Станислав Куняев - Мои печальные победы
«Малый Вепсятник» («Наш современник») наконец вежливо вернул мне Блока. Подумать только: не потеряли! Какие благолепные, умытые вепсы!
Вепс Касмынин, между тем, не так плох (пока): снял только несколько стишков, причем 2 – действительно плохих, а за остальные буду воевать, хотя я прекрасно и тут вепса Касмынина понимаю.
Все-таки, Волк, я Вас люблю.
Но если Вы еще раз мне свою партийную скромность в нос сунете – очень рассвиреплюсь!
К пленуму по поэзии я сочиню на бумажке речь – прекрасную, как про Вурдалака, и столь же неуязвимую. Ах, жаль, что не скоро еще!
(Но Вы должны как бы про это не знать – и за меня не отвечать, мол.) Привет всем дома.
Ваш Мрвй-влквд.
* * *
«9 августа 1981 г.
Я вот почему, Волк, посылаю Вам книжку: п. ч. Вы ничего не читаете, так, может, хоть ее прочтете – она маленькая, дня за 3 можно прочесть[144]!
Теперь, поведясь с Медведем, Вы и грамоте забудете: он быстро Вас отучит. И помрете Вы, Волк, в невежестве, в тоске, на задворке Вепси.
П. ч. – от бескнижъя – у Вас совсем не работает ни ум, ни душа, а только ноги бегают. Срам и стыд!
Мою книжку можете не читать: Вы ее все равно не поймете. Вы думаете, в ней – эпитеты и прочая мура, и цитировали в своей внутр. рецензии разного шмеля – как он, мол, одет и обут… А дело не в том, отнюдь. Дело в том, что в ней, Волк, – весьма небывалый, давно не высказывавшийся (содержится) некий национальный характер (он весь, м. б., в интонации и в разном невидимом), и такого (вепсьего характера, а не просто вепсьей программы, например) в 100 раз больше тут, чем, например, в Волчьей книжке, и потому енот Мрвья ненавидеть будет глубже (чем Волка), ибо Мрей предлагает еноту нечто, ни за что не съедобное еноту, независимо от внешней мысли…
А Вы, Волк, зазнались и ничего не понимаете!
Мрвья Вы не цените, Волк, и лень Вам пособить Мр-вью.
Стыд и срам!
Вы даже статью Мрвьиную не в силах прочесть, и Мрвей рассердится, все отнимет и никогда больше ничего не подорит!»
* * *
«13 мая 1982 г.
Волк!
Спасибо за все слова о моем Сальери[145]!
Журнал дошел до меня только вчера.
Что сказать?
Это, Волк, не умрет! Мне кажется, я могу спокойно помереть: хоть сегодня… П. ч. это останется надолго-надолго, и я могу только бога благодарить, что он сподобил меня, Волк, «сосуд скудельный», столько всего сказать – родного, больного, правдивого, сердечного столько…
В жизни не испытывал Мрей такого опустошительного счастья: да, Волк, я как во сне принимаю все эти дни «отклики», и они и не смущают меня, и не радуют, а просто я тоже «буду любезен народу», «долго», п. ч. это сочиненье, в учете всех даже жанров, – лучшее из всего, что я «видел и слышал» за ряд лет.
Однако я, Волк, совершенно не хочу помирать, даже и в «любезном народу» виде! Отнюдь! Отнюдь! Я еще должна сочинить про Вальтера Скотта и Пушу (как зовет М-дь). И, наконец, – «Притча о Моцарте»! – о том, как «падают («и тают, и никнут, и падают» в трактирные улицы последние херувимы», – это ж, Волк, пальчики будет облизать: «Притча о Моцарте».
Если в «Сальери» Мрей сравнялся с Белинским, то в «Моцарте» он вызывает, чтобы «сравниться», К. Леонтьева, и будет – «не ниже»! (Как говорил Достоевский о Некрасове.)
Да, Волк, впервые в моей жизни не стыдно мне… перед Белинским, Тургеневым и некоторыми другими покойниками, которым: НЕ ОСКОРБИТЕЛЬНА моя речь!..
Ах, Волк, поймите Мрвья: он не хвастун, он – добросовестный!..
Обнимаю Вас и поручаю Вам все перья и крылья: т. е. пусть Ваша статья выйдет и следите, пожалуйста, за каждым словом и этапом публикации! Тут Вы, Волк, КАК ПЕРЕСВЕТ; один – за всех должны биться и победить[146]! Ваш верный (сегодня такое число, к-е надо Мрею упразднить; напишу вчерашнее: 12 мая 82.)
У Моцарта другие «потолки», «интерьеры», другие сферы, хотя в то же время сказать можно, что он «всесферен», «вездесферен»…
Моцарт не может быть сатириком! У него нет никакой узкой специализации, хоть бы эта специализация была и крайне полезной…
«По-моцартовски» – значит: по-гармонически (а не по-сатирически; как, собственно, и не по – сугубо – «лирически»); значит: «сын гармонии» (а не пусть и смешного, пусть и веселого, пусть и «полезного», нравоучительного» диссонанса). «По-моцартовски» – значит: всеобъемлюще… эстрада – всегда специализация, узкая специализация, повернутая к «нуждам низкой жизни» (пусть и необходимой, но и не единственной из сущих областей жизни, бытия…)
Итак, лучше, откровенно являя свою вкусовую субъективность, сказать: «выше Моцарта» (одарен), чем та фантастическая «эстетика» современных культуртрегеров-коробейников…
Это аберрация – думать, что эти коробейники какого-либо X, Y, Зет приравнивают «к Моцарту».
