Анатолий Безуглов - Встать! Суд идет
Помню только причитания Митькиной жены, которые отдавались в душе такой болью и безысходностью, что я был готов бежать хоть на край света, лишь бы не слышать их.
Потом мы сидели со следователем райпрокуратуры в кабинете у Ксении Филипповны. Он спокойно стал заполнять протокол допроса — фамилия, имя, отчество — и время от времени сгибал и разгибал скрепку.
Я смотрел на его ровный, отчетливый почерк, отмечал про себя профессиональную неторопливость и обстоятельность, с которой он вел допрос, а в голове у меня проносилось: ну вот, пошла прахом вся моя жизнь, служба. Осталось только появиться «черному ворону»…
Когда следователь закончил, в кабинет зашел майор Мягкенький с судмедэкспертом. Начальник райотдела милиции, как мне показалось, старался на меня не смотреть.
Судмедэксперт, с редкой седой шевелюрой, в коломянковом пиджаке, засыпанном пеплом и крошками табака, вертел в прокуренных пальцах потухший окурок.
— Наружных повреждений нет… По всей видимости, смерть наступила часа четыре с половиной назад. А сивухой до сих пор несет! Такого вскрывать — хуже нет! — Он посмотрел на меня и, усмехнувшись, покачал головой: — Ему не воды надо было, а граммов сто пятьдесят… Тогда, может быть… — Он развел руками. — Абстиненция. — Незнакомое слово врезалось в сознание. — Вот тебе, бабушка, и троицын день… — закончил судмедэксперт и закурил новую папиросу.
— Что, теперь прикажешь в вытрезвителях водку держать? — хмуро произнес майор.
— И селедочку с луком, — усмехнулся следователь.
Мягкенький, озабоченно вздохнув, сказал мне:
— Нечего пока тебе тут маяться. Поехали…
И мы пошли через толпу расступившихся станичников — майор, судмедэксперт и я.
Следователь остался в станице.
Я шел, никого не видя, не различая и не выделяя из общей массы.
И как хлыст обожгли слова какой-то старушки:
— За что человека сгубили, ироды, да еще в божий день?..
Уже в машине, по дороге, недалеко от сельисполкома, где в моей комнате лежал утихший навсегда Герасимов, когда мимо нас промчалась машина из морга, начальник райотдела сказал в сердцах:
— Дернул же тебя черт забрать его в свой кабинет!
Я ничего не ответил. Неужели и он думает, что я виноват? Но в чем? Почему смерть Митьки лежит на мне?
Может быть, я действительно сделал что-то не так? А с другой стороны, не забери я его к себе, могло ведь случиться еще страшнее.
Вдруг подумал: смогу ли я доказать следователю, что не виновен, поверят ли мне?
В райотделе в Краснопартизанске только и говорили о ЧП в станице. Майор Мягкенький собрал руководящий состав, и они стали о чем-то совещаться. Я сидел в дежурной комнате и еще и еще раз перебирал события ночи.
Может быть, я что-нибудь сделал Митьке, когда боролся с ним в хате? Ведь мы катались по полу, как сцепившиеся звери, ударялись о ножки стола, о комод… Попал нечаянно в висок — и крышка… У меня у самого до сих пор ныл затылок: на нем бугрилась здоровенная шишка.
От всех этих мыслей меня бросало то в жар, то в холод.
В приемной начальника отдела я неожиданно столкнулся с бабой Верой, той самой, у которой была корова Бабочка.
Чистенькая, наглаженная Крайнова смиренно ожидала, когда можно будет зайти к майору. Возле нее, плечом подпирая стену, стоял подросток, угрюмо созерцая свои длинные, нескладные руки.
Крайнова, увидев меня, поклонилась:
— Здравствуйте, товарищ участковый.
Бывать в подобных учреждениях ей, видимо, приходилось не часто. И мне она обрадовалась, как своему.
— По какому делу? — спросил я. — Может быть, помощь какая требуется?
— Благодарю. Спасибочки, — еще раз поклонилась она. — Вот за горемычным пришла, — кивнула старушка на подростка. — Внучок мой, Славка.
Парнишка глянул на меня виновато из-под челки, наискось закрывавшей ему лоб.
— Набедокурил?
— Из бегов вернули… — вздохнула баба Вера.
И тут я обратил внимание на старенький, видавший виды рюкзак в углу приемной.
Из двери выглянул Мягкенький.
— Заходите, Вера Николаевна. И ты, Миклухо-Маклай… — поманил он паренька.
Славка, подхватив рюкзак, двинулся вслед за бабкой. Пропустив их, майор сказал мне:
— Кичатов, зайди ко мне минут через десять.
— Слушаюсь, товарищ майор.
А когда я ровно через десять минут вошел в кабинет начальника, он уже был один и сразу приступил к делу.
— На твой участок направлен проживать Вячеслав Крайнов. К бабушке, стало быть. Ты их видел.
