Клара Цеткин - Воспоминания о Ленине
“Теоретики наступления” во время дебатов в совещаниях комиссий и в пленуме не добились никакого успеха. При помощи поправок и дополнений к тезисам доклада “О тактике Коминтерна” они всё-таки надеялись обеспечить победу своим взглядам. Такие поправки были внесены немецкой, австрийской и итальянской делегациями. Товарищ Террачини защищал эти поправки. За их принятие велась страстная агитация. Какая же резолюция будет принята? Атмосфера крайнего напряжения наполняла огромный, высокий кремлёвский зал, в котором ярко красный цвет коммунистического народного дома скрадывает у сверкающего золотом царского дворца оттенок холодности и чопорности. В сильнейшем нервном напряжении следили за ходом заседании сотни делегатов и густая толпа слушателей.
Ленин берёт слово. Его доклад мастерской образец его искусства убеждать. Ни малейшего признака риторических прикрас. Он действует только силой своей ясной мысли, неумолимой логикой аргументации и последовательно выдержанной линией. Он кидает свои фразы, как неотёсанные глыбы, и возводит из них одно законченное целое. Ленин не хочет ослепить, увлечь, он хочет только убедить. Он убеждает и этим увлекает. Не при помощи звонких, красивых слов, которые пьянят, а при помощи прозрачной мысли, которая постигает без самообмана мир общественных явлений в их действительности и с беспощадной правдой вскрывает “то, что есть”.
То как свистящие удары бича, то как сокрушающие удары меча обрушиваются рассуждения Ленина на голову тех, кто из “охоты за теорией” сделал себе своего рода спорт, кто не понимает того, что именно обеспечивает нам победу.
Только когда мы в процессе борьбы сумеем привлечь на нашу сторону большинство трудящихся масс, и не только большинство рабочих, но и большинство эксплуатируемых и угнетённых, только тогда мы действительно победим.
Каждый чувствовал сейчас был дан решающий бой. Когда я, охваченная восторгом, пожимала ему руку, я не могла удержаться, чтобы не сказать ему:
“Послушайте, товарищ Ленин, у нас председатель какого-нибудь собрания в каком-нибудь уездном городишке боялся бы говорить так просто, так непритязательно, как вы. Он боялся бы казаться “недостаточно образованным”. Я могу сравнить ваше искусство говорить только с одним: с великим искусством Толстого. У вас та же крупная, цельная, законченная линия, то же непреклонное чувство правды. В этом красота. Может быть, это специфическая отличительная черта славянской натуры?”
— Этого я не знаю, ответил Ленин. — Я знаю только, что когда я выступал “в качестве оратора”, я всё время думал о рабочих и крестьянах как о своих слушателях. Я хотел, чтобы они меня поняли. Где бы ни говорил коммунист, он должен думать о массах, он должен говорить для них. Впрочем, хорошо, что никто не слыхал о вашей гипотезе по части национальной психологии. Могли бы сказать: вот-вот, старик даёт себя опутать комплиментами. Мы должны быть осторожны, чтобы не вызвать подозрения, будто оба старика составляют заговор против “левых”. “Левые” ведь совсем не занимаются интригами и заговорами.
Громко смеясь, Ленин поспешил из залы вернуться к ожидавшей его работе.
В день моего отъезда Ленин пришёл проститься со мной и снабдить меня “хорошими советами”, в которых я, по его мнению, “нуждалась”.
— Вы, конечно, не вполне удовлетворены исходом конгресса, — сказал он. Вы не скрываете, что по вашему мнениюконгресс поступил нелогично в том, что, заняв принципиально и тактически одинаковую линию с Паулем Леви, он всё-таки исключил его из партии. Кара должна была последовать. Я имею в виду при этом не только ошибки Леви, о которых я говорил раньше. Я имею в виду главным образом то, насколько он затруднил нам провести тактику завоевания масс. Он также должен признать свои ошибки и извлечь из них урок для себя, ибо он вскоре, благодаря своим политическим способностям, снова возьмёт на себя руководство партией.
“Я думаю, ответила я, что существует только один путь, на котором Леви мог бы подчиниться дисциплине Коминтерна, не отрекаясь от своих взглядов. Он должен сложить свой мандат депутата рейхстага и закончить выпуск своего журнала номером, в котором даст вполне объективную оценку работе нашего III Всемирного конгресса с высокого сторожевого поста истории. Это, само собой, не исключает критического отношения к этой работе, а наоборот. Равным образом, он должен сделать заявление, что хотя он считает резолюцию съезда, направленную против него, несправедливой и непоследовательной, но что в интересах дела он ей подчиняется. Пауль Леви благодаря такому шагу, в котором проявилось бы его мужество и самообладание, ничего не потерял бы как политик и человек, а только выиграл бы. Он сумел бы доказать, вопреки грязным подозрениям своих противников, что ему коммунизм дороже всего”.
