Сергей Бушуев - Водитель трамвая
— Эх, никто меня не греет! Не жалеет!
Услыхав подобные заявления, я обычно показывал ей на батарею, и советовал:
— Вот, прижмись покрепче. Ничего лучшего человечество до сих пор не придумало.
На что мать — одиночка агрессивно ухмылялась, выставляя на всеобщее обозрение недостающий зуб, и делилась с остальными представительницами прекрасного пола негодованием, по поводу моей чёрствости. Но ничего не попишешь. Я был молод и резок. Кстати, если уж зашла речь о сценических псевдонимах, то кликуха «Шура» далеко не самая страшная. Прежде, как я уже упоминал, я работал в не славных рядах больничной охраны с идиотским названием: «Корунд». Что сие означает, ума не приложу до сих пор. Возглавлял эту охрану старый КГБшник Гена. Говорили, якобы он дослужился до полковника. Не в охране конечно, а в Комитете. Ну и на старости лет подыскал себе халтурку. На халтурке начал использовать вошедшие в привычку методы: стучать и всячески «глушить» сослуживцев, прогибаться под начальство (в большей степени под главврача больницы Мишугина), и в результате своей гнилой деятельности «выбился в люди». То бишь возглавил ту самую охрану, куда несколько лет назад пришёл, будучи списанным за пьянство и старость из КГБ. Но повадок не изменил. Каждое утро у него начиналось с дежурного обхода всех объектов, с обязательным разносом подчинённых по всем стоящим и не стоящим поводам, а затем (расслабленный и облегчившийся от сброшенных на других отрицательных энергетических испражнений), он стоял у ворот, ожидая приезд Главного, и лучезарно улыбался. Тот приезжал, Гена вытягивался по стойке смирно, и отчитывался, мол, в Багдаде всё спокойно. Какое прозвище придумали рядовые охранники Гене, я вам рассказывать не буду — оно грубое и матерное. А вот о его заместителе — в самый раз. Расскажу. Заместителем Гены в больнице стал его давний испытанный друг. Испытанный разумеется, в смысле неуёмного потребления алкогольной продукции. Это был маленький человечек, толстый, с невероятно красным лицом, местами отдающим в синь. За что он и получил соответствующее едкое прозвище: «Лиловый». К вечеру Лиловый так надирался, не дожидаясь отхода Гены, что даже отзывался на кличку, и радостно хлопал в ладоши, когда его затаскивали в каморку охранников, и бросали как мешок картошки на пол. Да-да, именно на пол, я не ошибся. То был своеобразный «ответ Чемберлену» униженных начальством сотрудников. И укладывать заместителя начальника на тапчан считалось неэтичным, неуместным, и вообще — ниже своего достоинства. А ведь в трезвом состоянии Лиловый не позволял к себе обращаться иначе как по имени-отчеству даже своим бывшим сослуживцам. К чему я всё это? Как ни крути, прозвище «Шура» всё же менее обидное чем «Лиловый». Ибо прошло с того времени много лет, я совершенно не помню как по рождению нарекли Лилового утирающие слезу умиления родители, а псевдоним живёт. И будет жить! Однако, поведанное здесь не повод бросать тень на прочих бывших работников КГБ. В той же охране я знал нескольких отличнейших мужиков, всю жизнь проработавших в данном комитете. У них имелись и огнестрельные ранения, и ножевые, они частенько вспоминали прошлое — советские времена, рассказывали, как возвращались на электричках домой с полными сумками полученных продовольственных пайков, и как вся электричка принюхивалась к запаху колбасы и сыра из этих сумок. При этом они оставались людьми и также сильно как остальные ненавидели Гену и его «зама». Так что жизнь у всех очень разная и многоликая…
Ну а я возвращаюсь к людям, с которыми учился в комбинате на «Нагорной». Из дам мне ещё запомнилась весёлая толстушка по фамилии Белова. Она оказалась из Апаковского депо. Запомнилась худенькая смурная девушка с чёрными кудрявыми волосами из Бауманского — вот она меня, кстати, сильно недолюбливала, я уж не знаю отчего — мы с ней не общались практически. И ничего плохого я ей даже теоретически сделать не имел возможности. Но тут уж может случиться как угодно. В чужую голову не влезешь. И весьма хорошо я помню вечно беспокоящуюся и, к сожалению — довольно глуповатую женщину лет сорока — сорока пяти. Точно не скажу. Вот её мне было искренне жаль. Она пришла на трамвай не за романтикой, и не «воплотить мечту детства в рубли», а от самой натуральной безысходности и нищеты. У неё на руках имелось двое несовершеннолетних детей, и нужно было позарез кормить их, одевать