Клара Цеткин - Воспоминания о Ленине
Конгресс свернёт шею пресловутой “теории наступления”. Он наметит тактику в полном соответствии с вашими воззрениями. За это ему придётся подать сторонникам “теории наступления” кой-какие крохи утешения. Если мы при обсуждении “мартовского выступления” выдвинем на передний план именно то, что боролся спровоцированный лакеями буржуазии пролетарий, и если мы в других отношениях проявим немного “отеческой”, “исторической” снисходительности, то это будет хорошо. Вы, Клара, конечно, будете протестовать против этого, как против затушёвывания и т. п. Но это вам не поможет. Если мы хотим, чтобы тактика, подлежащая утверждению конгресса, была строго и без больших трений проведена, стала законом для деятельности коммунистических партий, то наши милые “левые” должны чувствовать себя не особенно задетыми и вернуться домой без особо горького чувства. Мы должны также и это в первую очередь обратить особое внимание на подлинно революционных рабочих внутри партии и вне её. Вы мне как-то раз писали, что мы, русские, должны немного научиться понимать психологию Запада и не тыкать сейчас же в лицо жёсткой метлой. Я принял это к сведению. Ленин с довольным видом улыбнулся. Так вот, мы не хотим сейчас же тыкать метлой в физиономию “левых”, мы даже собираемся пролить немного бальзама на их раны. Они должны серьёзно и вместе с вами взяться за проведение в жизнь тактики III конгресса нашего Интернационала. Ведь это означает: собирать широкие рабочие массы соответственно вашей политической линии, мобилизовать их и под руководством Коммунистической партии вести в бой против буржуазии для завоевания политической власти.
Впрочем, основные линии тактики, которой надлежит держаться, ясно намечены в той резолюции, которую вы предложили президиуму ЦК. Эта резолюция отнюдь не носила отрицательного характера, как брошюра Пауля Леви. При всей критике, в ней содержавшейся, она имела положительный характер. Как же было возможно её отклонить? После какой дискуссии и на основании каких мотивов? Вместо того чтобы использовать различие между положительным характером вашей резолюции и отрицательным характером брошюры Пауля Леви с целью отделить вас от Леви, вас разделали тут же рядом с ним. Как опрометчива такая позиция!
“Думаете ли вы, может быть, дорогой товарищ Ленин, — прервала я его, — что вы должны мне также преподнести несколько крох в утешение, так как мне предстоит проглотить — этот компромисс, но я обойдусь без утешения и без бальзама”.
— Нет, нет, — возразил Ленин, — я об этом не думал. В доказательство я вам тотчас же дам хорошую трёпку. Скажите, как могли вы совершить такую капитальную глупость, именно капитальную глупость, убежать из ЦК? Куда девался ваш разум? Я был возмущён этим, крайне возмущён. Можно ли было действовать так безрассудно, не считаясь с последствиями такого шага, не поставив нас в известность об этом, не запросив нашего мнения. Почему вы мне не написали? Вы ведь могли, по крайней мере, телеграфировать.
Я изложила Ленину все те основания, которые привели меня к этому решению (оно внезапно вытекло в связи с сложившейся тогда ситуацией). Он не согласился с моими доводами.
— Вот ещё! — воскликнул Ленин с живостью, — вы получили мандат в ЦК не от группы товарищей, а от партии в целом. Вы не имели права отказаться от оказанного вам доверия.
Но находя, что я недостаточно раскаиваюсь, он продолжал резко критиковать мой уход из ЦК и тотчас же вслед за этим прибавил:
Не нужно ли считать вполне заслуженным вами наказанием то, что вчера на женской конференции против вас вполне организованно направлялись нападки, как против воплощения оппортунизма самого худшего сорта? Нападки под личным руководством Рейтера[5]. Конечно, всё это было просто глупостью, крупном глупостью воображать, что можно спасти “теорию наступления”, нападая на вас из-за угла женской конференции. Надеюсь, что вы отнесётесь к политической стороне этого эпизода, как к чему-то смехотворному, хотя с моральной стороны он имеет очень неприятный привкус. Надо, милая Клара, всегда иметь в виду рабочих, массы, надо всегда только о них думать и думать о нашей цели, которой мы добьёмся. Тогда все эти мелочи исчезают. Кому они не выпадали на долю? Вы можете мне поверить, что я тоже проглотил не малую дозу их… Но вернёмся к вашему прегрешению: вы должны дать мне слово, что никогда больше не станете делать таких необдуманных шагов, в противном случае конец нашей дружбе.