— Ваше предложение превосходно, поистине превосходно, — заметил Ленин. Но примет ли его исключённый из партии Леви? Во всяком случае, я желаю, чтобы в оценке Леви оказался основательным ваш горячий оптимизм, а не пессимизм многих других. Я вам ещё раз обещаю выступить перед партией с открытым письмом в пользу обратного приема Леви в партию, если только он сам не сделает невозможным такой шаг. Но вернемся к главному: все резолюции III конгресса в общем и целом должны вас удовлетворить. Они имеют весьма важное историческое значение и являются действительно “поворотным пунктом” в развитии Коминтерна. Ими заканчивается первый период в его развитии на пути к революционной массовой партии. В силу этого конгресс должен был основательно покончить с левыми иллюзиями, будто мировая революция беспрерывно идёт вперёд в своём бурном первоначальном темпе, что мы находимся на гребне второй революционной волны и что исключительно от воли партии и её активности зависит возможность обеспечить победу нашему знамени. Конечно, на бумаге и в зале заседаний конгресса легко “сделать” революцию в безвоздушном пространстве, свободном от каких бы то ни было объективных условий, и провозгласить её как “славное действие одной партии” без участия масс. Но в конечном счёте это Даже не революционный, а какой-то просто-напросто мелкобуржуазный взгляд. Эти “левые глупости” нашли себе в немецком “мартовском выступлении” и в “теории наступления” своё конкретное и самое резкое выражение. Случилось так, что они должны были быть ликвидированы на вашей спине, вам пришлось поплатиться своими боками. Счёты были сведены в международном масштабе.
Теперь вы должны в Германии в качестве единой твёрдой партии постараться провести одобренную нами тактику. Так называемый “мирный договор”, который заключён Между вами и который мы кое-как склеили, сам по себе не может служить твёрдой базой для этого. Это будет самообманом, если вы слева и справа не будете воодушевлены искренним и честным стремлением действовать как единая партия на основе ясной и определённой политической линии. Вы должны, несмотря на всё ваше нежелание и нерасположение, безусловно войти в ЦК партии. И вы не должны больше оттуда убегать, даже если вам лично покажется, что вы имеете на это право или что вы даже обязаны это сделать. У вас нет никакого права, кроме права в тяжёлое время служить партии и пролетариату. Ваш долг теперь сохранить партию. Я делаю вас персонально ответственной за то, чтобы в партии не произошло никакого раскола. В самом крайнем случае допустимо лишь отделение какой-нибудь небольшой группы. Вы должны быть строгой с молодыми товарищами, не имеющими ещё глубокой теоретической подготовки и большого практического опыта, и в то же время вы должны проявить по отношению к ним много терпения.
Тут я прервала “наставления” Ленина удивлённым вопросом: “Имеются ли у вас какие-либо подозрения на этот счёт?” Мой наставник рассмеялся: “Нет, но у меня есть опыт”.Затем он продолжал:
— Особенно важно, чтобы вы собрали вокруг нашего знамени давних товарищей, которые уже имеют заслуги перед рабочим движением. Я имею в виду таких товарищей, как Адольф Гофман, Фриц Гейер, Дауминг, Фриз и др. И в отношении к ним вам придётся проявить терпение, не объявлять сейчас же, что “чистоте коммунизма” угрожает опасность, если когда-нибудь случится, что им не удастся точно и чётко формулировать свою коммунистическую мысль. Эти товарищи проникнуты самым твёрдым намерением стать хорошими коммунистами, и вы должны помочь им стать такими. Вполне понятно, что вы не должны делать никаких уступок пережиткам реформистских теорий. Реформизм не должен нам доставляться контрабандой под каким-нибудь фальшивым флагом. Но вы должны поставить таких товарищей в соответствующие условия, чтобы они не могли говорить и действовать иначе, как коммунисты. Может быть, и даже вероятно, вам, несмотря на это, придётся пережить иногда те или другие разочарования. Если вам случится утерять одного товарища, который “свихнётся”, то вы, действуя твердо и умно, сумеете сохранить двух, трёх, десять товарищей, которые одновременно с ним пришли к вам и сделались настоящими коммунистами. Такие товарищи, как Адольф Гофман, Дауминг и т. д., приносят с собой в партию опыт и известную осведомлённость. Они, прежде всего, живые звенья, связывающие партию с широкими рабочими массами, доверием коих они пользуются. Всё дело в массах. Мы не должны их запугивать ни “глупостями слева”, ни “страхами справа”. И мы завоюем массы, если и в большом и в малом станем действовать как твердокаменные коммунисты. Вам в Германии предстоит сейчас выдержать экзамен по тактике завоевания масс. Не приносите нам разочарований, и пусть первым вашим шагом в этом направлении не будет раскол партии. Нужно, Клара, всегда думать о массах, и тогда вы совершите революцию, как мы её совершили с массами и через массы.
