Георгий Свиридов - Охотники за алмазами
Юрий Юрьевич с улыбкой вспоминает о том, сколько было споров в Москве, в совете по опорному бурению, когда определяли «точку» Для Тазовской скважины. Одна половина предлагала ставить вышку в поселке Тазовском, а другая настаивала бурить в Самбурге. Трест же располагая картой геофизической разведки местности, указывавшей на крупные перспективы чуть в стороне, добился своего, и «точка» для буровой была определена южнее Тазовского на два десятка километров. Скважина стала не опорной, а поисковой. Здесь и был открыт газоносный пласт, по своей мощности превышающий во много раз Березовское месторождение… Конфуз был полным после того, как выяснилось, что обе ранее рекомендованные «точки» стреляли мимо месторождения.
Да, факты, как говорят, вещь упрямая. Если бы в те годы, до объединения, хотя бы третья часть больших денег, расходуемых на опорные скважины, была бы передана геофизикам для «прощупывания» огромных территорий, то можно с уверенностью сказать, что открытие промышленных запасов нефти в Западной Сибири состоялось бы на несколько лет раньше. Но что теперь говорить и сетовать! Хорошо оглядываться назад с вершины прожитых лет: все видно и понятно. А в те годы еще кипели страсти и в жарких дебатах определялись главные направления исследований.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Летчик мягко сбавил высоту, и крестообразная тень самолета заскользила по синеве широко разлившейся Оби, наискось перепрыгивая через рыбачьи лодчонки и катера, через длинные плоты и торчащие из воды кущи деревьев.
С высоты хорошо просматривался приближающийся город, что вольготно раскинулся на крутом правом берегу. Впрочем, городом его трудно было назвать. Это были три поселка, примыкающих друг к другу.
— Ургут, — Виктор Шанин произнес название города таким тоном, словно под крылом самолета раскинулись кварталы индустриального центра. — Гордость Сибири!
— Тот самый? — режиссер вопросительно посмотрел на Далманова.
Фарман ничего не ответил. Он, казалось, не слышал вопроса. А может быть, и в самом деле не слышал. Он мысленно уже был в недавнем прошлом. Полном радости и неприятностей. Семь лет жизни…
Вместо него на вопрос ответил Шанин.
— Да, тот самый.
— Отсюда все и пошло?
— Отсюда. Еще до войны, летом тридцать четвертого, здесь бродил дотошный человек, геолог Васильев. На обском притоке собрал в склянку из-под консервов первую сибирскую нефть. Она взбулькивала у берега. Вот те самые два или три миллиметра маслянистой пленки и начали отсчет нынешним бесконечным тоннам.
— Так, значит, первым был совсем не он? — шепотом спросил режиссер, показывая глазами на Далманова.
— Тот лишь указал место. А в нефтеразведке это еще далеко не все. Надо открыть подземные реки. И открыл их именно он, — Шанин кивнул на Далманова и продолжал: — Главная нефть не здесь, а в Усть-Югане. Но Ургут был первой базой, так сказать, изначальной точкой. Как он разросся! Прямо другой стал, не узнать, — Шанин приблизился к стеклу, рассматривая город. — Видите, труба дымит? То рыбокомбинат. Смотрите, у причала пароход, а по транспортеру тянутся ящики с консервами в трюм… В недавнем прошлом единственный промышленный объект на сотни километров вокруг. Впрочем, и рыбокомбинат изменился, стал крупнее. Слева блестят стекла нового цеха. Да и причал соорудили новый. Растет Ургут, ширится!
— Может, нам и его запечатлеть? — спросил режиссер.
В сценарии ничего не было сказано об этом таежном городе. Режиссер мысленно прикидывал, как станет монтировать эти кадры, «укладывая» их в сюжет телефильма.
— Не прогадаете, — сказал Шанин, — через пять — восемь лет здесь вырастет совсем иной город. Я и то уже многое не узнаю, хотя, кажется, частенько сюда заглядываю.
Корреспондент перед самым отлетом из Москвы знакомился с планами будущей застройки Ургута. Поэтому Шанин не только мог сравнивать недавнее прошлое с сегодняшним днем, но и видеть будущее этого обновленного таежного города, стремительно раздвигающего свои границы. Он наступал, отвоевывая у болотистой тайги землю. Уже сегодня четко просматривается старый город, ставший административным центром, поселок нефтяников, поселок строителей, а скоро появится и поселок энергетиков. В каждом микрорайоне свои магазины, клубы, бани, даже свое автобусное сообщение. Над крышами домов уже кое-где торчат телевизионные антенны. Шанин улыбнулся — таежники с нетерпением ждут окончания строительства станции «Орбита». Массивное одноэтажное здание с плоской крышей, на котором идет монтаж гигантской раковины-антенны, хорошо видно с высоты. Скоро в квартирах вспыхнут голубые экраны, и сибиряки смогут смотреть московские передачи. Огромная раковина будет чутко улавливать позывные спутника, летящего где-то в заоблачной космической дали.
