Павел Якушкин - Из Астраханской губернии
— Кажись, и ты не изъ большихъ господъ! замѣтилъ ему его товарищъ.
— Надо взять въ каюту одного ребенка, сказалъ я проводникамъ своимъ.
— Это зачѣмъ?
— Дождь идетъ, тамъ холодно… Вѣтеръ сильный, отвѣчалъ я спросившему попутчику.
— Куда же мы его дѣнемъ?
— Я положу съ собой на одну постель: постель довольно широка.
Мой попутчикъ отъ удивленія ротъ разинулъ: просто ошалѣлъ!..
— Какъ ни одну постель?
— Чтожь мудренаго?
— Такъ лучше я съ вами лягу на одну постель! рѣшилъ попутчикъ.
— Это зачѣмъ? спросилъ я, въ свою очередь озадаченный этимъ предложеніемъ.
— На постели лучше!
— На постели… вдвоемъ?
— Все лучше!
— Да вѣдь на лавкѣ вамъ постлали постель: одному покойнѣй, чѣмъ вдвоемъ.
— Все настоящая постель!
— И у васъ вѣдь настоящая постель!
— А мужичонка хотѣли положить съ собой на одну постель?!.. проговорилъ мой попутчикъ, зло посмотрѣвъ на меня.
— Мужичонку холодно, у мужичонки нѣтъ постели; а вамъ и тепло и постель есть, и я не вижу никакой надобности намъ ложиться съ вами на одной постелѣ.
— А мужичонку можно!
Я не сталъ говорить больше этому барину о нелѣпости его предложенія, вышелъ на палубу, предложилъ сибирской семьѣ взять ребенка въ каюту; но ребенокъ расплакался, не хотѣлъ разставаться съ своими, и я вернулся одинъ.
На другой день мы выѣхали изъ Царицына около 10-ти часовъ утра: нашъ капитанъ ходилъ въ городъ хлопотать объ выдачѣ ему накладной. Капитанъ парохода былъ человѣкъ лѣтъ за сорокъ, чрезвычайно пріятной наружности и очень внимательный ко всѣмъ пассажирамъ вообще, ни разбирая ни каютныхъ, ни палубныхъ; послѣ я узналъ, что онъ быхъ крестьянинъ, къ немалому моему удивленію, Владимирской губерніи, Грязовецкаго, кажется, уѣзда. Въ деревнѣ, въ которой онъ родися, по его словамъ, и рѣки нѣтъ. Какъ онъ попалъ на пароходъ, сперва, вѣроятно, рабочимъ, потомъ лоцманомъ, и теперь капитаномъ — для меня по сю пору составляетъ загадку.
— Молись Богу! сказалъ капитанъ парохода, когда все было готово къ отходу.
Я посмотрѣлъ на публику, собравшуюся изъ каюты, и палубную: одни перекрестились, другіе не обратили вниманія на слова капитана, третьи — отвернулись; рѣзко видно было, что на пароходѣ былъ не одинъ народъ, а нѣсколько: кого-кого не было на пароходѣ „Волга“ въ этотъ разъ: русскіе, малороссіяне, козаки, солдаты, армяне, татары, калмыки, греки, жиды, нѣмцы, грузины…
— Смотри-ко, говорилъ одинъ палубный пассажиръ другому:- армяшки-то какъ пни стоятъ — и рожи не перекрестятъ, погань они этакая!
— На то они армяне, отвѣчалъ другой, къ которому относился первый палубный.
— Нѣтъ, ты посмотри на жидовъ, говорилъ третій:- жиды такъ совсѣмъ отвернулись.
— Тѣ, ужь сказано, жиды!
Погода разгулялась и всѣ пассажиры изъ каюты толпились кучками на палубѣ. Я разговорился съ однимъ молодымъ, лѣтъ 22-23-хъ, купцомъ, грекомъ, и онъ мнѣ сказалъ, что ѣдетъ въ Астрахань для закупки икры щучьей и судачей, т.-е., самаго дурнаго качества, которую на мѣстѣ почти и не употребляютъ.
— Куда же вы возите икру эту? спросилъ я это.
— Она у васъ очень ждетъ и въ Турціи, и въ Греціи… Мы и въ Египетъ икру возимъ.
— Почему же вы возите икру самаго дурнаго качества, только щучью и судачью?
— У насъ эту больше любятъ, отвѣчалъ онъ: — да она и дешевле; у насъ же народъ не богатый.
— У васъ въ Греціи, въ Турціи и въ Египтѣ есть и богатые люди, развѣ и тѣ не покупаютъ лучшей икры?
— Никто не покупаетъ: въ нашихъ мѣстахъ икры лучшихъ сортовъ совсѣмъ нѣтъ.
На носовой части палубы расположились козаки, ѣхавшіе въ Астрахань за рыбой. Они подостлали себѣ войлока, шубы и въ полулежачемъ положеніи разговаривая между собой. Меня всегда поражала козацкая вѣжливость: козакъ отнесется всегда съ уваженіемъ въ вашему человѣческому достоинству, потому что онъ сознаетъ свое собственное достоинство, онъ самъ лицо самостоятельное, самъ себѣ атаманъ; а потому мнѣ странно было видѣть около солидныхъ козаковъ вертящагося съ шутовскими увертками оборваннаго козака.
Я сидѣлъ около борта и ко мнѣ на лавку подсѣлъ козакъ-зеленая-шуба.
— Просто противно смотрѣть! сказалъ онъ съ негодованіемъ, указывая; на оборваннаго козака.
— Да, непріятно, отвѣчалъ я.
— И какой онъ козакъ?!..
— По платью козакъ.
— По платью-то, онъ старшій урядникъ.
— Стало, козакъ.
