Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным
И надо же было такому случиться, что вскоре после бегства чекистов над Липовцом разразилась гроза, и обильно пролившийся дождь загасил костер, в котором горели энкавэдэшные бумаги. А немцы все не появлялись. Видимо, решили в незнакомый город на ночь глядя не входить.
Когда стало темнеть, Кулагин отодрал от забора две доски и приблизился к родному дому, в котором не был более десяти лет, но порог переступить побоялся: вдруг заминировано. Оглядевшись, увидел мокрое кострище с обуглившимися амбарными книгами на нем. Взял одну из таких книг и прочел на обложке: «Дело агентурной разработки “Куркуль”». Открыл дело и увидел анкету необычной формы с собственной фотографией. Из анкеты следовало, что фигурант «Куркуль» разрабатывается Липовецким райотделом НКВД по окраске «антисоветская агитация и пропаганда». Кулагин забрал дело в свою сторожку, зажег керосиновую лампу и углубился в чтение. Увидев, что разработку вел его давний недруг опер Сашка Игумнов, он хмыкнул и покачал головой. Лейтенант госбезопасности в бытность пацаном нередко забирался в сад Петра Прохоровича, чтобы полакомиться яблоками. Однажды Кулагин изловил его и нажарил ему задницу крапивой, испортив тем самым отношения с будущим чекистом на всю жизнь.
Ночь летела, а Кулагин все читал и читал. Оперативные справки, материалы перлюстрации писем, сводки наружного наблюдения и установки перемежались там и сям агентурными донесениями. Больше всех таких донесений написал агент «Черемуха», и чем внимательнее вчитывался в дело Петр Прохорович, тем сильнее он убеждался в том, что «Черемуха» есть не кто иной, как его лучший друг учитель Трофимов. Это открытие возмутило Кулагина до глубины души. Он даже принял лекарства от сердца и нервов. Успокоившись, продолжил ознакомление с разработкой, и постепенно неприязнь к учителю сменилась чувством благодарности: получалось так, что Трофимов не топил его, а, напротив, выгораживал, доказывая невидимому Сашке Игумнову, что Кулагин никакой не враг, что к Советской власти он относится лояльно, а Россию так и вовсе любит и готов жизнь за нее положить. Тут «Черемуха» явно перебирал. Кулагин неоднократно в его присутствии ругал Советскую власть, Сталина и политику партии, а о своей любви к России никогда ничего не говорил.
Кулагин поднял голову от дела и задумался. Конечно, он России не враг. А почему тогда радовался, глядя на то, как наши драпают? Негоже это, Петр Прохорович, ох негоже! И нельзя, чтоб те секретные бумаги попали в руки ворога. Он еще раз сходил в родной двор, собрал в мешок все несгоревшие дела и документы и перенес их к себе. Близился рассвет, поэтому Кулагин не стал читать остальных разработок, а зарыл их все вместе с делом «Куркуль» в дальнем углу сада. Не закопал только черновиков списка агентуры, оставленной в Липовце для подпольной работы, поскольку этот документ счел особо важным. Решил отдать его Трофимову, тем более, что сам Трофимов проходил по списку.
Немцы явились только к обеду. Очевидно, упомянутые выше мотоциклисты были всего лишь их разведкой. А утром Кулагин сходил к Трофимову и имел с ним серьезный разговор.
– Я не спрашиваю, почему и как ты стал их стукачом, – говорил Петр Прохорович, передавая учителю список агентов-подпольщиков, – но за то, что спас меня от Колымы, низкий тебе поклон.
– Чего уж там? Свои люди, – залопотал Трофимов, краснея и смущаясь. – А тебе за бумагу эту спасибо. Ей цена – десятки жизней.
Кулагин засмеялся.
– Ты-то сам за что сидел? Небось, анекдот про Сталина рассказал?
– Да ведь и не рассказал, а только выслушал, но при этом антисоветски улыбался.
– За улыбку, значит?
– Выходит, за улыбку.
– Почему же служишь им?
– Если поп взял церковную казну или обрюхатил хорошенькую прихожанку, то это еще не повод для отречения от веры. Замысел же коммунистов построить рай на Земле прекрасен.
– Да ну тебя! – возмутился Кулагин и направился в свой сад.
Даже его спина выражала негодование по поводу дурости соседа.
В бывшем родовом гнезде Кулагина теперь обосновалось уездное гестапо. Все деревья и кусты во дворе дома и на прилегающей улице немцы снесли под корень.
– Партизан боятся, – пояснил Трофимов.
Петру Прохоровичу было жаль берез, рябин и сирени, посаженных некогда руками его отца и его руками. Он любил каждое растение, как любят живое существо, и полагал, что растение, когда его убивают, испытывает такую же боль, как животное или человек.
– Какие еще партизаны! – сказал он, безнадежно махнув рукой.
