Георгий Свиридов - Охотники за алмазами
— Гафур привет передает… Он теперь солист Азербайджанского оперного театра. На афишах фамилию пишут. Младший, Заман, учится в десятом. Хорошо учится, в индустриальный собирается… Дядя привет просил передать, тетя тоже… Ильгам Аскеров, он теперь мастером стал…
— Он такой же долговязый? Или посолиднел?
— Нет, такой же. А мастер из него получился хороший, дело любит.
Поговорили о новостях домашних, о родном Шамхоре, о Баку. Потом Фарман стал собираться:
— Ты, отец, отдохни с дороги. А мне на буровую надо.
— И я с тобой, сынок, — засуетился старый Курбан.
— Куда спешить, отец? Завтра вместе сходим.
— Ты еще молод учить меня, старого мастера, когда надо или не надо ходить на буровую. — Курбан Заман-оглы натянул сыновий дубленый полушубок на свои плечи. — Показывай свое хозяйство!
Старому буровику, начальнику участка на промысле, не терпелось посмотреть буровую сына, увидеть своими глазами его работу. Фарман пытался было подготовить отца, рассказывая ему о тех сложностях, какие приходится испытывать здесь, на Севере, где каждый болт и каждая мелочь завозится за тысячи километров, что кадры тут не такие опытные, как на бакинских промыслах… Но отец ничего не захотел понимать:
— Буровая везде буровая.
Фарман оставил старого мастера одного, дав ему в провожатые бурильщика, свободного от вахты, а сам ушел в контору.
Через час отец, раскрасневшийся на морозе, но хмурый, вошел в кабинет и, ни на кого не глядя, положил на стол, на бумаги ржавое долото.
— Что это?
Фарман успокоительно произнес:
— Не задавай, отец, таких вопросов. Садись, пожалуйста. Раз принес, значит, знаешь, что такое.
— Мальчишка! Весь двор, деталями завалил! На Сибирь жалуешься, а у самого порядка никакого нет. Если бы кто-нибудь у меня на участке такое позволил, сразу бы от ворот поворот получил.
И пошел. Площадку подготовили не так, не расчистили, пни кругом, двор замусорен. Детали разбросаны, металлолом сплошной. А буровая? Где трубная площадка? Как можно бурить без трубной площадки? Тебя разве не учили? Сам глазами своими разве не видел, как делают настоящие мастера буровую? Старик, загибая пальцы, перечислял недостатки, отмечал промахи, отчитывал бурильщиков…
И дома, когда пришли гости и за тесным столом уселись геологоразведчики, чтобы отметить такое событие, отец не унимался, хмурился, открыто возмущался. Старому мастеру, привыкшему к строгим порядкам на нефтепромыслах, решительно не по душе была ухарская расхлябанность на буровой, низкая культура производства, привычка работать кое-как, спустя рукава, неумение ценить и беречь оборудование, инструменты, надеяться, что Север «все спишет»… А заодно старый мастер ругнул и природу, и погоду: «Как при таком морозе работать? Как при таком ветре быть на верхотуре?» Досталось от него и инженеру Кожину, и мастеру Лагутину, и особенно Степану Перекиньгоре, который попытался было возражать.
Две недели гостил отец и каждый день, как на работу, отправлялся на буровую. Старый мастер не только журил, но и помогал, подсказывал, давал советы, а иногда, натянув брезентовую робу, сам становился то к насосам, то к дизелям, то к пульту управления… Бурильщики, которым доставалось от Курбана Замановича, шутили: «Встречали отца начальника, а приехал ревизор».
3А накануне отлета, когда в кармане поношенной синей тужурки Курбана Замановича уже лежал билет на самолет, ночью загремел авральный рельс.
Фарман выскользнул из-под одеяла и, не зажигая света, начал в темноте одеваться.
— Зажги лампу, я не привык в потемках штаны натягивать, — послышался недовольный голос отца.
Фарман понял, что тот проснулся и тоже собирается на буровую. Возражать было бесполезно. Он только посоветовал отцу:
— Шапку завяжи, а то сорвет ветром.
Наружную дверь открыли с трудом. Вьюга намела сугроб. Фарман включил карманный фонарик и передал отцу, чтобы тот светил. А сам схватил лопату и быстро раскидал снег, пробивая дорогу. Обжигающий морозный ветер налетал яростными наскоками, швырял в лица сухой колючий снег и все силился свалить, сбросить с ног, закрутить в диком вихре.
Сын и отец, нагнув головы, двигались боком, разрезая плечом тугой поток ветра и снега. Карманный фонарик выхватывал белую пелену из сплошных мечущихся снежинок. Каждый шаг давался с трудом.
Буровая тонула в кромешной тьме.
Старый мастер, опережая сына, первым взобрался по обледенелым ступеням на буровую. Курбан сердцем почувствовал беду. В шуме и завываниях ветра чуткое ухо Курбана не уловило натужного ритмичного гула, он понял, что работали одни дизеля.
