Дарья Усвятова - Справный Дом
— Эй, Дашка! За дружеским столом не зевай! — весело крикнул он, подхватил пирожок и кинул через весь стол мне.
Я едва успела поймать румяный комочек, совершенно обалдев от этой выходки. Однако его ребячество (ужасно непотребное в семье, где застолье — вещь чинная, упорядоченная, правильная) не только сошло ему с рук, наоборот — вызвало общее веселье, как будто за столом обедала не солидная казачья семья, а орава малолетних сорванцов, только и ждущих момента, когда кто-то первый начнет кидаться пирожками и хлебными шариками. Я недоуменно хлопала глазами, наконец, общий смех захватил и меня; я сама начала хохотать как сумасшедшая, понимая хозяев: действительно, как можно сердиться на этого человека, фонтанирующего веселой энергией — мощной, как тысяча солнц и чистой, как око ребенка? Я смеялась от души, но где-то, в глубине сердца остался легкий холодок тревоги: так не шел этот земной смех к его небесному образу.
Обед закончился, мастер Андрей и Федор пошли на план, Володя увязался с ними (кстати, с чудо-печником мой муж сдружился моментально), а я осталась — хотя и звали с собой — помогать Домне Федоровне убирать посуду. Во-первых, я пожалела хозяйку: с рассвета она крутилась на кухне без помощи и передыха, а во-вторых, мне было жизненно необходимо придти в себя и разобраться в своих чувствах. Сделать это мне так и не удалось; напротив, глядя на окрыленную и помолодевшую знахарку, на Алексея Петровича, двигавшегося вдвое бодрей против обычного, на Федора, сразу превратившегося в вихрастого подростка, да даже на своего мужа, вдруг скинувшего надоевшую маску кандидата наук, я окончательно запуталась. Я понимала, что все эти чудесные перемены с людьми произошли благодаря мастеру Андрею, и признавала, что ТАКОГО человека и в самом деле стоило ждать по особому; непонятны мне было только байки о каком-то колдовстве и даже вредительстве… В раздумьях я провела весь день до вечера. За ужином Андрей шутил и дурачился, я же, глядя на него, смеялась вместе со всеми, и до боли грустила душой где-то глубоко внутри.
Ночью меня захватил вихрь мыслей и фантазий. Но — нет, ничего такого, что может испытывать женщина к понравившемуся ей мужчине, не происходило со мной. Чувства мои были далеки от каких бы то ни было любовных переживаний, хотя мастер Андрей с первого же взгляда влюбил в себя всех обитателей хутора, и меня в том числе. Но влюбленность эта была сродни тому, как влюбляются дети в героев книжек, мультиков и фильмов, в мелодичные добрые песни о крылатых качелях или резиновом ежике. И причина грусти на донышке души крылась не в том, что мастер Андрей — мне, женщине замужней и старше его, — был недоступен как мужчина (его образ просто не вязался с подобной пошлостью). Его смех, его раскованность, его явная приземленность — шли вразрез с его возвышенным обликом, ликом ангела… да — именно ангела, или даже Архангела, ибо ангелы одинаковы и безлики, но каждый из Архангелов в канонах иконописи имеет свой индивидуальный, четко выраженный образ. Лишь пришла мне на ум эта мысль, как воображение нарисовало мастера Андрея в архангельском чине, в красной ризе, с золотыми — из света — крылами за спиной, с грозным мечом в руке… Он взглянул на меня глазами, полными скрытых молний, но пресветлые архангельские губы раздвинулись в детской улыбке, меч рассыпался, ризы упали, и остался только вселенский смех, животворный, сметающий все сомнения и тревоги, всемогущий солнечный смех, растворяющий в себе черный страх смерти и потерь, словно порошок дешевого кофе в крутом кипятке…
— Дашка, вставай, хорош дрыхнуть! Нет, вы на нее посмотрите — всю ночь мне спать не давала, а сама просыпаться и не думает! Вот я тебе…
Я повернулась на живот и зарылась в подушку, и в тот же миг покрывало сползло на пол, а спину и ноги покрыла холодная неприятная морось. Я вскочила с постели, не понимая решительным образом ничего.
— Ты с ума сошел? — спросила я своего мужа, стоящего передо мной с ковшиком воды в руках и широченной улыбкой на лице.
— Сама такая. — Вовка чмокнул меня в щечку и показал на часы. — Полдвенадцатого! Я со стройки уже, уходил, будил тебя — не встала, ладно, думаю, пусть поспит еще полчасика. За обедом пришел — а ты все валяешься! Главное, ночью мне выспаться не дала, хохотала во сне как придурошная, я уже испугался, может, рассудком двинулась с этими крестами да медитациями?
— Я? Хохотала?
— Ну а кто, я? Только под утро успокоилась… Как раз когда мне на работу вставать!