Корень тут в том, что они Моцарта – приравнивают к Х, Y, Зет… К Хазанову, Райкину… И в этом, в этом, Волк, их истинная задача, сознательная и подсознательная разом (т. е. они даже – порой – и верят, что так это есть: в силу своей субъективности, своего воспитания и «таланта»). И в этом смысле все это вопросы не эстетические, не «современно-оценочные», а – глубже. Не в том беда, что Хазанов – выше Моцарта, а в том, что он равен Моцарту. Вот в чем злодейство!
Все это будет понятней, если Вы вспомните и второе высказывание Рязанова: что Г. Хазанов «уходит корнями» в «русского сказочного Иванушку-дурачка».
Опять же: легче согласиться, что он – выше, тогда все останется в пределах гнусов, а не передергивания сущностей.
На самом деле, он «уходит» не «корнями», а – в лучшем случае: внешне (в широком значении внешности)… П. ч. Иванушка-дурачок только внешне наивен, «дурак», а ведь он – герой, он не жертва, не терпеливец робкий! а он – могучий герой. Он – борец и победитель.
То есть: нет беды, если кто одну листву предпочитает другой (хвою – клену), а беда (и выход за пределы эстетических проблем), когда листва называется корнями, корневой системой…
Волк, я не могу сказать: мне больно!.. Возьмите отсюда все, что найдете возможным, напишите, как хотите, но пора сделать дальнейший шаг: тут не спор амбиций (кто «больше Моцарт» – Есенин или Райкин, кого можно, кого нельзя награждать таким высоким именем), тут другое.
Нужно ясно сказать, что цель, объективный смысл любого Рязанова – это не Хазанова возвеличить, а Моцарта унизить!
В этом, в этом их вовсе не лично самолюбивый смысл!
А Вы делаете вид, что они просто завистливы, просто самолюбивы, просто тщеславны.
Они не тщеславны, Волк! Они скорее жертвенны даже!
И вот дать понять, что Вы это понимаете.
Они же не променяют того, что они говорят, на мое предложение: считать Хазанова в ы ш е!
Не променяют! – клянусь Вам, они не так глупы! (По крайней мере, сегодня – не променяют!)
Все в Вашей статье хорошо, а замечания – оттого, что то дикое раздражение, которое не может не испытывать вепс (у которого как шкуру сдирают, когда поет, например, Пугачева), – это непроизвольно приводит к издержкам (стиля или чего): п. ч. это работа «не для белых»!
Но мы должны победить – силой ярости, яростного ума!
Да, нигде не говорите слово «поэт» и «талант»! Это – важно!
Дорогой Волк! Насчет Хазанова – Моцарта – место очень важное. Тут мало (и банально) обидеться за Моцарта. Тут надо тоньше и серьезней.
Я очерчу только направление возможных рассуждений. Т. е. самые приблизительные вещи (по слову) накидаю.
«…одарен по-моцартовски»!.. Да слышал ли Э. Рязанов музыку Моцарта?!
Скажут: это – метафора?..
Но и метафора, и самое фигуральное даже сравнение должны обеспечиваться все же более или менее ясными, трезвыми представлениями говорящего о существе сравниваемых, метафоризируемых предметов или явлений. Иначе мы попадаем в область дурной фантастики, для которой мало, чтобы на яблоне росли золотые яблоки, – ей нужно, чтобы груши вырастали на вербе!
Иначе – мы получаем сапоги всмятку…
То есть:
я не о самой по себе (высокой, например) оценке кинорежиссером эстрадного актера. Я – об извращении сути обоих участников сравнения, обеих сторон рязановской «метафоры»…
Если бы режиссер, со всей мерой своей эстетической субъективности, сказал, например, что Г. Хазанов, по своему дарованию, выше Моцарта (как и А. Райкин: оба – выше то есть!), такое заявление, как ни парадоксальны будут мои слова, оказалось бы не столь практически антикультурным, чем: «одарен по-моцартовски»; чем это уравнивание несоизмеримого, несопрягающегося, непересекающегося… (Ведь они даже непохожи!)
Дело в том, что Моцарт (выше он, ниже ли какого-либо другого лица, нашего современника) не может явиться в обличий «студента кулинарного техникума» с тем кругом его черт и свойств, даже и привлекательных, которые придал созданному им, образу наш эстрадный артист. Этого он не может, хотя и «бог»!.. Он не может «вжаться « – не выходя из этого круга, «пространства» – в интерьер харчевни, столовки, «трактира «Золотого Льва», пусть там и пьются самые благородные вина… Пусть там и говорятся самые «человечные» вещи…»