– Партизаны будут! – заверил его Трофимов. – Между прочим, нас с тобой, Прохорыч, немцы станут привечать как лиц, пострадавших от большевиков, и этим надо воспользоваться.
– Для чего?!
– Как для чего? Для борьбы с оккупантами.
Кулагин покачал головой и ничего не ответил.
Учитель как в воду глядел. На другой день новая власть поставила его бургомистром Липовца. В самом деле, лучшей кандидатуры на этот пост было не найти. Исключен из партии, сидел, имеет опыт руководящей работы. Трофимов поломался для вида и согласился возглавить новую администрацию города. А еще через день пришли и по душу Кулагина. В гости к нему пожаловали оберштурмфюрер СС Хорст Хандке и переводчик из фольксдойче Гюнтер Шваб. Оба служили в гестапо, и идти им было недалече. Петр Прохорович встретил гостей настороженно, однако яблоками и бражкой угостил. Толстый и румяный потомок мясников и пивоваров Хандке жрал, как свинья. Пережевывая яблоки, он громко чавкал, а бражка булькала в его глотке с такой сдавленной безысходностью, будто проваливалась в преисподнюю. Бывший советский инженер-электрик Шваб ел почти бесшумно, изредка бросая на своего начальника укоризненные взгляды.
– После нашей полной победы над Россией мы вернем вам дом и землю, – пообещал Хандке.
– Где же тогда будет гестапо? – полюбопытствовал Кулагин.
– Русские пленные рабы возведут для наших нужд новое прекрасное здание.
– Господа хорошие считают, что я доживу до их победы над Россией? Мне ведь уже под шестьдесят.
Хандке расхохотался.
– Разгром России – вопрос нескольких месяцев, и каждый русский патриот должен помочь нам в избавлении его страны от большевистского ига. Согласен ли со мной господин Кулагин?
– Согласен, – выдавил из себя Петр Прохорович.
– Очень хорошо. Тайная государственная полиция рейха предлагает вам секретное сотрудничество.
– Но какую пользу могу принести великому рейху я, старый человек со слабым здоровьем?
– То, о чем мы намерены просить вас, не потребует ни молодых сил, ни железного здоровья. Вы являетесь близким другом нового бургомистра Трофимова, так?
– Да, это так.
– Он делится с вами сокровенными мыслями, вы видите из ваших окон его окна и вход в его дом.
– Все правильно.
– Мы высоко ценим Трофимова, поэтому намерены со всей ответственностью обеспечивать его безопасность. Ведь враги рейха могут войти к нему в доверие с целью получения секретных сведений, они могут шантажировать его и, наконец, убить. Жизнь вашего друга в ваших руках.
Черт с ними, подумал Кулагин, соглашусь и признаюсь во всем учителю. Будет хуже, если они завербуют под него кого-то другого.
– Я согласен, – твердо сказал он.
– Это замечательно. Я предлагаю выпить за наше сотрудничество, – воскликнул оберштурмфюрер.
Они выпили бражки и закусили яблоками.
– Осталась одна маленькая формальность, – продолжал Хандке. – Для конспирации в работе с нами необходимо избрать псевдоним, которым вы будете подписывать ваши донесения.
Кулагин смешался, а немец подбросил одно из яблок, поймал его и, осклабившись, закончил:
– Я предлагаю «Апфель» – яблоко.
– Нy, «Апфель», так «Апфель», – согласился Петр Прохорович.
– Вот мы и договорились. Осталось написать подписку о сотрудничестве.
Вечером Кулагин рассказал Трофимову о том, как нежданно-негаданно стал агентом гестапо. Учитель обрадовался.
– Хорошо, что так получилось. Будешь, Прохорыч, писать им только то, что я скажу. И ни шагу в сторону!
На том и поладили, а через пару дней Трофимов, встретив Кулагина на улице, поприветствовал его вполголоса:
– Здорово, стукач!
– От стукача слышу! – обозлился Петр Прохорович.
В этот момент взрыв огромной силы потряс Липовец до основания – взлетела на воздух привокзальная водокачка. Так заявил о начале своей деятельности партизанский отряд капитана Дроздова.
После взрыва в городе начались облавы, обыски и аресты. Подвал гестапо превратился в пыточную. По ночам оттуда доносились душераздирающие вопли и стоны. Кулагин пытался укрыться от этого ужаса двумя подушками и периной, но те мало помогали. С наступлением дня он садился к столу писать очередной «донос» на соседа, а по вечерам приходил Шваб, чтобы забрать его сочинения. Иногда переводчик приносил подарки: водку, консервы, сигареты, шоколад. Петр Прохорович по-братски делился этими дарами с Трофимовым, а тот, в свою очередь, приносил старику то, что перепадало ему от немцев. Кое-какие из агентурных донесений они сочиняли для Хандке вдвоем – учитель имел богатейший опыт написания подобных бумаг по заданиям НКВД.
