Александр Ушаков - Гитлер. Неотвратимость судьбы
Надо полагать, что идею уже по сути дела четвертого раздела Польши Сталин принял с особой радостью. Создание сильной Польши не могло не встревожить его. Варшава не скрывала откровенного желания заполучить не только Померанию и Данциг, но и Украину с Белоруссией, которую ей пришлось уступить России в 1920 году.
Можно вспомнить и тот план по разгрому Польши, который Тухачевский разработал еще в 1932 году. Более того, в этом во всех отношениях примечательном плане была и такая запись, сделанная рукой маршала: «В настоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии».
Однако Гитлер не спешил. Для превращения Германии в мощное государство ему нужны были время и попустительство западных стран. Но он и не думал скрывать, что сближение с Польшей имело лишь сиюминутную выгоду, и при изменении конъюнктуры он мог «в любой момент найти общий язык с Советской Россией».
Что же касается Польши, с которой фюрер заключил договор о ненападении, то чуть ли не на следующий день он заявил: «Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время!»
* * *
Слышал ли эту весьма знаменательную во многих отношениях фразу Гитлера Сталин? В ней, как это теперь видно, был изложен план действий фюрера с точностью один к одному! Впрочем, если даже и слышал, то большого значения ей вряд ли придал — он мало верил тому, что говорилось для всех. Как не верил политикам вообще. А уж что касается Гитлера, то если слушать все, что он уже успел наговорить, всему миру надо было давно сдаться Германии. Да если бы даже он и принял все сказанное Гитлером за чистую монету, то что в ней было странного или такого уж удивительного? То, что Гитлер готовил себе политические козыри? А разве Черчилль или он сам играли без них? То, что он хотел идти на Запад? Так он и сам того хотел! Что же касается его поворота на Восток, то… это еще бабушка надвое сказала! Скоро сказка сказывается, да долго дело делается. Этот Запад надо было еще победить! Но Сталин и предположить не мог, что Гитлер пройдет все эти «гнилые демократии» в полтора месяца…
Удивительным было другое — то, что эта фраза оказалась чистой правдой, хотя Гитлер сам вряд ли верил в то, что тогда говорил. Но поймет это Сталин только в те самые драматические дни своей жизни, когда, ударившись в депрессию, будет пить водку и курить в одиночестве на своей даче…
Но все это будет только через два года, а пока… пакт был подписан, и Сталин пребывал в эйфории, считая его своей великой хитростью. Сталин вообще считал себя великим стратегом. А вот то, как этот пакт был подписан, не может не вызывать вполне закономерных вопросов.
Как тут не вспомнить о последнем козыре в самом конце игры? Эту версию подробно рассматривает В. Шамбаров в книге «Государство и революция». И вот что он пишет по этому поводу: «Сами же переговоры велись настолько конспиративно, что о них не знали даже члены сталинского Политбюро и гитлеровские военачальники.
По данным дипломата и сталинского переводчика В.М. Бережкова, конкретная подготовка пакта велась с 3 августа между Астаховым и нацистским дипломатом Шнурре в Берлине, а в Москве между послом Шуленбургом и Молотовым. Эта подготовка началась даже раньше, чем англосакская делегация со множеством проволочек выехала в СССР. Политбюро Сталин проинформировал лишь 19 августа, неожиданно для присутствующих сообщив о намерении заключить пакт с Германией. А 21 августа в 23 часа германское радио передало сообщение, что рейх и Советы договорились заключить пакт о ненападении — за сутки до его подписания, т. е. все вопросы были уже утрясены, и в Берлине были уверены, что союз будет заключен.
Утром 22 августа, когда Риббентроп только еще направлялся в Москву, Гитлер провел в Оберзальцберге совещание с командующими видами вооруженных сил, где тоже с полной уверенностью говорил: «С самого начала мы должны быть полны решимости сражаться с западными державами. Конфликт с Польшей должен произойти рано или поздно. Я уже принял такое решение, но думал сначала выступить против Запада, а потом уже против Востока. Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зерном, скотом, углем…»
На этом же совещании он говорил и другое: «С осени 1933 года… я решил идти вместе со Сталиным… Сталин и я — единственные, которые смотрят только в будущее… Несчастных червей, Даладье и Чемберлена, я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атаковать нас. Они не смогут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автаркия и русское сырье… В общем, господа, с Россией случится то, что я сделал с Польшей. После смерти Сталина, а он тяжелобольной человек, мы разобьем Советскую Россию. Тогда взойдет солнце немецкого мирового господства!»
