Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №8 за 2005 года
Мимо Чебоксар с единственным, наверное, в мире мысом имени Любви, мимо Васильсурска и Козьмодемьянска, где на Волгу выходит Республика Марий Эл, «Нижний Новгород» проследовал в Нижний Новгород, сердце Волги, где главная река принимает в себя Оку (самый красивый в мире вид). Здесь замысловатыми восьмерками извивается по крутому склону знаменитая Чкаловская лестница (а венчает ее монумент самому летчику). Здесь кирпичные стены очередного волжского кремля элегантной лентой струятся между башнями, вторя изгибам холмов. Городской центр теперь уже, увы, неотличим от московского — с теми же супермаркетами и стеклянными конторами, с нищими и игральными автоматами, бистро и казино. И только Рождественская строгановская церковь (1719 года), цветастая и радостная, с картушами и завитками, напоминает о тех временах, когда купцы Строгановы и им подобные, богатея сами, обогащали и город, и старались, чтобы в нем и другим жилось не хуже, чем в столицах.
Евгений Рейн: Очевидно, именно благодаря всем этим Рукавишниковым, Строгановым, Переплетчиковым Нижний — пожалуй, единственный из всех волжских городов — не производит провинциального впечатления. В нем чувствуются энергия, ритм, деловитость — и в то же время отсутствие комплексов. Случайно встретившись с москвичом или питерцем, здесь не сдвигают угрюмо брови.
Некоторую трогательную старомодность можно обнаружить разве что в формально-почтительном отношении к классической культуре. Если у нас уже перестали стесняться своего равнодушия к «духовному» и утилитаризма в выборе развлечений, то на Волге — еще не совсем. Здесь в любом книжном магазине — на «парадном» месте Шекспир с Пушкиным и Достоевским (а также — по земляческому признаку Горький). А Донцова в дешевом переплете — где-нибудь подальше от кассы. Хотя покупают в основном, конечно, ее.
Кстати, в Нижнем я узнал удивительную вещь. В 1900-е годы если местный обыватель брал в библиотеке книгу, то по распоряжению специального попечительского совета купцов-филантропов ему бесплатно выдавали «к ней» кружку сладкого чая и ломоть пшеничного хлеба с колбасой. Хорошо бы восстановить традицию.
Почему все-таки люди не летают, как птицы? — Образ жизни плесских собак — Сколько в Костроме сусаниных? — Куда девается икра? — Рыбалка как разновидность терроризмаВиктор Грицюк: За городом Минина, Чкалова и Горького начинается собственно «древняя Русь» — русская Волга в истинном историческом смысле. По берегам пятнышками окон среди зелени подмигивают деревушки. Закат. Желтая волна от корабля шипит сухо, как песок. В центре носовой палубы стоит один стул. Наверное — для меня…
Смотри и запоминай, как проплывает мимо в сумерках задумчивый Плес, основанный на Волге еще в 1410 году для защиты подступов к Костроме и Москве.
Я не раз бывал там и жалею, что сейчас корабль проходит мимо. Впрочем, такой махине здесь и причалить некуда: хлипкий дебаркадер болтается у набережной, словно не для того, чтобы к нему подплывали суда, а, наоборот, — чтобы сонное царство на берегу никто не тревожил. По Плесу никому не приходит в голову бегать — все только неспешно вышагивают, чтобы не выпасть из особого, как в пьесах Островского, течения времени. Надо непременно молча посидеть на высокой горке над Волгой, прислушиваясь к хозяйственному шуму из Заречья, к звяканью ведер, собачьему лаю, кудахтанью кур. Там, наверху, всегда ветрено, поэтому к описанным звукам добавляется шепот березовой листвы и мелодия дальних странствий внутри тебя. Знаменитое желание Катерины из «Грозы» — взлететь и унестись за поворот реки здесь, поверьте, всякому покажется естественным.
Евгений Рейн: Усадьба Александра Островского, в Щелыково между Плесом и Костромой, — самое дорогое для меня как для писателя место на Волге (с ним, правда, конкурирует Грешнево под Ярославлем, где жил почитаемый мной Некрасов, но до него мы еще не доплыли). И сама Кострома с «лица необщим выраженьем» мне дорога. Хотя бы тем, что на ее улицах то и дело по-прежнему попадаются типажи Островского.