— Мог бы и не вставать, — пробурчала я, натягивая халат. — Ты в отпуске вообще-то.
— А что, если отпуск, так до обеда дрыхнуть надо? Да и какое дрыхнуть, тут такие ребята… Слушай, а Андрей этот — парень мировецкий! Зря ты вчера с нами не пошла, он столько всего рассказывал! Тебе бы вот как раз и послушать, раз ты Казачьему Спасу обучаешься.
Андрей. Я вспомнила лицо мастера, и грусть опять забралась мне в сердце.
Энергично отхлопав заспанное лицо колодезной водой (неизменно холодной даже в самую сильную жару) и тщательно уложив волосы, я минут десять копалась в шкафу, прикидывая, что бы такое надеть… Выбор остановился на синем, в цвет глаз, платье — оно, хоть и было длинновато, но относилось к тем универсальным вещам, в которых "и в огород, и в хоровод". Глянула в зеркало, отметила, что выгляжу на все сто, но вместе с тем никто бы не мог сказать, что нарядилась я специально.
И все же мои старания не остались незамеченными. Мастер Андрей, поглядев на меня долгим горячим взором, бархатно произнес:
— Из каких небес, птица синяя?
Обед прошел шумно и весело. После долгого сна аппетит у меня разыгрался не на шутку, я ела много, быстро и с удовольствием.
Андрей смеялся:
— Чем ночью занималась, Дашка? Кирпичи таскала? Я и то думаю — кто все кирпичи перетягал?
— Она мне спать не давала. Ладно бы, храпела, а то — хохотала ночь напролет, — отвечал за меня Володя. — Во сне смеялась, представляешь!
— Во сне смеются либо дети, либо святые, — необычайно серьезно промолвил мастер.
— А вы… ты… вы во сне не смеетесь? — спросила я.
— А я почем знаю? — улыбнулся он. — Спросить пока некого!
Я смутилась и почувствовала, как лицо наливается краской (до меня вдруг дошла вся двусмысленность моего вопроса). Но этого, к счастью, никто не заметил.
— Ну, таперича можно с голодными равняться — пообедавши! — мастер Андрей легко поднялся и направился в дом.
Мы с Володей взяли по корзинке с посудой и пошли на хутор. Вслед мне полетел веселый окрик мастера:
— Дарья! Посуду занесешь — зараз возвращайся! Мне в помощь будешь! Да платье переодень — шибко длинное!
…И опять я стояла перед шкафом в раздумье, ловя себя на мысли, что давно так придирчиво не подбирала наряд. За этим занятием меня и застала Домна Федоровна, зашедшая в дом за каким-то снадобьем.
— Ты чего стоишь столбом? — спросила она.
— Думаю, что надеть. Андрей сказал, платье это длинное очень.
— А что не жалко, то и надевай.
Я посмотрела на знахарку вопросительно непонимающе.
— Ну он тебя позвал глину месить, так? Вот и надевай, что замазать не боишься.
— Пришлось достать из рюкзака «раскопочные» шорты и майку…
Мастер Андрей, ждавший меня на порожках, мой новый вид одобрил:
— Во! Другое дело! Ну, пошли, подмастерье!
Мы вошли в дом. Кадку с рябинкой я не увидела, в центре уже было выложено основание печи в форме прямоугольника с двумя полукругами на месте задних углов. Рядом аккуратной горкой высились белые кирпичи и стояло цинковое корытце, полное светло-голубой смеси. На табурете зачем-то стоял небольшой радиоприемник.
— Танцевать умеешь? — ни с того ни с сего спросил мастер.
— Не особо, а что?
— Жаль. Глину надо месить, танцуя, — Андрей улыбнулся и, словно взмахнув крылом, рукой указал мне на ванночку.
— Постойте, мне что, туда с ногами забираться?
Ответом мне был раскатистый смех ангелоподобного мастера.
… Я топала по густой склизкой смеси туда-сюда, стараясь попасть в жаркий ритм какой-то бесконечной восточной музыки, негромко доносившейся из радиоприемника (Андрей поймал не то кавказскую, не то турецкую волну). Мастер был прав: ритмичные движения делали работу если не легкой, то приятной и лишенной однообразия и скуки. Впрочем, о скуке не могло быть и речи: кто бы мог скучать с таким мастером — не только на все руки, но и на язык!
Мастер Андрей работал не быстро, но ловко и грациозно. Танцуя, я любовалась его отточенными движениями и гибким телом. Он и сложен был по-ангельски: высок, тонок в стане, строен в ногах. Только руки выбивались из образа: мускулистые предплечья, широкие ладони, орудовавшие мастерком точно кистью живописца.
Работая, Андрей не умолкал ни на секунду. Его объемный, бархатный, мягкий баритон завораживал, лился в уши, словно елей, проникал в самое сердце и затрагивал тайные струнки души.
