Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения
Обзор книги Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения
Борис Вахтин
ПОРТРЕТ НЕЗНАКОМЦА
Сочинения
ПИСАТЕЛЬ — УДИВЛЕННЫЕ ГЛАЗА
«Рукописи не горят» — каким чудесным символом веры одарил Михаил Булгаков всех пишущих! Жизнь будет опровергать его снова и снова тысячи раз, а он будет сиять для них, как Вифлеемская звезда — для волхвов. И опубликование сборника «Портрет незнакомца» Бориса Вахтина останется светлым примером этой сказочной — надеждой придуманной — несгораемости.
Первая книга его прозы вышла на Западе (Борис Вахтин. Две повести. Издательство «Ардис», 1982) всего через год после его смерти в 1981-м. В России писателя Вахтина знали только близкие друзья и читатели самиздата. Несколько своих рассказов и повестей он успел увидеть напечатанными в журналах и альманахах, главным образом — зарубежных («Эхо», «Время и мы», «Метрополь»). Это означает, что «читателям в погонах» он тоже стал известен раньше, чем другим.
В юности Борис Вахтин пробовал свои силы во многих областях, профессией избрал китаеведение, работал в Институте востоковедения Академии наук. Защитил кандидатскую диссертацию, написал докторскую (ее защитить уже не дали), но две темы, две сферы всегда оставались главнейшими для него: русская литература и русская история. Волею судеб и та и другая присутствовали в его жизни с детских лет. Мать — известная русская писательница Вера Панова; дед — морской офицер, отец — журналист, погибший во время террора в 1935 году.
Совсем молодым человеком Вахтин был принят в Союз советских писателей как переводчик китайской поэзии и прозы. Также успешно выступал в роли киносценариста; фильм «На всю оставшуюся жизнь», сценарий к которому он написал совместно с режиссером Петром Фоменко по роману Веры Пановой «Спутники», имел большой успех. Благодаря семейным связям, энергии, эрудиции и способностям он мог бы сделать быструю и успешную карьеру, получить все чины и посты, почести и привилегии, раздававшиеся верным служителям советской литературной империи. Вместо этого он начал упорную и непримиримую борьбу с ней, с ее удушающим и мертвящим всевластием.
1964. Вахтин в зале суда над Бродским, его свидетельская подпись — под стенограммой суда, сделанной Фридой Вигдоровой и облетевшей потом весь мир. Он же — автор и инициатор многих петиций, организатор кулуарных переговоров, приведших в конце концов к освобождению Бродского из ссылки.
1964–1965. Вахтин создает в Ленинграде литературную группу «Горожане» (Борис Вахтин, Владимир Губин, Игорь Ефимов, Владимир Марамзин, позднее — Сергей Довлатов). Он обрушивает на издательство «Советский писатель» нечто неслыханное со времен «Серапионовых братьев», нечто возмутительное и недопустимое — коллективный сборник. (Организация! Подрыв!) Сборник издан не был, но на борьбу с ним литературные власти потратили столько времени и сил, что какие-то другие книги, отмеченные талантом и человечностью, смогли проскочить в это время через цензурные рогатки.
1966, январь. Вахтин выступает в роли ведущего в телевизионной передаче «Литературный вторник» — о сохранении традиций русского языка, русской культуры. Несколько ученых и писателей (Д. С. Лихачев, Вяч. Вс. Иванов, В. А. Солоухин) спокойно обсуждали на экране некоторые огорчительные тенденции в развитии русского языка. Кажется, ничего особенно крамольного не было сказано, если не считать цитаты из письма читателя о том, что, дескать, даже монголы не переименовывали завоеванные ими русские города, как это любят делать нынче. Впрочем, вся атмосфера передачи, с упоминанием имен Пастернака, Зощенко, Солженицына, протопопа Аввакума, с разговорами о русской духовной музыке и о вкладе евреев в русскую культуру совершенно выпадала из разрешенных тогда норм. За допущенный идеологический прокол все руководство программы литературных передач, а заодно и директор телестудии, Борис Фирсов, были сняты со своих постов, а редакторы передачи были уволены.
1966–1967. Вахтин в зале суда над Синявским и Даниэлем, арестованными за публикацию своих произведений на Западе. Сделанные им записи используются в самиздатском бюллетене «Хроника текущих событий». В квартире Вахтиных собираются подписи в защиту осужденных, здесь же узнают последние новости, обмениваются пачками тонких машинописных листов — самиздатскими хрониками.
