Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»
К этому времени в Буковине накопилось много беженцев из Германии, Чехословакии, Австрии и других мест. Они знали, что означают эти «специальные гетто». Знали об этом и буковинские евреи, но выхода не было. Румынская «сигуранца» (охранка) под руководством гестаповских инструкторов оцепила еврейские кварталы и выгоняла всех жителей-евреев из квартир. Все дворники были вызваны в гестапо. Их предупредили, что если в каком-нибудь доме будет найден скрывающийся еврей, дворник будет расстрелян вместе с ним.
Евреи заполнили Вокзальную площадь. Три недели держали их здесь под открытым небом в ожидании эшелона. Полторы тысячи душ – женщин с грудными младенцами, стариков, детей валялись на сырой земле. Многие от стужи, сырости и голода умерли тут же на площади. Некоторым удалось бежать, и они ушли в лес.
Лесной сторож Степан Бурлеку и его две невестки, жившие вблизи вокзала, при содействии агронома Паскарану спасли большую группу евреев. Они скрывали их некоторое время в лесу и наконец, переодев их в крестьянскую одежду, послали на работу – в лес, в поле.
Бурлеку и Паскарану спасли учителя музыки Гехта с женой и ребенком; портного Гайзера с женой и двумя дочерьми; мастера мыловаренного завода Готлиба с малолетней дочкой (жена его умерла на Вокзальной площади); инженера Бехлера, жену которого расстреляли за попытку бежать с Вокзальной площади; учителя Финдера и его двух мальчиков, рабочих кожевенного и мыловаренного заводов – Соломона Неймана, Давида Рубингера, Моисея Рознера, Якова Зингера и Ариэля Курцмана.
Кроме всех этих, остались в живых еще отдельные еврейские семьи, осмелившиеся, невзирая на угрозы смертной казни, не явиться на Вокзальную площадь и скрывавшиеся у своих соседей-молдаван.
Дворники Геку Лупеску, Николай Перану и Ян Бружа спасли адвоката Бислингера с семьей, директора реального училища доктора Велта, аптекаря Рибайзена и бухгалтера городского банка Кантаровича.
[1944] Записал Н[афтали] Г[ерцевич] Кон Пер. – Д. МаневичВ тюрьме за укрывательство еврея
Свидетельство медсестры Александры Яковлевны Воловцевой. Из документов ЧГК
[415]
Я, Воловцева Александра Яковлевна, медсестра 1-й инфекционной больницы, проживаю с матерью Сандул Марией Антоновной по Комсомольской улице, д. № 13.
Во время вражеской оккупации мы были арестованы 1 августа 1942 года за укрывательство у себя в квартире еврея Заксмана Александра Борисовича, бывшего секретаря комсомола Одесского трамвайного треста.
А. Заксман был обнаружен за платяным шкафом во время обыска агентом полиции 4-го района Червинским, проживающим по ул. Баранова, № 9 (где проживал и до вражеской оккупации).
На мой вопрос, заданный агенту Червинскому, что он ищет, он ответил: «У вас скрываются партизаны, оружие, приемник».
Вместо всего этого он нашел у нас еврея.
Несмотря на наши мольбы пощадить нас (мы обещали, что Заксман уйдет от нас), Червинский был неумолим, приставив к нам охрану из двух агентов, бывших с ним, пошел в полицию заявить о своем открытии, а также произвести тщательный обыск, так как он подозревал здесь вооруженную засаду. Двое агентов, приставленных к нам, очевидно, боясь оставаться в квартире, вышли во двор.
Я этим воспользовалась и запрятала Заксмана в отверстие, сделанное высоко в наружной стене нашей квартиры, эта стена выходила в темный коридор.
Через ¾ часа к дому подъехала грузовая машина с отрядом полиции, обыскали нашу квартиру и весь дом – не найдя никого и ничего, меня и мать на машине повезли в полицию. Отвели в подвал, где сидели арестованные. Через два часа вызвали нас на допрос. Набросились на меня с кулаками и площадной руганью: «Куда жида девала? Мы тебе покажем, как жидов прятать, ты будешь там, где все жиды». Я приготовилась ко всему, ко всяким пыткам вплоть до электрического стула, на котором так любили пытать озверелые палачи, особенно евреев, которые, спасаясь от фашистской расправы, отрекались от своей нации.
Не добившись от нас, куда девался Заксман, на третий день ареста нас отправили в военно-полевой суд (Курта Марциал, Канатная, 27).
Здесь разговаривали немного легче. После допроса меня спросили, хочу ли я что-либо добавить. Я ответила: «Прошу освободить мою мать, которая не виновата, а со мной делайте, что хотите».
После переговоров на румынском языке переводчик обратился к маме: «Мы вас временно освобождаем, вот вам записка, идите сейчас по адресу, указанному в записке, там вам скажут, но помните, вы должны об этом молчать».
Меня вместе с другими арестованными под конвоем отправили в тюрьму, несмотря на то, что моя виновность в укрывательстве еврея не была доказана как моими показаниями, так и свидетельскими показаниями дворовых жильцов.
Когда мама, выйдя из военно-полевого суда, явилась по указанному адресу – Канатный пер., № 5, ее приняла женщина, которая назвала себя адвокатом военно-полевого суда Федоровой. Федорова в свою очередь учинила маме допрос, при этом заявила, что мама должна говорить всю правду: прятали ли еврея, и куда он девался? Записав мамины показания, она сказала, что это дело обойдется в две тысячи марок, она нам поможет в этом деле.
