошлое, на которое устремлены их надежды, мифологизируют по-разному. Одни из них видят выход в националистической утопии, другие в религиозной. Однако религиозная утопия оказывается мощнее, стройнее и привлекательней. Популярная в среде наци-скинхедов языческая реконструкция или комбинированный православный сталинизм а-ля Квачков по многим параметрам проигрывают мусульманской идее. Объединительной идее против общего врага, с которым ассоциируется колониальный Запад и, как его представитель, теперешнее российское правительство, проигрывает и национализм раздробленных кавказских народов. Вот почему нередки случаи перехода боевиков-националистов разных этносов в ислам. Обратных примеров я не знаю. Эта тенденция продолжает сохраняться, несмотря на резкое осуждение и даже остракизм неофитов их былыми товарищами по национальным движениям.
