Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»
На следующий день комендант Фрилинга обнаружил бегство семьи. Лию и ее детей искали в близлежащих селах, по всей области были разосланы бумаги, и не раз, обходя село, комендант Пришиба заглядывал в дом Череденько, допрашивал Никифора, его жену, детей, соседей и соседок. Но каждый раз все, как один, уверяли, что лично знают Марию Чернышеву и ее детей. Женщина осталась в Пришибе, она и ее дети были спасены. […]
[1944] Записал Д. Стонов[404]Не считайте меня чужой
Письмо Ольги Супрун из Золотоноши родным мужа, Бориса Юдковского
[405]
Добрый день, Юдковские!
Получила я Ваше письмо, за которое очень благодарю, за то, что Вы ответили. Пишу я Вам письмо, получите хотя и не с радостью, но ничего не поделаешь – такие случаи трудно вспоминать.
Я выехала с детьми вместе с Краинскими, но я осталась в г. Гадяч, где мне Боря сказал, чтобы я его ожидала, дальше без него не разрешил ехать.
Это было 25 августа 1941 года. 30 августа заехал Срулик ко мне, и Боря передал, что «на днях я приеду», но после этого я ждала и не могла дождаться. Через несколько дней я узнала, что мы уже окружены. Мне уже некуда было ехать, я вернулась домой. Когда я приехала, на другой день пришел Боря. Когда они выехали из Золотоноши[406], попали в окружение и попали в плен. Его мучили голодом, избили, и он постарался убежать. Пришел домой, но дома жить нельзя было, приходилось ему жить в лесу. Я к нему ходила, носила еду, но долго там сидеть нельзя было, потому что уже начиналась зима. Он решил прийти домой. Придя домой, пожил месяц в хате, не выходя и ничего не зная, кроме того что я ему рассказывала – о том, что в городе уже все [евреи] отмечены и за ними следят. Нелегко было жить, каждый день расстреливали по несколько человек, заставляли копать для себя ямы. Боря все это переживал, знал, что и ему это все суждено, только просил сберечь детей, но сберечь я не смогла. И пришел тот день, 22 ноября 1941 года. В субботу утром вся полиция стала на охране города, и начали собирать всех. Нас взяли, заперли в военкомате. В воскресенье утром вывели всех за город и начали расстреливать, но после этого я не могу знать, что было – меня оттуда забрали, потому что я была не той нации и без чувств. Остались там Боря, Ися, Женя, Гинда со своими детьми, Срулик и все остальные – больше двух тысяч людей, так что кто там был – не знаю, так как это было не в радость рассматривать, и мне было, что думать и куда смотреть. До сих пор не могу прийти в чувство. Вы просите, чтобы я написала, где я была и что делала все это время. Но мне не до работы, два года с половиной я все время болею, доходило до того, что я просила, чтобы меня расстреляли, и сейчас я не могу жить в Золотоноше – как только я приезжаю в Золотоношу, то приходят все воспоминания, и мне трудно переживать. Хата цела, но я ей не рада. Краинских хата цела, хаты все целы, лишь которые были старые, то разобрали на дрова, а все государственные здания немец сжег, так что в городе глухо и грустно, и мне вообще не с кем встречаться и некому что-нибудь рассказать и расспросить про что-нибудь, потому что при немце все на меня смотрели зверем, издевались надо мной. Но когда кто-нибудь вернется обратно, будет мне помощь, то мы им отомстим, постараемся отплатить все назад. Уже некоторые возвращаются на место жительства, о ком Вы пишете, чтобы я узнала: цела ли хата и живет ли Боярский, так что я не знаю, про кого [именно], но если Манина [хата], то цела.
А те, кто был в глаза хороший, то при немце они изменились, и сейчас их легко попросить.
Туся и Фрида, желаю вам счастья и радости в жизни, не знать того, что я узнала, ибо у меня паразиты забрали всю жизнь, чтобы они дождались увидеть все на своих детях, а после детей – на себе. Гитю Боря встречал, когда ехал домой из плена. Она шла на Лубны и дальше хотела пробраться через фронт, но она уже была раздета, избита, измучена. Шла голая и босая, но уже было холодно, обратно возвращаться не было куда и не было чего. Они с Борей разошлись, и больше про нее ничего неизвестно, так что, наверное, погибла. У нее была цель – пробраться в Баку, но так как не было известно, где она, [а] такие ужасы, как тут, [везде] происходили, то трудно [ей] было выжить.
Хотелось Вам от Иси получить [письмо], но он уже никому не напишет, проклятый немец забрал его душу, не дал ему, несчастному, жить на свете.