и учить. И платить за квартиру. Училась она плохо, на двойки, что вполне объяснимо. Когда ей сидеть за изучением «пути тока в цепи ходовых контакторов» или разбираться как функционируют «индуктивные шунты»? А как я объяснял, правила в комбинате такие: пропускаешь три дня занятий подряд — документы в зубы и дави на родину. В депо. К начальству. Объясняться на ломаном китайском, почему развалился Советский Союз, и отчего ты не хочешь постигать такую полезную и насущно необходимую науку как устройство вагона «Татра» 3. Или КТМ-608. Получаешь три двойки подряд (не важно, по каким дисциплинам), документы в зубы и… Вот эту женщину, кажется звали её Наташа — отправляли из комбината трижды. И трижды начальство в депо, выслушав незамысловатые оправдания, и сочувственно качая седовласой головушкой, возвращало её обратно. Таков был кадровый голод на предприятиях транспортной системы Москвы в те времена. 1999 год. Но здесь к слову, тот редкий момент, когда я лично — целиком на стороне начальства. Ибо, как показала практика и жизнь, хорошо учиться на водителя трамвая и хорошо водить трамвай — вещи кардинально разные. И руководство (зачастую сами бывшие «водилы» «выбившие в люди» тем же манёвром что и выше приведённый начальник охраны Гена), безусловно, это наизусть знало. И стремилось удержать пришедших к ним людей всеми возможными методами и силами. То есть, в принципе, прогулы и двойки были не так уж страшны, между нами говоря. Да, неприятно лишний раз объясняться в отделе эксплуатации, но не более того. Пожурят, пальцем погрозят, напишут новые бумаги и айда на Нагорную, в ту же группу…
Продолжаем. Из мужской части я хорошо помню двоих: одного из Окрябрьского депо по имени Володя, и второго из Русаковского. Володе было лет 45. И до прихода в депо он тоже что-то водил. Только не в системе городского транспорта. На трамвай его загнала нужда, и как он сам заявлял «постоянная стабильность». Сейчас, по прошествии времени я его отлично понимаю. Дожив до определённого возраста, и впрямь очень хочется стабильности. А уж в шизофренических девяностых, чур меня — чур меня, тем более. Но о Володе у нас ещё будет время поговорить, благо нас кинули вместе на две недели учебной езды в Октябрьское депо. И это время оказалось одним из лучших, что я провёл на трамвае. Однако о том чуть погодя. Что же касается второго, то его фамилия была Сурусов. Он пришёл к нам прямо из метрополитена. Да-да. Он являлся бывшим машинистом метро. Ему тоже набежало за сорок, и у него имелись серьёзные пункты со слухом и зрением. И… с алкоголем. Но если в первых двух проблемах он обвинял, кого только мог — в первую очередь «вечное проклятое подземелье с грохотом откуда вылетаешь на свет, и…пипец», то вторая, очевидно, целиком и полностью лежала на его дурости. Впрочем, вторую он проблемой не считал, и частенько приезжал на занятия «на веселее». Чем вызывал недоумение преподавателя ПДД Петухова. Общество частенько посмеивалось над Сурусовым. Особенно над тем как он отвечал «выученный материал». Это был трагифарс.
— Сурусов! — грозно обращался к нему голос того или иного преподавателя. — А ответьте — ка мне на такой вопрос… каким образом, вернее за счёт чего…
И далее следовало малопонятное название агрегата, повергающее мозг бывшего машиниста в мистический трепет. С детальным выяснением, как этот агрегат работает и каково его главное, и вспомогательное назначение.
Ответы Сурусова выглядели следующим образом:
— А — а — а, да! Вот… точно! Значит… э-э-э… значит… ну, как вы сказали?
— Ну, Сурусов, — с иронией вещал голос из-под небесья. — Что вы как маленький? Продолжайте. Комплект пружин… я же не могу за вас отвечать!
— Да-да, я же говорю: комплект пружин, это… как его… расположен… э — э — э, рядом.
— Рядом с чем?!
— А — а — а, ну как с чем? Это… как его… комплект пружин… сейчас я вспомню…
— Чего тут вспоминать, Сурусов? Защитный кожух имеет там место быть?
— Ах, да! — восклицал, быстро и часто кивая головой, бывший машинист подземки. — Конечно защитный кожух! Как же я про него забыл? Да-да! Комплект пружин в защитном кожухе! Правильно-правильно!
— Где комплект пружин?
— В защитном кожухе!
— Эх, Сурусов! На схеме показать что-нибудь можете?
— Я? Нет! Точнее… давайте я лучше в другой раз. Тут надо подумать.
Обычно подобные допросы кончались под общий смех, с неизменными восклицаниями в адрес жертвы кого-нибудь из постигающих трамвайное ремесло:
