Сергей Бушуев - Водитель трамвая
— За каким хреном мне сдался этот вонючий хохол?! Тупой, нищий, живущий в коммуналке? Как он уже достал, скотина!
Это реальные слова и оценки девушек, рассказывавших мне в том или ином виде подробности Николаевских «ухаживаний». («Николаевских» — слово — то какое, прямо император, мать его!) От себя я ничего не придумываю. Но Геннадий не отчаивался. Курил «бычки» в обилие подобранные в пепельницах (у него даже специально для этого имелся мундштук), и водил впоследствии трамвай по двадцать седьмому маршруту.
Но, справедливости ради, стоит заметить: однажды я всё же услышал из уст женщины похвалу в его адрес. И исходила она от девушки по имени Иордана Симонова.
— По нему видно, что он и хозяйственный, и как муж будет неплохой, — заметила она как-то мне, когда мы сидели на сдаче экзаменов по вождению.
Впрочем, данного обстоятельства всё равно оказалось мало для чистой и искренней любви, плавно перетекающей в брак, будь он неладен. Иордана Симонова отказала ему тоже.
Таким образом, я кратко обрисовал мужское представительство Краснопресненского трамвайного депо в комбинате. Пора переходить к женской части. Лично для меня — куда более приятной.
Итак. Краснопресненское депо в тот период времени олицетворяли также четыре девушки, две из которых являлись сёстрами. Но с разными фамилиями. У одной, что постарше была фамилия Лисовенко. Вроде так. Это оказалась, довольно возрастная дама, ближе к сорока годам, по виду — чистая алкоголичка. Так мне всегда представлялось. Хотя она сама и не скрывала факт особой расположенности к спиртосодержащим жидкостям. Но видно было — дамочка старалась следить за собой. У неё были белые пышные кудрявые волосы, неплохие по тем временам наряды, стройная фигура, и ужасно сиплый, дребезжащий голос. А чрезмерно нанесённая на лицо «штукатурка», вообще производила самое двусмысленное впечатление. Барышня временами дико хохотала (частенько при виде нарисованных силовых таблиц), и заявляла, мол, «эти картины Репина — просто фрик-футуризм»! Она состояла в браке, а, следовательно, не боялась показаться вульгарной.
Совсем иное дело её младшая сестра. Та самая Иордана Симонова. Это была полноватая девушка лет тридцати на вид, с очень-очень уставшим выражением лица, не красивая, крашеная блондинка, у которой на макушке чернел овал проступивших родных волос. Очевидно, к её явному неудовольствию. Иордана не любила следить за собой. Я сделал такой вывод сразу же. Она одевалась в мешковатые свитера и джинсы, лениво отвечала на вопросы, причём — всех кто к ней обращался, раздражённо говорила о трамвае, о том какие бедные везде мужчины её окружают, и очень сожалела о приключившимся у неё разводе с мужем, который, по её словам, всегда следил чтобы по утрам у них на завтрак на столе стояла икра.
Третью девушку звали Екатерина Гасымова. О, это сказка! Как она мне нравилась! Передать не могу. Внешность Катерины описать не столь уж сложно. Я бы дал ей не больше двадцати двух-двадцати трёх лет. Смуглая, с чёрными длинными прямыми волосами, немного полноватая, что впрочем, нисколько её не портило. А самое главное — лицо. Оно, безусловно, дело вкуса, но на мой тогдашний взгляд — просто очарование. Я почти был влюблён. Дабы читатель мог нарисовать себе более точную картину, спешу порекомендовать как-нибудь, включить спортивный канал и посмотреть трансляцию теннисного матча с участием сербской красавицы Анны Иванович (поклонники данного вида спорта, меня, несомненно, поймут). Вот Катя Гасымова — почти точная копия Ани. Те же полные губы, аккуратные черты лица. В общем, чаровница, что тут скрывать? Разумеется, я вовсе не призываю сравнивать Екатерину с теннисисткой Иванович. Тем более, внешность Гасымовой определялась её смешанным происхождением — она была на половину азербайджанка. Я просто привёл это сравнение для наглядности. Кроме того, заслуживает особого одобрения характер Кати — мягкий, женственный, покладистый, добрый. Я ни разу не слышал от неё грубого слова, и не видел проявления какой-либо агрессии. В любых ситуациях, всегда девушка оставалась подчёркнуто вежлива, улыбчива и доброжелательна в общении с кем бы то ни было. Не скрою, за всю мою последующую жизнь я ни разу не был очарован другой девушкой так же сильно как Катей. И хотя шансов на завоевание её у меня не имелось никаких (я это осознавал всегда), на протяжении всей учёбы я старался по возможности держаться поближе к ней, дабы насладиться её обществом и беседами. Действительно — не забываемая девушка! Чёрт возьми!
