Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным
На том и поладили, а через пару дней Трофимов, встретив Кулагина на улице, поприветствовал его вполголоса:
– Здорово, стукач!
– От стукача слышу! – обозлился Петр Прохорович.
В этот момент взрыв огромной силы потряс Липовец до основания – взлетела на воздух привокзальная водокачка. Так заявил о начале своей деятельности партизанский отряд капитана Дроздова.
После взрыва в городе начались облавы, обыски и аресты. Подвал гестапо превратился в пыточную. По ночам оттуда доносились душераздирающие вопли и стоны. Кулагин пытался укрыться от этого ужаса двумя подушками и периной, но те мало помогали. С наступлением дня он садился к столу писать очередной «донос» на соседа, а по вечерам приходил Шваб, чтобы забрать его сочинения. Иногда переводчик приносил подарки: водку, консервы, сигареты, шоколад. Петр Прохорович по-братски делился этими дарами с Трофимовым, а тот, в свою очередь, приносил старику то, что перепадало ему от немцев. Кое-какие из агентурных донесений они сочиняли для Хандке вдвоем – учитель имел богатейший опыт написания подобных бумаг по заданиям НКВД.
Между тем Дроздов со своим отрядом довел гитлеровцев до белого каления: он пустил под откос несколько поездов с подкреплениями для фронта, сжег склады с боеприпасами и продовольствием. На улицах города почти каждое утро находили убитых военнослужащих вермахта. Немцы беспощадно расстреливали десятки ни в чем не повинных заложников и, наконец, отправили в Бороздинский лес роту карателей с целью уничтожения набившего им оскомину отряда. Эта экспедиция не принесла результатов. Рота вернулась ни с чем, потеряв в непролазных топях несколько солдат и служебных собак. Вот тогда и встал вопрос о проводнике. Кто-то показал на Кулагина как на человека, прекрасно знающего окрестные леса. Хандке несказанно обрадовался: его агент поможет покончить с партизанами. Однако верный холуй «Апфель» на поверку оказался последней сволочью. Он завел карателей в засаду под кинжальный огонь партизанских пулеметов, а во время боя переполз к русским. Немцы в отместку раздавили танком хижину Кулагина, страшно перепахали гусеницами его сад и питомник, повалив все деревья. Узнав об этом, Дроздов пригласил Петра Прохоровича в свою землянку.
– Я тебе клянусь, отец, – говорил он, крепко сжимая руку старика в своих, – ты будешь доживать век в отчем доме в почете и уважении. А сегодня прости нас, мудаков, если сможешь. Прости за все.
Кулагин зажмурился и смахнул набежавшие слезы.
Наступило лето сорок третьего года. Над полями Центральной России занималась кровавая заря Орловско-Курского побоища. По команде из Москвы все партизаны начали беспощадную рельсовую войну. Отряд Дроздова не составил исключения. Немцы, власовцы и бандеровцы обложили Бороздинский лес плотным кольцом. В отряде заканчивались боеприпасы и продовольствие. И тогда Дроздов принял решение прорываться в сторону линии фронта. В этом последнем бою отряд потерял более половины своего состава, а несколько раненых попали в плен. В числе их был Кулагин.
И вот, наконец, спустя много лет, Петр Прохорович вновь оказался в доме своих предков. Там ему устроили очную станку с арестованным накануне Трофимовым, которого выдал провокатор, внедрившийся в подполье, их долго били и ломали, но они никого не выдали и приняли смерть достойно. Уже под виселицей обнялись и попросили друг у друга прощения. Хандке распорядился повесить каждому из них на грудь по куску фанеры с надписью: «Partisan. Kommunist».
Через несколько дней Липовец заняли наши. Подчиненные майора Дроздова похоронили казненных в сквере у главной площади города. Оперуполномоченный Игумнов спросил у начальника, что написать на обелиске под фамилиями.
– А напишите то, что написали немцы. Только слова поменяйте местами, – приказал майор.
– Но они не были коммунистами, – возразил Игумнов.
– Делай, что велят, – отрубил Дроздов.
Так и сделали. А уже после Победы вышел Указ о посмертном награждении героев-подпольщиков Трофимова и Кулагина боевыми орденами.
Землепроходец
Галлскую тюрьму, а точнее следственный изолятор, местные жители называют «Красным быком». Построил тюрьму какой-то из кайзеров. Кирпичные стены ее забурели от времени. Она огромна, мрачна, неуклюжа и подслеповато поглядывает на окружающий мир узкими решетчатыми оконцами поверх высоченного каменного забора, дополненного сторожевыми вышками и несколькими рядами колючей проволоки. Может быть, тюрьма действительно напоминает старого быка в загоне.
