Владимир Рудим - Баллада о дипкурьерах
— Руки вверх!
Платок тут же был сорван. Вместо бабы оказался мужик.
— Попался, петлюровская сволочь! А что у тебя в кошёлке?
Там оказались гранаты. Петлюровца сняли, закончили досмотр женщин.
Пограничный полустанок. Женщины разбрелись по окрестным деревням. Военнопленные остались. Как ехать дальше? На путях стоит под парами бронепоезд. Впереди две платформы, сзади — одна. Урасов подошёл к какому-то командиру (галифе кожаное, маузер на боку — конечно, командир!).
— Товарищ красный командир, подвези нас, если будешь ехать вперёд. Мы военнопленные, к своим бабам добираемся.
Командир неожиданно для Урасова согласился:
— Садитесь на заднюю платформу. Живо!
Когда все влезли, тот же командир сказал:
— Ежели встретится петлюровский бронепоезд, откроем огонь. Тогда по моей команде живо все слетай на землю.
Так и случилось. Проехав километров десять, поезд ещё на ходу начал стрельбу. Потом стал. Платформа вмиг опустела.
Урасов и ещё двое венгров-крестьян, с которыми он успел познакомиться, сразу подались влево, в ближний лесок. Да и дорога туда вела. За ними потянулись и остальные. Всего человек тридцать.
Урасову стало ясно: вдоль железной дороги идти опасно. Поэтому ом первым завернул в лесок. Но куда ведёт эта дорога? В сторону Винницы. Вскоре показалась деревня. Отдохнули возле крайних хат, расспросили дорогу на Винницу.
Владимир и двое венгров-крестьян шагали впереди — нужно было засветло попасть в город.
Невдалеке показался петлюровский конный разъезд. Но он почему-то не приблизился — конники издали посмотрели на ходоков и ускакали.
Тем же путём шли дальше и военнопленные. Впереди зачернели соломенные кровли.
— Отдохнём в селе малость, а то притомились, — сказал Урасов своим спутникам.
Втянулись в улицу. А там полно петлюровцев. Конные, пешие. Смотрят на входящих. Чувствовалось: ожидают. Многие нетвёрдо стоят на ногах, покачиваются, сверля исподлобья мутными, недобрыми глазами.
Сидевший на коне здоровенный детина тронул лошадь шпорами, приблизился. Провёл рукой по усам — правый был закручен вверх, левый — вниз.
— Стройсь! — крикнул высоко, визгливо.
Выстроились. Урасов занял место в самой середине.
Конный снова рукой по усам.
— Предупреждаем: усе ценности, как-то золото, серебро, николаевские деньги и прочие брильянты, приготувать к конфискации. В случае скрытия — меры военного врэмэни — шлёпаем на мести.
Четыре шеренги зашевелились. Из-за пазухи, из карманов, шапок вынимались ценности. Урасов приготовил сто рублей серебром. Остальные деньги лежали в старом сундучке с двойным дном.
Несколько петлюровцев пошли по шеренгам. Осмотр начали с двух концов. У бандитов были мешки — в них ссыпали добычу. От петлюровцев сильно несло самогоном.
Урасов внимательно наблюдал за обыском. Бандиты прощупывали швы, срывали с пленных головные уборы и, помяв их в руках, бросали в лицо, отборно ругаясь, У двух военнопленных распороли пальто и нашли деньги. Их тут же зарубили шашками. Стоявшие рядом шарахнулись в стороны, шеренги смешались.
— Стройсь, суки, а то всех порубаем!
Пока восстанавливался порядок, Владимир успел передвинуться левее, он заметил, что двое петлюровцев слева менее тщательно шарят, хотя больше матерятся. Особенно старший — тучный, с жёлто-голубым бантом на папахе. Он каждого тыкал кулаком в грудь:
— Шо у тэбэ?
Жадно хватал деньги, дёргал за одежду, нещадно матерясь, и подходил к следующему.
Вот он наконец остановился перед Урасовым. Ожидая удара в грудь (петлюровец всех бил перед обыском), Владимир стал чуть боком, так, чтобы удобней было откинуться назад. Удар скользнул по пальто.
— Шо у тэбэ?
Владимир протянул завязанное в платок серебро. Петлюровец с жадностью захватил полную горсть, высыпал себе в кармам, роняя монеты на землю, остальное швырнул в мешок.
— Оце й усэ?
— Всё. Больше ничего нету.
Воровские глаза недоверчиво шарят по фигуре Урасова. «Надо отвлечь его внимание».
— Вот разве что это. — Он подтолкнул ногой свой сундучок, раскрыл. Там сверху лежал специальный набор, рассчитанный для подобных случаев: мыло, дамские чулки и другая дефицитная дребедень. Всё это быстро очутилось во вместительном кармане петлюровца.
— Скидай ботинки!
У Владимира были новые, крепкие кожаные ботинки сорок пятого размера — на два номера больше, чем нужно, — тоже не случайно.
Грабитель тут же натянул ботинок, повертел ногой, неожиданно швырнул обратно:
— Дужэ вэлыки.
Выругался витиевато и подошёл к следующему.
«Кажется, пронесло». Спина Владимира была влажной.