Ну и последняя представительница Краснопресненского трамвайного депо — Жанна Васильева. О ней надо заметить, разговор особый. С чего бы начать? Что ж, давайте с внешности, а потом всё остальное. Жанна была худенькой девушкой, но стройной, с неплохими формами. Лицо её я не назвал бы особо привлекательным, но что-то в нём наблюдалось интригующее. Носила девушка короткую причёску, одевалась скромно. Училась — отлично! К удивлению и на зависть остальных. И чего я никак не могу понять до сих пор: почему она выбрала меня? В прямом смысле. Нет, не нужно хвататься за сердце и мечтать, мол, наконец-то — добрались до романтики! Не торопитесь. У нас не произошло романа. К сожалению, признаюсь. Поведать о наших с ней отношениях, также тяжело как окончить трамвайный комбинат. Но я постараюсь.
Главным препятствием на пути нашего потенциально возможного романа явился её муж. Вы удивлены? Я не меньше вашего оказался удивлён, когда девушка, смело заигрывая со мной, и делая всяческие недвусмысленные намёки, сообщила о его наличии.
«Тогда к чему ты ко мне ластишься? — помнится, подумал я. — Если ты замужем?»
На самом деле имелся у девушки муж или она его выдумала? Я не соображу и по сию пору. Но факт остается фактом: Жанна сразу же обозначила свою занятость, и… как после этого к ней лезть с приставаниями? А? А намёки она, между прочим, продолжала делать! На протяжении всего времени нашего совместного обучения. Я никогда не понимал её. Если я начинал идти на сближение, девушка увиливала. Стоило мне охладеть, барышня переходила в наступление. Дурдом! Скучно ей было что ли? Кто их этих дам разберёт? Ей исполнилось только двадцать лет. И разницы в возрасте у нас практически не было. Мы частенько возвращались с ней вместе с занятий, Жанна рассказывала мне о своём муже, о том, как они живут. О том, что он работает водителем автобуса, и активно ей помогает в осваивании материала, который преподают нам, и в будущем поможет ей стать настоящим водителем трамвая, так как хорошо знает всю эту кухню. Я верил ей. А почему я должен был не верить? Рассказанное Жанной звучало правдиво и вполне убедительно.
Девушка жила в Строгино, так же как и я. И, разумеется, ездить на «Нагорную» и обратно удобнее было вместе. В любом случае — мы сдружились. Чуть позже я поподробнее поведаю, как развивались наши отношения, а пока возвращаюсь к народу, учившемуся в нашей группе.
Народ, как и полагается, оказался самый разношёрстный. Из тех, кто оставил яркие краски на скупом холсте памяти, живо рисуются представители Апаковского, Октрябрьского, и Бауманского депо. Я помню худую, плоскую как стена супермаркета девушку без одного переднего зуба. Ей быстренько прикрепили прозвище: «Шура». По мотивам одноимённого попсового гамадрила облюбовавшего в ту пору телевизионный экран и немало помозолевшего глаза почтенной публике своими истеричными клипами. Так вот, эта самая девушка-Шура, как оказалось, к тому моменту нажила совершенно спокойно, без каких-либо истерик младенца. Для меня в ту пору информация об этом событии стала откровением. Неужели на такую можно вообще залезть?! Я бы только под дулом «калаша» согласился. Не иначе. Но нашлись любители. На любой товар как говориться… Однако самое забавное в следующем. Больше всего её жалел аляпистый «метросексуал» Ребров. Он постоянно таскался рядом с ней, подбадривал её и ныл, дескать, бедненькая, тебе так тяжело приходиться, небось. На что «бедненькая» страшно злилась, и пару раз даже собиралась расквасить ему физиономию (я свидетель её помыслов), дабы выбить «гламур от кутюр из дурной башки». Слова не мои — цитирую по оригиналу. То есть по «Шуре». Также означенная жертва музыкальной индустрии (в разделе псевдонимов: он мог бы при иных обстоятельствах и иной внешности оказаться благозвучней), временами вздыхала нарочито громко, и, подперев рукой голову, печально сообщала:
— Эх, никто меня не греет! Не жалеет!