Первую тысячу она велела принести назавтра, якобы для того, чтобы начать хлопоты по нашему делу. Вторую тысячу марок Федорова разрешила внести через неделю частями по пятьсот марок, так как мама жаловалась, что ей очень тяжело давать такие деньги и в такой короткий срок, в запасе денег нет, нужно продавать вещи. И, кроме всего, Федорова велела маме приходить к ней через день на допрос и всякий раз этими допросами выматывала душу. Запугивала, если у нас кого-либо обнаружат, мы будем осуждены.
Через месяц, т. е. 1 сентября 1942 года, меня выпустили из тюрьмы, но Федорова меня в покое не оставляла. Велела так же, как и маме, через день или два к ней являться на допрос. Она мне заявила: «Вы еще не свободны, ваше дело должен еще разбирать генерал, от него все зависит, вас могут еще осудить, тогда мы вам также поможем, возьмем румынского адвоката». В общем, это дело нам стоило еще тысячу марок.
Не прошло и двух недель, как нас снова арестовывают, отправляют на Бебеля, 13, в жандармерию. Здесь с нами расправились по-зверски: били ногами, о стену головой, железным прутом по голове. Моя тетя Левченко Софья Антоновна принесла нам еду, ее тоже побили ногами в живот так, что она недели две в постели лежала. Через два дня нас, избитых и измученных, освободили. Через месяц снова пришли за нами из полиции, но, допросив, освободили.
Несмотря на все эти пытки и переживания нам удалось спасти Заксмана и дождаться наших дорогих освободителей и близкой нашему сердцу советской власти.
10 мая 1944 г.Спасение еврейской семьи из местечка Хиславичи Смоленской области
Письмо В. М. Сориной И. Г. Эренбургу
[416]
Дорогой товарищ Илья Эренбург!
Я прочитала Вашу книгу «Война», отзыва о ней я давать не буду, скажу только, что она заставила меня вновь пережить уже раз ужасно пережитое. Об этой книге я написала своему мужу на фронт. Он мне ответил, что не только читал Вашу книгу, но и познакомился с Вами в г. Вильно, и Вы интересовались историей моего спасения. Я хочу Вам изложить эту историю, и если она будет полезной крупицей в общий вклад борьбы против фашистов, я уже буду счастлива. Если же мой материал окажется непригодным для Вас в силу всяких обстоятельств, то прошу извинения. В этом, может быть, я не буду виновата, но намерения мои самые благородные. Я не писатель, и мне трудно изложить материал так, как это нужно, однако это дело поправимое. Для этого есть особые люди, и к ним я обращаюсь. Еще прошу извинения за почерк, я не умею красиво писать, отпечатать материал негде, в районе не осталось ни одной пишущей машинки. И последнюю мою просьбу убедительно прошу исполнить. Годен или не годен будет мой материал, а ответ, пожалуйста, дайте. Пусть это будет горькая действительность, но она лучше, чем ожидание и неизвестность. Знаю, что Вы перегружены, но ответа жду. Желаю здоровья и долгой жизни.
В моем рассказе я очень многое упустила. Все это очень трудно описать. Рассказать было бы легче. Да и вообще не все можно записать, что можно устно передать. Мне трудно описать настроение, переживания, отклики и так далее, что было бы для Вас важно. Может, что для Вас неясно, пишите мне, я постараюсь пояснить и пополнить, может быть, Вам сможет оказать какую-нибудь помощь мой брат.
Летом 1941 года началась страшная война с людоедами. Смоленск бомбили пять-шесть раз в сутки, во всех концах пылали пожары. Город поливается огнем сверху, дни и ночи проводятся в тревоге. 28 июня остаюсь без крова и я. Дом горит. Первый удар врагом нанесен. Где найти убежище и временный покой? Вспоминается старое, захолустное местечко Захарино Хиславического района. Там живет сестра моего мужа (моя золовка) Рася Миркович. Уезжаю с детьми туда. Муж остается в Смоленске и в случае чего обещает меня увезти. Но получилось совсем не так. 10 июля я получила от мужа телеграмму, он призван в Красную Армию. Через шесть дней, то есть 16 июля, в Хиславичи уже вошли немецкие войска. Люди уходили, бежали от урагана смерти. Я с горечью на них смотрела. У меня было трое деток в возрасте от года до восьми лет и триста рублей. Уговаривала я золовку, ее мужа Моисея (у них были все взрослые: была дочь Лиза двадцати лет и мальчик пятнадцати лет) уйти, но Моисей мне сказал: «Я со своего насиженного места никуда не пойду и никого не пущу, ты можешь уходить. Не может быть такого положения, чтобы немец стрелял всех евреев без разбора». Он был богат и авторитетен в местечке. Глядя на него, никто из Захарино не тронулся в путь. Несколько раз я собиралась уходить, но мне сразу представлялась картина, как я своих малюток теряю поодиночке на каждой станции. Вот я сажусь в вагон, не успеваю посадить всех детей, поезд трогается, и на перроне остается мой ребенок. Он плачет, а поезд меня увозит. При этой мысли я теряла силу и волю и решила умереть, но умирать вместе со своими детьми. Я хорошо знала, что остаюсь на смерть, потому что я еврейка, потому что мой муж коммунист.