Беседа наша после этого вновь вернулась к главной теме. Ленин в основных чертах развил свои взгляды на тактику Коминтерна в том виде, как он впоследствии изложил их в своей великолепной, ясной речи на конгрессе* и заострил ещё больше во время полемики в совещаниях комиссий.
— Первая волна мировой революции спала, вторая же ещё не поднялась, — говорил Ленин. — Было бы опасно, если бы мы на этот счёт делали себе иллюзии. Мы не царь Ксеркс, который велел сечь море цепями. Но разве констатировать факты, значит оставаться бездеятельным, т. е. отказаться от борьбы? Ничуть. Учиться, учиться, учиться! Действовать, действовать, действовать! Надо подготовиться, вполне хорошо подготовиться для того, чтобы совершенно сознательно, с полной энергией использовать ближайшую надвигающуюся революционную волну. Вот в чём суть. Нужна неутомимая партийная агитация и пропаганда, а затем партийное действие. Но партийное действие, свободное от безумия, будто оно может заменить выступление масс. Как много мы, большевики, должны были работать среди масс, прежде чем могли сказать себе: “готово, вперёд”! Поэтому к массам! Завоевание масс как предпосылка для завоевания власти. Этой позицией конгресса вы, “антимартовцы”, можете вполне удовлетвориться.
“А Пауль Леви? Каково ваше отношение к нему? Как относятся к нему друзья ваши? Какую позицию займёт по отношению к нему конгресс?” — Эти вопросы давно зрели у меня на языке.
— Пауль Леви, к сожалению, стал особым вопросом, ответил Ленин. Вина за это лежит главным образом на самом Леви. Он от нас отошёл и упрямо зашёл в какой-то тупик! В этом вы могли сами убедиться во время вашей столь интенсивной агитации среди делегаций. Я считал, что он тесно связан с пролетариатом, хотя и улавливал в его отношениях к рабочим некоторую сдержанность, нечто вроде желания “держаться на расстоянии”. Со времени появления его брошюры у меня возникли сомнения на его счёт. Я опасаюсь, что в нём живёт большая склонность к самокопанию, самолюбованию, что в нём что-то от литературного тщеславия. Критика “мартовского выступления” была необходима. Что же дал Пауль Леви? Он жестоко искромсал партию. Он не только даёт очень одностороннюю критику, преувеличенную, даже злобную, он ничего не даёт, что позволило бы партии ориентироваться. Он даёт основания заподозрить в нём отсутствие чувства солидарности с партией. И вот это обстоятельство было причиной возмущения многих рядовых товарищей. Это сделало их слепыми и глухими ко многому верному, заключающемуся в критике Леви. Таким образом, создалось настроение, оно передалось также товарищам и из других секций, при котором спор о брошюре, вернее, о личности Пауля Леви сделался исключительным предметом дебатов вместо вопроса о ложной теории и плохой практике “теоретиков наступления” и “левых”. Последние должны быть благодарны Леви за то, что они пока так дёшево отделались, слишком дёшево. Пауль Леви сам свой злейший враг.
Последние фразы Ленина я должна была пропустить без возражений, но я энергично протестовала против других суждений Ленина.
“Пауль Леви не тщеславный, самодовольный литератор, — сказала я. — Он не честолюбивый политический карьерист. Несчастьем было для него то, что он столь молодым перенял руководство партией. После убийства Розы, Карла и Лео [6] он должен был взять на себя это руководство, хотя нередко и противился этому. Это факт. Если в отношении к нашим товарищам он не вносит особой теплоты и остаётся одиноким, то я всё-таки убеждена, что он всеми фибрами своего существа связан с партией и с рабочими. Злополучное “мартовское выступление” потрясло его до глубины души. Он был твердо убеждён, что оно легкомысленно поставило II.” карту существование партии и разрушило то, за что Карл, Роза и Лео и многие другие отдали свою жизнь. Он рыдал, буквально рыдал от боли при мысли, что партия погибла. Он считал возможным спасти её только при условии применения самых острых средств. Он писал свою брошюру в таком же настроении, в каком находился легендарный римлянин, добровольно бросившийся в разверзшуюся бездну в надежде ценой своей жизни спасти отечество. Намерения Пауля Леви были самые чистые, самые бескорыстные. Он хотел излечить, а не разрушать”.