Написала я Вам, но для Вас это не радость. Мне писать также было нерадостно, но ничего не сделаешь. Пережила я за них немало и в дальнейшем постараюсь не забывать, больше уже ничего не нужно.
Напишите, как у Вас жизнь проходит, немец бомбил или нет, про Гришу Рахковского я ничего не знаю.
В Золотоноше были расстреляны больше двух тысяч евреев, а всего двенадцать тысяч семьсот человек[407]. Некоторых уже откопали и похоронили в парке в братских могилах, но их узнать нельзя было. Писала бы дальше, но ничего не вижу, и голова не выдерживает. Но мне кажется, что никто не поверит.
Хожу их навещать, но они мне ничего не отвечают, спят себе спокойным сном.
Читайте и не волнуйтесь, я возле них пережила за всех. У меня забрали все, нет уже во что и переодеться. Итак, кончаю писать. В Золотоноше была недавно[408] и после приезда лежу больная, не выхожу никуда. Если переживу, то будет хорошо. Но, кажется, они меня дождутся скоро.
Привет вам всем от меня.
ОльгаНе считайте меня совсем чужой и ненужной, какой я раньше вам казалась. Это все не из-за меня получилось, не была бы я, то была бы другая, но, кажется, Боре и Исе неплохо было жить, не хуже, чем другим. Что я за них сейчас переношу, но я ни с чем не считаюсь.
12 января 1944 г.Давид и Надя
Письма Надежды Терещенко из Кировограда майору А. А. Розену
[409]
[Уважаемый Илья Григорьевич!]
Я посылаю Вам[410] письмо украинской девушки Нади Терещенко о том, как она спасла жизнь в дни немецкой оккупации на Украине моему брату – Давиду Розенфельду. [Письмо разоблачает гитлеровскую антисемитскую пропаганду, и, я думаю, оно представит для вас некоторый интерес.]
До войны брат был инженером одной авиационной части. С июля 1941 года я потерял его след, а в марте 1944 года это письмо, полученное мною из Кировограда от незнакомой девушки, узнавшей мой адрес, помогло мне напасть на его след.
Несколько дней назад я получил от нее второе письмо, в котором она сообщает о гибели брата на фронте. Прилагаю отрывок из второго письма, [которое блестяще характеризует советскую патриотку.]
Надя Терещенко работает старшим зоотехником Кировоградского райземотдела. [Сейчас наркомзем Украины послал ее на трехмесячную практику в Узбекистан.
Вот и все Илья Григорьевич! Я журналист, работаю в газете «Фронтовая правда», в том же коллективе, где трудятся тт. Изаков, Исбах, Матусовский.]
Привет.
Майор А. Розен Полевая почта 47763 Письмо первое…Коротко расскажу Вам, Абрам Анатольевич, о Вашем брате, потому что за один раз все не напишешь. Давид был в 1941 году в лагере в Кировограде. Из лагеря его выпустили немцы только потому, что он был мало похож на еврея. Дошел он до села Б. Мамайка и дальше идти не мог: у него была дизентерия и вообще сильно он ослабел. В Б. Мамайке встретился он со своим знакомым товарищем, а с этим товарищем была знакома и я. Однажды приходит его товарищ на ферму «Заготскот», которой я ведала, и просит: «Нельзя ли устроить на работу одного товарища?»
Пришедший предупредил меня, что надо относиться к нему осторожнее, заботливее, потому что он еврей.
Я приняла его на должность скотника. Впоследствии достала ему документ на имя Данила Антоновича Руденко. Позже перевела его счетоводом в контору. В 1942 году я пошла на выпас вместе со скотом. Вместе со мной пошел и Давид.
Так он работал все время на ферме. С 10 декабря 1943 года по 11 января 1944 года я его прятала в степи от облавы на мужчин, которую производили немцы перед их изгнанием из Кировограда. Ходить можно было только от шести утра до семи вечера. А я ходила в степь после семи вечера или с трех до шести утра и носила ему пищу и воду.
Это надо было делать так, чтобы в степи каждый день поправлять маскировку ямы, где он находился. Маскировалась и сама, когда носила пищу, укрывалась белым одеялом, брала с собой еще мешок снегу, чтобы разбрасывать его у ямы, которая находилась в бурьяне, в таком месте, что лучший разведчик, находясь бы здесь, не видел бы места, где прятался брат.
Вокруг ямы аккуратно насаживала полынь, снег выравнивала. Проход был в сторону и закрывался сверху полынью.