Осмотр закончился. Два вздувшихся мешка награбленного поднесли к верховому усачу, перебросили через седло. Главарь махнул нагайкой вдоль улицы:
— Топай отседова, да побыстрей… Шоб через пять минут духу не было!..
Деревня осталась позади. Через несколько часов вошли в Винницу.
С трудом — то на товарняке, то пешком — добрались до Жмеринки. Дальше — до Проскурова — месили чернозёмную грязь на просёлочных дорогах. Всё время слышалась орудийная стрельба — редкая, но методичная. Наконец добрались до вокзала. В зале ожидания — стоны, крики. Оказывается, это те, кто попытался доехать товарным составом из Жмеринки. Перед самым Проскуровом рельсы оказались разобранными, паровоз взорвался. И теперь на вокзале лежали люди контуженые, обожжённые, с переломанными руками, ногами. Петлюровцы несколько раз кричали, чтобы все убрались с вокзала. Одного военнопленного, пытавшегося возражать, застрелили.
— Пойдём отсюда скорее, — предложили спутники Владимира. — Вон что творится! Петлюровцы как скаженные бегают.
Урасов окинул взором зал. На лавках, па полу лежали раненые, кое-как пытаясь сами себе помочь.
— Ну что ты смотришь, пошли! — потянул его за рукав сосед.
Владимир поставил свою ношу в угол, сказал:
— Покараульте, я поищу аптечку.
Он побежал к дежурному по вокзалу. Аптечка нашлась. И Ура. сов принялся перевязывать и врачевать. Искусству оказывать первую помощь, особенно при ушибах, переломах, он научился ещё до революции в Перми, когда был дружинником, охранял большевиков на митингах и демонстрациях.
Через несколько минут у Владимира нашлись добровольные помощники. Как мог, он облегчал участь раненых.
Он не заметил, сколько прошло времени.
Вдруг кто-то грубо схватил его за плечо и едва не повалил на пол. Петлюровец!
— Пойдём! — скомандовал он.
Раздалось несколько голосов раненых:
— Побойтесь бога!
— Отпустите фершала, ради Христа!
Петлюровец замахнулся прикладом на раненого:
— Прекрати лопотать! Его требует главный врач!
— Какой главный врач? — удивился Урасов.
Петлюровец показал в окно:
— Разве не видишь? Санитарный поезд прибыл.
Владимира проводили в пассажирский вагон.
Главный врач, худой, лысый, в пенсне, заканчивал ужин. На столике стояла бутылка коньяка.
— Ты что же, любезный, фельдшер?
Владимир вытянулся:
— В нашей австро-венгерской армии такого звания нет. Я санитар.
— Так ты, значит, австро-венгерский пленный?
— Так точно, ваше благородие.
— Мне передали, что ты умело действуешь… А жаль, что ты не фельдшер и что австрияк.
Словак, вашскородие.
— Ну, чёрт с тобой, всё равно. Садись за стол. Ешь!
От коньяка Урасов отказался («голоден, опьянею»), но поел как следует.
Врач выпил коньяку и за себя и за Владимира.
— Слушай, словак, я дам тебе медикаменты на дорогу.
— Отберут всё равно.
— Не отберут, получишь охранную бумагу.
Так Урасов стал обладателем петлюровской грамоты на украинском языке. В ней говорилось, что медикаменты выданы санитарным отделом атамана Петлюры фельдшеру Браблецу для оказания медицинской помощи группе военнопленных, следующих на родину.
Урасов сразу понял, как здорово ему повезло.
С грамотой, как с палочкой-выручалочкой, он смело ходил к комендантам, всевозможным начальникам, командирам и в конце концов пересёк австро-венгерскую границу.
БРАБЛЕЦ НЕ ЗНАЕТ СЛОВАЦКОГО!
Потрёпанные и грязные пассажирские вагоны февраля девятнадцатого года. Они скрипят, покачиваются со старческими оханьями, кажется, вот-вот развалятся. Поезд идёт на Дебрецен. В вагонах — бывшие военнопленные и сопровождающие — представители австровенгерских властей. У них альбомы с фотографиями тех, кто находится в русском плену. Показывают, спрашивают: кого знаете, где он сейчас, чем занимается. Не нравятся Урасову эти сопровождающие. В Дебрецене наверняка загонят всех в «карантин», будут проверять. Когда поезд с натугой преодолевал подъём, Урасов спрыгнул, скатился вниз под откос. Были сумерки. Зашагал вслед поезду по шпалам. Накрапывал дождь. Сильней и сильней. Он лил всю ночь. К рассвету, промокший до костей, Урасов добрался до станции Горойда. Вокзал пуст. Поезд на Будапешт отправится через четыре часа. Надо воспользоваться этим временем, что бы хоть кое-как привести себя в порядок. Побродил по прилегающим к вокзалу улицам, заглянул на вокзал, купил билет. Ехать сразу в Будапешт, не зная обстановки, рискованно. Поэтому взял билет до Хатвани: там много русских военнопленных, работающих на сахарном заводе, легче затеряться в случае беды.
![Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]](/uploads/posts/books/143235/143235.jpg)