— Как случилось? — спросил Курбан Заманович, едва поднявшись на помост.
Приход старого мастера и начальника как-то сразу ободрил всех.
— Да так, сразу. — Старый мастер узнал по голосу Степана Перекиньгору. — Смена вроде шла нормально. Но вдруг пропал свет, и ротор остановился. Темнота, хоть глаза выколи!
Подсвечивая карманным фонариком, Курбан Заманович вместе с Перекиньгорой стал осматривать машины, трубы, приборы, глиномешалку… Не доверяя своим главам и слабому свету фонарика, опытный бурильщик проверял на ощупь, чувствуя пальцами остывающее железо.
— Может, обрыв кабеля? Проверяли?
— Под ток лезть дурных нема…
— Надо же искать! Зовите монтера!
Монтер уже карабкался по ступеням, прижимая к животу брезентовую сумку с инструментами. Ветер сорвал с крыши часть обледенелого брезента и неистово хлестал по дощатой обшивке.
На буровую прибежали Михаил Лагутин, инженер, старший механик… Обрыв скоро нашли. С крыши свалился обледенелый лом, который в свое время оставили наверху для груза, когда укрепляли брезент, а потом забыли убрать. Вахта помогала монтеру.
Прожекторы вспыхнули сразу, освещая с трех сторон буровую. Все приятно зажмурились от яркости света, заулыбались. Метель завывала с прежней силой, прорывалась сквозь щели и пронизывала тугими ледяными струями. Но от света, казалось, стало теплее и в сердцах укрепилась надежда.
— По местам! Начинаем! — громко подал команду Перекиньгора. — Кто у насоса?
— Я тут, на месте.
— Погоди, я сам! — Михаил Лагутин поднялся на площадку и взялся за рычаг. — Внимание! Включаю!
Двинул раз, другой… Как ни старался, а тяжелый квадрат бурильного станка оставался неподвижным. Лагутин, чувствуя что-то неладное там, на глубине, чертыхнулся, выругав себя, помощников и всю жизнь целиком.
— Засели!..
На его место поднялся Курбан Заманович. Станок не подчинялся и ему.
— Надо ванну делать! Промыть скорее, пока не засосало.
— Хлопцы, шевелись! — уверенно командовал Перекиньгора. — Качать в скважину!
Каждому стало ясно, что скважина в опасности. Насосы гнали тонны глинистого раствора. Курбан Заманович, Лагутин, Перекиньгора, забрызганные с ног до головы раствором, который примерзал комьями, возились у скважины. Мороз крепчал с каждым часом. Из тайги доносились глухой шум и завывание ветра. А на буровой стоял непрерывный лязг инструмента.
— Попробуем еще раз! — Курбан Заманович снова взялся за тормозной рычаг.
Он двигал рычагом осторожно, медленно. Потом все быстрее, все резче. Инженер постоял, посмотрел, чуть склонив голову, и направился в будку. Ему казалось, что аварию так легко не устранить. Но возражать старому нефтянику не осмелился, потому что уже испытал на себе его норов.
А Курбан Заманович сосредоточенно двигал и двигал. То быстрее, то тише. Однообразные, утомительные движения. Перекиньгора недоуменно пожал плечами: а что, мол, этим добьешься… Лагутин ждал лишь момента, чтобы взять всю власть в свои руки и пока сдержанно терпел.
Но вот после многочисленных безуспешных попыток квадрат вдруг чуть сдвинулся с места, медленно, как бы нехотя повернулся, а затем закрутился на глазах, ускоряя движение. Буровая весело задрожала.
— Пошла!
Курбан Заманович передал рычаг тормозчику, дал знак Перекиньгоре продолжать работу, отошел от станка.
— Быстро ликвидировали! — кричал ему Лагутин, пожимая руку. — А я думал, застряли!
— Совсем даже ерунда! — отозвался старый мастер, довольный исходом дела. — Не такое приходилось видеть.
В тот же день в красном уголке собрались бурильщики, свободные от вахты, и Курбан Заманович рассказывал о разных случаях и авариях, пожарах и выбросах. Попутно давал советы. За долгую жизнь на буровых он много повидал и много услышал от других. На прощанье старый мастер пожелал им высокого фонтана.
4После отлета старшего Далманова зима еще долго тянулась, и морозы держались почти до майских дней. Снег лишь слегка посерел, местами стал ноздреватый. Но дни заметно становились длиннее, и солнце поднималось все выше. Иногда оно выглядывало в окошко между туч, и сразу все вокруг искрилось, полнилось весенним ласковым светом. Прозрачные сосульки свисали с крыш, и по ним сбегали первые талые капли. А однажды утром в березняке, неподалеку от буровой, Антон Чахин увидел юркую серенькую пташку — трясогузку. Она долбила ноздреватый снег у закраинки лужи. Антон улыбнулся: «Ледоломка возвратилась. Весну принесла на крыльях. Скоро ледоход!»