1968, январь. Борис Вахтин — один из организаторов вечера творческой молодежи в Доме писателей в Ленинграде (среди участников — Иосиф Бродский, Яков Гордин, Сергей Довлатов), после которого «за идеологическую диверсию» был снят с должности директор Дома.
Высокий, спокойный, с дружелюбной и мягкой манерой общения, Вахтин обладал притягательной силой, которая помогала ему подчинять своему влиянию даже людей, далеких от него по взглядам и убежденям. Он знал, как пользоваться ею, умел очень эффективно влиять на ход закулисной борьбы в писательских организациях и принял самое активное участие в перевыборных кампаниях, завершившихся скандальным провалом обкомовских кандидатов на пост первого секретаря Ленинградского отделения Союза писателей — сначала Александра Прокофьева, а несколько лет спустя — Олега Шестинского.
Во время процесса Владимира Марамзина (1975) Вахтин вызвал такое озлобление властей упорным отказом от дачи показаний, что суд вынес специальное постановление в его адрес, тут же пересланное по месту работы — в Институт востоковедения.
С этого момента перед Вахтиным закрывается возможность заниматься научной работой. Докторскую диссертацию не утверждают к защите, выезд на конференции запрещают, статьи не печатают. И тогда, чувствуя, что терять ему уже нечего, он решается на то, чему долго противился, что долгие годы считал неверным для себя путем: начал печататься за границей в журналах, принял участие в зарубежном издании альманаха «Метрополь». Издательство «Ардис» в Америке планировало выпустить первый сборник его прозы, шла подготовка к печати социально-исторических и религиозных трактатов.
Но этих своих книг Борис Вахтин уже не увидел. Он умер 12 ноября 1981 года.
Его роль в диссидентском движении была очень заметной, но определение «диссидент» вряд ли подойдет ему. Много размышляя о судьбах России в прошлом, настоящем и будущем, он никогда не навязывал другим собственных программ управления страной. Но во что он страстно верил, в чем стремился соучаствовать — это в попытках объединения «людей доброй воли». Лозунгом его судьбы могли бы стать строчки из песни Окуджавы: «Возьмемся за руки друзья, / Чтоб не пропасть поодиночке». Как горячо он кидался на защиту собратьев по писательскому цеху, без всяких соображений о собственной безопасности! Как искренне и глубоко переживал отъезды друзей в эмиграцию, начавшиеся в 1970-х! Как огорчался раздорами, которые немедленно начались между эмигрантами, вырвавшимися из-под давящей — но и объединявшей их! — власти КГБ. Возможно, именно эти раздоры повлияли на его решение остаться в России, несмотря на то, что дышать там ему было все труднее и труднее.
Непредсказуемый«В нашем дворе бывает часто такой пережиток, что отправляются пройтись, сложившись, а иногда и за счет одного, если есть… И пройдясь, счастье имеют в виде занятости самими собой, выясняя насчет дружбы и все говоря по правде, но только чтобы не обижаться» (Вахтин. «Так сложилась жизнь моя…»).
Критики, писавшие о прозе Вахтина, справедливо указывали на уроки Бабеля, Зощенко, Платонова. Уже в названии повести «Дубленка» слышна благодарная отсылка к творчеству Гоголя («Шинель»), а среди героев мы встречаем нового Хлестакова советских времен — Эрнста Зосимовича Бицепса. Но при всем этом стилистическая неповторимость произведений Вахтина оставалась несомненной для всех, кто умел ценить их, и для всех, кто запрещал их опубликование.
Вдумчивую характеристику прозы Вахтина можно найти в книге литературоведа Марка Амусина «Город, обрамленный словом» (Италия, Пизанский университет, 2003): «Взаимное наложение разных риторических установок, игра стилевых бликов сообщают тексту плодотворную языковую напряженность, в поле которой снимается противоречие между пафосом и иронией, серьезностью и пародийностью. Слово Вахтина одновременно густо окрашено биографическим опытом персонажей повести, реалиями исторического времени и парит над этой плоскостью в сфере свободной артистической игры».
Само название одной из повестей — «Абакасов — удивленные глаза» — ненавязчиво указывает на тот фермент, без которого невозможно никакое творчество: удивление. Оно может быть окрашено восторгом, страхом, надеждой, сомнением, даже чувством протеста. Но если нет удивления, ради чего человек станет открывать рот? Чтобы покрасоваться своим краснобайством? Чтобы обругать или восславить тех, на кого ему укажут власти предержащие?