Услыхав подобные заявления, я обычно показывал ей на батарею, и советовал:
— Вот, прижмись покрепче. Ничего лучшего человечество до сих пор не придумало.
На что мать — одиночка агрессивно ухмылялась, выставляя на всеобщее обозрение недостающий зуб, и делилась с остальными представительницами прекрасного пола негодованием, по поводу моей чёрствости. Но ничего не попишешь. Я был молод и резок. Кстати, если уж зашла речь о сценических псевдонимах, то кликуха «Шура» далеко не самая страшная. Прежде, как я уже упоминал, я работал в не славных рядах больничной охраны с идиотским названием: «Корунд». Что сие означает, ума не приложу до сих пор. Возглавлял эту охрану старый КГБшник Гена. Говорили, якобы он дослужился до полковника. Не в охране конечно, а в Комитете. Ну и на старости лет подыскал себе халтурку. На халтурке начал использовать вошедшие в привычку методы: стучать и всячески «глушить» сослуживцев, прогибаться под начальство (в большей степени под главврача больницы Мишугина), и в результате своей гнилой деятельности «выбился в люди». То бишь возглавил ту самую охрану, куда несколько лет назад пришёл, будучи списанным за пьянство и старость из КГБ. Но повадок не изменил. Каждое утро у него начиналось с дежурного обхода всех объектов, с обязательным разносом подчинённых по всем стоящим и не стоящим поводам, а затем (расслабленный и облегчившийся от сброшенных на других отрицательных энергетических испражнений), он стоял у ворот, ожидая приезд Главного, и лучезарно улыбался. Тот приезжал, Гена вытягивался по стойке смирно, и отчитывался, мол, в Багдаде всё спокойно. Какое прозвище придумали рядовые охранники Гене, я вам рассказывать не буду — оно грубое и матерное. А вот о его заместителе — в самый раз. Расскажу. Заместителем Гены в больнице стал его давний испытанный друг. Испытанный разумеется, в смысле неуёмного потребления алкогольной продукции. Это был маленький человечек, толстый, с невероятно красным лицом, местами отдающим в синь. За что он и получил соответствующее едкое прозвище: «Лиловый». К вечеру Лиловый так надирался, не дожидаясь отхода Гены, что даже отзывался на кличку, и радостно хлопал в ладоши, когда его затаскивали в каморку охранников, и бросали как мешок картошки на пол. Да-да, именно на пол, я не ошибся. То был своеобразный «ответ Чемберлену» униженных начальством сотрудников. И укладывать заместителя начальника на тапчан считалось неэтичным, неуместным, и вообще — ниже своего достоинства. А ведь в трезвом состоянии Лиловый не позволял к себе обращаться иначе как по имени-отчеству даже своим бывшим сослуживцам. К чему я всё это? Как ни крути, прозвище «Шура» всё же менее обидное чем «Лиловый». Ибо прошло с того времени много лет, я совершенно не помню как по рождению нарекли Лилового утирающие слезу умиления родители, а псевдоним живёт. И будет жить! Однако, поведанное здесь не повод бросать тень на прочих бывших работников КГБ. В той же охране я знал нескольких отличнейших мужиков, всю жизнь проработавших в данном комитете. У них имелись и огнестрельные ранения, и ножевые, они частенько вспоминали прошлое — советские времена, рассказывали, как возвращались на электричках домой с полными сумками полученных продовольственных пайков, и как вся электричка принюхивалась к запаху колбасы и сыра из этих сумок. При этом они оставались людьми и также сильно как остальные ненавидели Гену и его «зама». Так что жизнь у всех очень разная и многоликая…