Костромского крестьянина Ивана Сусанина тоже легко опознать во всяком встречном бородаче на костромской пристани — неудивительно, что нет недостатка в живом генетическом материале для идентификации недавней сенсационной археологической находки в здешних лесах. Один православный крест среди десятков католических вполне может указывать на того, кто отдал «жизнь за царя»…
Виктор Грицюк: Памятник Сусанину стоит не у Ипатьевского монастыря, от которого он увел поляков и откуда началось трехсотлетнее царствование Романовых, а между двух торговых рядов в центре города. Рядом, в соседнем сквере, — помпезный памятник Ленину, с напряженно откинувшейся назад фигурой, чтобы уравновесить непропорционально огромную «указующую» руку. Два памятника героям, заведшим людей на погибель. Правда, один все же иностранцев, а другой — соотечественников…
Евгений Рейн: А еще рассказывают, что до Костромы и Ярославля по Волге раньше поднимался осетр, выше к истоку не приближаясь. Вообще-то я питал надежду отведать в нынешней поездке икры. Но это оказалось невозможно, а точнее — бессмысленно, поскольку всюду вдоль Волги всемирный деликатес заключен точно в такие же баночки и стоит ровно столько же, сколько в ближайшем к моему дому московском магазине. С тем большей завистью читаю в воспоминаниях художника Константина Коровина: «Проходя мимо бочек и всюду наваленного товара, мы подошли к рыбной лавке. Лавочник по приказанию Шаляпина взял ножик, вытер о фартук и вытянул осетра изо льда. Осетр открывал рот. Лавочник бросил его на стол и полоснул ножом по животу. Показалась икра. Лавочник выгреб ее ложкой в миску, поставил миску и соль в бураке перед Шаляпиным и подал калачи. Шаляпин щепотью посолил икру в миске и сказал:
— Ешь, вот это настоящая.
Мы ели зернистую икру с калачом.
— Это еще не белужья, — говорил Шаляпин, откусывая калач. — Настоящая-то ведь белужья, зернистая.
— Белужьей нет, — сказал рыбник. — Белужья боле за границу идет. Белужья дорога. У нас белужьей не достать. В Питере, Москве еще можно…»
Виктор Грицюк: Боюсь, что скоро даже на самых богатых волжских участках, в дельте и пойме, природа устанет рожать на погибель, и только жабы будут населять пустую воду. Приезжие рыбаки до упора процеживают реку, а столичные охотники, будто в пылу битвы, не жалеют патронов. Ночью жутко идти по степи: стреляют с лодок, из засад, от машин со включенными фарами. По камышам гоняют лис и кабанов. Счет убитым уткам у каждого «бойца» идет на сотни. За удалой канонадой никто не заглянет в Красную книгу.
А тем временем в той же Костроме уже нет развесной икры. Есть новое кафе с полумраком, хлебом и сыром за 15 рублей. Рядом — двухэтажная гостиница, а в 50 метрах от главных монастырских ворот — новый, с иголочки, словно выпрыгнувший из дорогого столичного каталога, особняк. Он так контрастирует с общим состоянием городского пейзажа, что я решил узнать, кто владелец. Расспрашивал рассеянного мужика, возившегося у мусорных баков рядом с новым домом, тот говорит: художник живет. У художника — рыжая борода. Наезжает редко. Еще несколько подробностей добавил продавец сувенирных «древностей» на туристической автобусной площадке: художник, мол, очень талантлив и хорошо продается на Западе. Но здесь его картин никто не видел. Однако сам дом после смерти удачливого мастера, говорят, отойдет монастырю.
«Ансамбль «Березка» В «живой природе» — За что Райнер Рильке любил Ярославль? — Как покарали колокол — Неуловимый бородачВиктор Грицюк: Тишайшему краю, Верхней Волге, конечно, больше везет с экологической безопасностью, чем пойме, — здесь традиции «террористической» охоты и рыболовства не сложилось. Его патриархальные приметы — монастыри и храмы, иконы и чудеса. Только на Верхней Волге (а именно в Ярославле) мне приходилось видеть и слышать, как белокурые девушки «в живой природе», а не в ансамбле «Березка» поют старинные песни, присев на скамейку над водой.
Есть еще здесь дивные места, такие как Тутаев, например. Ежегодно в июле вокруг городка с крестным ходом обносят старинную чудотворную икону 2х3 метра. Сменяя друг друга, ее несут на плечах крепкие мужчины. А дети бегут впереди, разбрасывая цветы по асфальту. Остановки — в доме престарелых, в больнице… Полный круг занимает около четырех часов и заканчивается, где и начался, — у церкви. Там под открытым небом набожных волжан ожидают длинные столы. Разносолов немного, но всегда хватает, несмотря даже на то, что присоединиться к трапезе может любой желающий. И его никто не спросит, православный ли он, русский ли, коммунист или олигарх. Райнер Мария Рильке 100 лет назад был так покорен местными обычаями, что перевел потом на немецкий «Слово о полку Игореве», найденное в Спасо-Ярославском монастыре графом Мусиным-Пушкиным. С тех пор минул весь жуткий ХХ век, но — трудно поверить — все осталось, как было. Вот, скажем, Углич известен в летописях с 937 года, а уровень жизни, кажется, мало изменился.