Меняется и центр города. Идет полным ходом стройка Дома Советов, Дома культуры, хлебозавода, трех детских садов, яслей… Должны приступить к возведению мясокомбината с колбасной фабрикой, вырастут цеха авторемонтного завода. Запланирован спортивный комплекс — несколько залов и плавательный бассейн…
Болота, еще недавно прижимавшие городок к самому берегу реки, нехотя отступают. Природа не может устоять перед напором техники. Шанин смотрел на зыбкую кочковатую почву, покрытую чахлым сосняком, и мысленно видел на этом месте белокаменные корпуса ГРЭС. Более миллиона киловатт — такова будет ее проектная мощность. ГРЭС впервые в стране будет работать на попутном газе, который сейчас бесцельно сжигается. С расширением нефтедобычи попутного газа будет все больше и больше.
Шанин видел огненные факелы, которые десятками лет горят на нефтепромыслах Поволжья, в Татарии и Башкирии. Миллионы кубометров ценного сырья, которое вместе с нефтью выходит из земных глубин, бесцельно уничтожаются. Теперь запылали факелы и в Западной Сибири. Чуть ли не у каждой скважины. Когда летишь ночью над Усть-Юганом, то внизу, в черной тайге, огненным пунктиром полыхают огни. Чем мощнее скважина, чем больше она дает нефти, тем яростнее бушует над отводной трубой глухо ревущее пламя. Горит попутный газ, горят тысячи метров несотканных нежнейших тканей, будущих синтетических мехов, ковров, уничтожаются несозданные автомобильные покрышки, капроновые канаты и рыбачьи сети, тысячи тонн прочнейших пластмасс, которые могут заменить сталь нержавеющими легкими трубами, и их с избытком хватило бы для водопроводов и создания канализационной сети во всех городах, поселках и селах нашего Отечества… Попутный газ сжигают, чтобы уберечь людей и оборудование от взрыва и отравлений, и походя выбрасывают в воздух невидимое простым глазом народное добро.
Виктор Шанин не раз в своих статьях и очерках ставил вопрос о комплексном использовании природных богатств. А когда узнал о разработках проекта мощной ГРЭС, которая будет целиком работать на попутном газе, всячески поддерживал энтузиастов… Теперь проект утвержден, и скоро начнется строительство необычной электростанции. Утвержден и другой проект: в эту таежную глухомань сквозь чащобы, через болота и реки протянутся стальные струны железной дороги. Через пойму Оби встанет ажурный железнодорожный мост. А сейчас развернулось строительство громадного речного порта.
— А теперь снимай причалы, — за спиной Шанина звучал голос режиссера. — И кран, который поднял груз.
Емельяныч вел самолет низко над водою, над мачтами кораблей, катеров, барж, рыбачьих лодок, вдоль будущей причальной стенки. Берег Оби заковывался в серую броню железобетона. Уже работают два крана-тяжеловеса, а встанут — двадцать четыре. Гигантские руки портальных кранов день и ночь будут неустанно трудиться, обрабатывая поток грузов, которые отсюда пойдут дальше на север… Идет новое покорение Сибири.
— Отхватили кадрики! — расплывался в улыбке оператор, его усы весело топорщились. — Новый город тайги.
— Не совсем новый, — поправил Шанин. — Еще не родился Колумб и Ермак не начинал своего похода, а сюда, в Обское Лукоморье, уже забредали новгородцы, вольные русичи, земляки Садко. Еще мир не ведал волшебного слова «Сибирь» и в Европе со времен Геродота не менялось твердое убеждение, что за Седым Камнем, за Урал-горами, обитают дикие нелюди, гоги и магоги, а новгородцы, потом московские князья уже брали с Ургутского хана посильный ясак — по соболю с каждой взрослой души. В те времена собольи шубы росли здесь на кедрачах, объедаясь орехами, а воротники и шапки из горностая, если присмотреться, сушились на смородиновых кустах. Ургут был столицей пушнины, как тогда говорили, «мягкой рухляди».
— Что-то не видать на кедрачах соболиных шуб, — заметил оператор, пристально разглядывавший прибрежные заросли.
— Природа богата, но не бесконечна. Она не терпит хамского отношения, — сказал журналист. — Веками попозже, в петровские времена, на гербе города, высочайше утвержденном, значился уже не соболь, а тощий лис, в «знак обильной ловли оных в округе». А еще через два века здесь мало было и лисиц, пришло в захирение и само городище. Накануне первой мировой войны в Ургуте проживало всего полтораста человек, аборигены да каторжане. Жили охотой и рыбалкой. Не особенно он разросся и после революции. Правда, вырос рыбозавод, появилась школа, и курсировал, как рассказывают, даже один автобус. Я того города не видел. А размах пошел после открытия нефти.