— Так точно, товарищ майор. Крайнову я знаю. Пенсионерка. Муж ее тоже пенсионер. Коммунист.
— Постой, не долдонь. Вячеслав Крайнов был дважды задержан в поездах дальнего следования. На восток двигался. В Сибирь. Романтика, понимаешь, одолела. Парнишка, еще и пятнадцати нет. В город с родителями перебрался шесть лет назад. А город на иного влияет не в лучшую сторону. Один раз задержали в поезде целой компанией. Вернули родителям. Теперь — рецидив. Ну и мелкая кража. В колонию его — жалко. Испортится вконец. А украл с голодухи. Проводники на поездах, подлецы, что делают: берут у таких, как он, последнюю пятерку, и езжай куда хочешь. Не думают, что у пацанов шиш в кармане остается. А ехать надо пять-шесть суток. Вот и воруют. Короче, хлопца сняли с поезда, а он назвал адрес своей бабки. Может, испугался, что отец взгреет как следует. Родителям сообщили по телефону. Крайнову-старуху вызвали. Они про меж собой решили, чтобы этот самый Миклухо-Маклай пожил в деревне, подальше от дружков. Да и сам задержанный говорит, что хочет жить у бабки. А тебе задание — присмотреть за ним. Найди кого-нибудь постарше его, из комсомольцев. Что называется, настоящего общественного воспитателя. Чтобы занялся им. Потом утвердим все как полагается. Задание ясно?
— Так точно, товарищ майор.
Уже в конце рабочего дня я встретился в РОВДе со следователем райпрокуратуры, который вернулся из Бахмачеевской. Он посмотрел на меня и покачал головой:
— Повезло тебе, Кичатов. В рубашке родился. Двенадцатый калибр. С такого расстояния он размозжил бы тебе голову, как перезрелый арбуз. Завтра часиков в одиннадцать зайди ко мне. Продолжим разговор.
Я решил сегодня в Бахмачеевскую не возвращаться. Все равно утром надо быть здесь. Завтра же должно состояться вскрытие. Что оно покажет? А если предварительное заключение судмедэксперта, что Герасимов умер с перепоя, не подтвердится?
Но об этом не хотелось думать.
«Дорогая Алена!
Ты спрашиваешь, как идут дела у меня? Сама знаешь, когда говоришь по телефону, все главное вылетает из головы. А дел у меня по горло. До меня здесь был один человек, который все запустил, и приходится налаживать. Сейчас готовлю большую и важную лекцию для населения, разработал и утвердил в сельисполкоме мероприятия по профилактике преступности. Мне тут подбросили одного подростка твоих лет, с которым надо провести большую воспитательную работу. Еще думаю организовать в колхозе секцию самбо. С утра до вечера занят. Ты не представляешь, сколько у участкового инспектора всяких забот и хлопот. И еще многое я тебе писать не могу из-за специфики моей службы. Аленка, как там наши папа энд мама? Где ты думаешь провести лето, неужели проторчишь в Калинине? И с чего ты взяла, что я влюбился? Ты еще маленькая и в этих вопросах ничего не смыслишь. Пиши мне чаще, целуй маму и папу. Крепко обнимаю, твой Дима».
Такое вот письмо я написал своей сестренке сразу по возвращении из города. Но опустить в почтовый ящик так и не решился.
Во-первых, потому, что дела у меня шли совсем не блестяще, на душе было муторно и тревожно. Во-вторых, какой интерес сестренке читать о моих повседневных делах? Тем более героического в них пока что мало. В-третьих, я хотел бы пригласить ее отдохнуть в Бахмачеевскую. Какая это была бы радость — побыть вместе! Но этого я не мог себе позволить. Не дай бог, до нее дойдут какие-нибудь слухи.
Вскрытие показало, что Герасимов умер с перепоя. Но следователь на допросе вел себя странно. Все было официально и сухо. И лицо его ничего не выражало. Он отпустил меня, сказав: «Разберемся». А в чем и как — не знаю.
И еще до меня дошли сведения, будто наш комсомольский секретарь ездил в Краснопартизанск. К следователю. От себя лично. Поговорить с Колей откровенно я не решился. Все ждал, сам расскажет. Но Катаев при встречах никогда не заводил разговора о своей поездке и вообще о Герасимове. Может быть, не желал огорчать?
Но самым неприятным были слухи. Ядовитые, злые.
Проходя по улицам станицы, я чувствовал спиной долгие взгляды. Кое-кто был склонен не верить следователю и заключению судмедэкспертизы. А иные прямо говорили, что не попади Митька в ту ночь в милицию и опохмелись утром, жить бы ему да жить. Может быть, и так. Но кто мог поручиться, что, оставь я его дома, не пришлось бы хоронить его жену и сына, а самому Митьке не переживать эту трагедию и суд?