В середине 70-х годов в «Красном быке» сидел студент одного из местных вузов Дитер Шольце. Сидел по обвинению нелепому и, я бы даже сказал, комическому. Впрочем, самому Дитеру в прохладной сырой одиночке было не до смеха. Он то впадал в тихое уныние и замыкался в себе, то кричал следователю, что не совершил ничего дурного, а если с точки зрения Закона его поступок квалифицируется как преступление, то наказание, которым ему грозят, чересчур завышено. Парень явно не понимал, что нарушил целый частокол параграфов не одного, а сразу трех Уголовных кодексов.
Дитер с детства мечтал стать путешественником. Стены его комнатки в родительском доме пестрели географическими картами, на столе навалом лежали книги о великих землепроходцах. Маленькую страну, гражданином которой он являлся, можно было за несколько часов проехать из конца в конец на автомобиле. Эта страна казалась ему тесной, скучной, истоптанной туристами в кожаных шортах и туристками, насыщающими своих чад из пластмассовых бутербродниц. Некоторые его сверстники мечтали драпануть на Запад, чтобы разбогатеть. Дитера материальные ценности не прельщали. Он хотел познать мир, овладеть еще не раскрытыми тайнами Земли. Однако сначала надо было проверить себя, подготовить тело и душу к физическим, а возможно, и нравственным испытаниям. Полигоном для такой проверки и закалки мог стать только необъятный и загадочный Советский Союз.
К встрече с нашей страной он готовился несколько лет. Читал соответствующую литературу, учил русский язык, в деталях продумал и вычертил на карте маршрут путешествия, раздобыл в молодежных журналах адреса советских граждан, желающих познакомиться с иностранцами, и затеял активную переписку с теми из них, кто проживал в городах, лежащих на прочерченном пути. Всем своим «почтовым друзьям», которых насчитывалось более полусотни, сообщил, что скоро приедет в Советский Союз и обязательно навестит их.
В июле 1974 года, сдав экзамены за третий курс и имея при себе небольшой рюкзак и летнюю стипендию, а также внутренний паспорт гражданина ГДР, он выехал в Чехословакию. Виза для такой поездки не требовалась. Все, что произошло потом, было, как полагали юристы, грубым попранием норм, установленных человечеством задолго до рождения Дитера Шольце.
В Карпатах он целый день пролежал на лесистом пригорке, внимательно наблюдая из кустов за действиями чехословацких и наших пограничников, а ночью без осложнений проник на советскую территорию и стал быстро продвигаться в глубь страны, чтобы скорее выйти из режимной зоны.
«Почтовый знакомый» в Ужгороде принял его так, как умели принимать желанных гостей из дружественного зарубежья только у нас. Его кормили, поили, показывали ему город, а на другой день купили билет до Львова и вручили на перроне прелестные сувениры. И пошло, и поехало! Никто ни разу не поинтересовался, каким путем он попал в Советский Союз. На него обрушилось сначала славянское, потом кавказское, затем среднеазиатское и, наконец, сибирское гостеприимство. Дитер все увереннее двигался по намеченному маршруту. Он загорел, возмужал, окреп. Советский Союз оставался за его спиной сплошным праздником, сказочной страной, где живут сильные мужественные парни и очаровательные девушки, где много душистого вина и необыкновенно вкусны национальные блюда, где города громадны, просторны, шумны, зелены и непохожи друг на друга. Ослепленный улыбками многочисленных новых приятелей и приятельниц, он не заметил у нас ничего дурного. Он был счастлив. Перед ним уже маячил Тихий океан, когда произошла осечка.
Поезд прибыл в Хабаровск ночью, и Дитер решил дождаться утра на вокзале, а уже с наступлением рассвета идти к очередному «почтовому знакомому». Тут, в зале ожидания хабаровского вокзала, на него и обратил внимание бдительный опер местного управления КГБ. Что-то едва уловимое еще выделяло Дитера из массы «наших» пассажиров.
Около недели землепроходец из ГДР просидел в камере следственного изолятора хабаровской ЧК. Тут он познакомился с корейцем, который, подобно ему, тоже хотел проехать Советский Союз, но только с востока на запад. Кореец оказался менее удачливым.
Разобравшись с Дитером, чекисты хохотали до упаду. Они хлопали его по спине, угощали сигаретами и говорили, что он молодец. Пищу в камеру носили из ресторана. Дитер снова почувствовал себя героем.