— Какой козакъ!.. онъ у того козака нанимается, прибавила зеленая шуба, указывая на одного изъ полулежащихъ козаковъ, около котораго шутъ больше всѣхъ вертѣлся. — Пошолъ въ холопья, такъ ужь козачество оставить надо.
Утвердительно сказать я не могу, но судя по тому, что я видѣлъ, и отъ другихъ слышалъ, донскіе козаки не любятъ наниматься въ работники. У низовыхъ донцевъ я не былъ, да и у верховыхъ мало что видѣлъ. Но, проѣзжая на почтовой телегѣ отъ Новохоперска, чрезъ Урюпинскую и Усть-Медвѣдицкую станицы, на Калачъ, нельзя не замѣтить зажиточности козаковъ: избами по станицамъ и хуторамъ домовъ назвать нельзя; всѣ дома опрятны; всѣ дворы наполнены скирдами. Можетъ быть, это изобиліе всего для домашней жизни отучило козаковъ наниматься въ работники; но въ средней Россіи: въ Орловской, Тамбовской, Рязанской, Воронежской губерніяхъ изъ богатыхъ семействъ молодые люди, безъ которыхъ можно обойтись дома, идутъ въ работники. Я уже не говорю про Ярославскую, Владимірскую губерніи, откуда почти всѣ поголовно идутъ въ работники.
Можетъ быть, я и ошибаюсь, но скажите, чѣмъ вы объясните, что отъ Новохоперска до Калача, ни на одной почтовой станціи я не видѣлъ ни одного ямщика изъ козаковъ, а все уроженцы Орловской, Тамбовской, Воронежской губерніи. На разстояніи четырехъ сотъ слишкомъ верстъ ѣхавши Землею войска донскаго, ни одного изъ донцевъ ямщика-работника! Содержатели почтовыхъ лошадей есть и козаки, а ямщики русскіе.
— А! посмотрите сюда, кричалъ козакъ-шутъ:- посмотрите, кумова вода подошла!
— Какая кумова вода? спросилъ я козака-зеленую шубу, сидѣвшаго со мной.
— Спросите его.
— Кумова вода, кричалъ шутъ:- кумова вода!..
— Что за кумова вода? спросилъ я шута.
— Кумова вода, вотъ и вся недолга!..
Я не сталъ большее спрашивать. — А вотъ какая кумова вода! самъ заговорилъ со мною шутъ: — сказать, что-лъ?
— Сдѣлайте одолженіе.
— Ну, слушайте! И началъ онъ скоморошливо разсказывать, и отъ себя привирать и изъ пѣсенъ выбирать.
— Ѣхали по рѣкѣ на лодкѣ кумъ да кума, началъ свой разсказъ шутъ:- хорошо. Вотъ кумъ и говоритъ кумѣ:
Ты кумушка,
Ты голубушка!
Полюби кума кума,
Моя душечка!
— Какъ же я тебя, кумъ, полюблю? говоритъ кума:- вѣдь мы съ тобой кумъ да кума, стало быть родня!
— Такъ чтожъ?
— Грѣхъ большой будетъ намъ съ тобой! твердитъ свое кума: — мы съ тобой кумъ да кума!..
— Э! нашла гдѣ грѣхъ!..
— А какъ же?
— Здѣсь не согрѣшимъ, въ другомъ мѣстѣ согрѣшимъ, все едино! пристаетъ кумъ къ кумѣ: — а здѣсь согрѣшимъ, грѣхъ, по крайней-мѣрѣ, веселый!
Кумъ пристаетъ. Кума упирается: извѣстно, бабье дѣло — ломается!
— Слушай, куманекъ любезный, сказала кума: — видишь ты эту самую рѣчку?
— Вяжу.
— Видишь, куда вода бѣжитъ?
— Вижу.
— Внизъ, или вверхъ?
— Внизъ.
— Такъ слушай, куманекъ любезный! Когда вода въ рѣкѣ побѣжитъ вверхъ снизу, тогда полюблю, куманечекъ, я тебя!..
— Полюбишь?
— Тогда полюблю!
— Не обманешь?
— Нѣтъ, не обману.
— Правое слово?
— Правое слово.
— Ладно!..
Вотъ ѣдутъ кумъ съ кумой все по той же рѣкѣ. Ѣхали, ѣхали и наѣхали на стрѣшную воду… Вода какъ къ кручи, къ бережку подбѣжитъ, воду-то отъ бережку навалъ отбиваетъ: вода-то будто въ гору идетъ; послѣ она опять-таки подъ низъ сходитъ, а на стрѣшной водѣ видать въ гору идетъ.
— Видишь, кума, рѣку? спрашиваетъ куманекъ свою куму на стрѣшной водѣ.
— Вижу.
— Видишь, куда вода бѣжитъ?
— Вижу.
— Вверхъ или внизъ?
— Вверхъ.
— А помнишь, кума, правое слово свое?
— Помню.
— Полюбишь, кума, кума?
— Полюблю.
И стала кума любить своего куманечка!..
— Оттого и прозывается стрѣшная вода — кумовой водой! кончилъ шутъ.
Въ Черный Яръ мы пріѣхали довольно поздно, забрали дровъ и остановились до утра.
— Плохо мое дѣло, Павелъ Иванычъ, обратился ко мнѣ машинистъ, съ которымъ мы въ сутки, проведенныя на пароходѣ, совсѣмъ познакомились.
— А что?..
— Взялся я харчить пассажировъ; а теперь-то харчить-то и нечѣмъ.
— Отчего-же вы не запаслись на мѣстѣ — въ Царицынѣ? спросилъ я.
— Запастись-то я запасся, да мало: я думалъ, что только вы, да еще одинъ баринъ потребуютъ что кушать; а набралось теперь больше десяти человѣкъ… На завтра мало провизіи будетъ.