И если все так и было на самом деле, то все эти бесконечные предложения и переговоры с Западом явились для Сталина простой ширмой, за которой готовился тот самый договор, которым он дорожил больше всего и который в конце концов будет стоить ему, возможно, самого горького разочарования в жизни.
* * *
Подписание Сталиным пакта о ненападении с Германией вызвало весьма негативный отклик в мире. В Советском Союзе, где до последнего времени велась весьма активная антифашистская пропаганда, тоже далеко не все понимали суть происходящего. Пакт Молотова — Риббентропа по сей день вызывает неоднозначные чувства, и Сталину достается за него так же, как в свое время доставалось Ленину за «позорный» Брестский мир. Хотя хватало и тех, кто его приветствовал.
Оно и понятно. Ведь дело дошло до того, что Берия дал секретное распоряжение администрации ГУЛАГа, которое запрещало обзывать политических заключенных «фашистами».
Высказывали свое неподдельное возмущение «дружбой» СССР с Германией и левые социалисты, которые принимали активное участие в борьбе против фашизма в Испании, Италии и других странах. Дело доходило до того, что самые горячие головы обвиняли Советский Союз в дезертирстве «с фронта антифашистской борьбы».
Надо полагать, Сталина мало волновали все эти нападки, и он прекрасно знал, что значил для его страны договор с Германией. Не случайно такой политик, как Черчилль, назвал пакт Сталина с Гитлером «продиктованной обстоятельствами» мерой. «Невозможно сказать, — писал он, — кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба осознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав». «Если их (русских. — А.У.), — писал он, — политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».
Против ожидания Гитлера, в Берлине это событие особого восторга не вызвало, и он с неудовольствием отметил пустые улицы немецкой столицы, когда подъезжал к рейхстагу.
Ранним утром 1 сентября 1939 года Гитлер обратился к вермахту, немецкому народу и всему миру, из которого тот узнал о нападении на Польшу. Примечательно и то, что свою речь Гитлер произносил в сером полевом мундире, на который он сменил свою коричневую партийную форму. Как следовало из этой встречи, он «надел его, чтобы снять только после победы». Интересным было и то, что на левом рукаве у него была не повязка со свастикой, а нашивка с эмблемой СС.
Фюрер обрушил на поляков потоки ругательств и обвинил их в провале мирного урегулирования.
— Целых два дня, — надрывался он, — я и мое правительство ждали, когда же наконец польское правительство соизволит — и соизволит ли вообще — прислать своего полномочного представителя.
Надо ли говорить, что рейхстаг встретил речь фюрера овациями и криками «Хайль!» Однако основная масса населения их восторга не разделяла. Несмотря на все иносказания Гитлера, немцы уже начинали осознавать, что нападение на Польшу является только началом и Германия втянута в новую и, по всей видимости, еще более страшную мировую войну. Напрашивался и вполне естественный в такой обстановке вопрос: «Что же теперь будет и как отреагируют на нападение на Польшу Англия и Франция, которые, по словам фюрера, тоже «совершали прегрешения против Версальского договора»?
Волновался и сам Гитлер. Он прекрасно понимал, что ведущие европейские страны не останутся в стороне. И не ошибся. Уже вечером 1 сентября послы Англии и Франции вручили ему ноты своих правительств, в которых те заявляли о своей готовности выполнить данные Польше обязательства, если германские войска не будут немедленно отозваны с ее территории.
Гитлер помрачнел. Все его надежды на то, что так легко проглотивший Австрию и Чехословакию Запад смолчит и на этот раз, рушились. Угнетенное состояние духа кончилось самой обыкновенной истерикой.
