Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
– Подайте Христа ради ей! – как поется в одном из романсов.
Но все это дело отдаленного будущего, зачем приподнимать его завесу? Надо пользоваться настоящим, хватать мгновения, ловить их, а потому...
– Человек, еще бутылку шампанского!..»
Особой популярностью среди такой публики пользовался так называемый «Пушкинский» кабинет. Писатель Ф. К. Иванов, по словам критиков отражавший в своих произведениях бытовые детали с поразительной точностью, писал об этом уголке «Яра»: «...кабинет имеет полное основание, если не право, называться „Пушкинским“! Он посвящен великому поэту. Вот взгляните. По карнизу лепной работы очень недурно изображены масляными красками различные сцены из пушкинских поэм и лирических стихотворений, в переднем углу стоит бюст поэта, а в простенках вделаны мраморные доски, на которых золотыми буквами написаны отрывки из стихов Пушкина, в том числе и та строфа, где говорится о „Яре“[160].
Чем же не «Пушкинский» кабинет?
Увы, бывающая тут публика в большинстве случаев знает Пушкина именно только по этим отрывкам, которые написаны на стенах. До стихов ли тут! Море целое образовалось бы, если бы слить все шампанское, которое было выпито в «Пушкинском» кабинете; реки ликеров и коньяку выпиты тут; сотни тысяч прокучены и заплачены цыганскому, венгерскому и русскому хорам!
Посмотрите на зеркала, которые предназначены украшать этот шикарный кабинет. Тут целая летопись. Каждый посетитель «Пушкинского» кабинета, имеющий бриллиант, – а из этих посетителей редко кто таковых не имеет, – считает своим долгом увековечить свой почерк и непременно что-нибудь начертать на зеркале бриллиантом.
«Маша, ангел, как не стыдно сердце взять и не отдать?» – пишет один. «Был здесь и прокутил пятьсот рублей», – пишет другой. «Васька – жулик», – объясняет третий, а четвертый коротко объявляет: «Я был здесь пьяный». Надписи и изречения, имена и фамилии слились, переплетаясь друг с другом, и, чтобы прочитать их, надо большое усилие.
А бюст великого поэта стоит, склонив немного голову, смотрит мраморными глазами и все видит. Много мог порассказать бы, если б мог говорить!..
Часто бывает, что лихой кутила, ввалившись в кабинет с веселой компанией, надевает свой цилиндр на мраморную голову бюста, и тогда лавром увенчанная голова эта принимает странный и, пожалуй, страшный вид, но он никого не трогает, этот вид, ибо тут не до видов. Иной подойдет, посмотрит на бюст, поковыряет его и спросит у собутыльника:
– Это кто же такой будет?
– Это Пушкин.
– Тот самый сочинитель, который на Тверском бульваре стоит?
– Тот самый.
– Он в каких же тут смыслах?
– Бывал тут часто, кучивал, ну, вот и поставили для памяти.
– Ах, чтоб тебя!.. Вдруг это и нас когда-нибудь так же поставят, Гриша?
– Это за какие же, например, услуги?
– Да вот за то, что мы бываем тут. Вряд ли господин сочинитель тут просадил такую уйму денег, какую мы просадили!
– Чудак, его не за деньги поставили!
– Даром, стало быть? Ну и пущай, а я не желаю, чтобы на мою мраморную голову кажинный шапку вешал!
Всякая публика бывает в этом кабинете, всякая!..»
В начале лета 1909 года владелец «Яра» А. А. Судаков приступил к постройке нового здания ресторана по проекту архитектора А. Э. Эрихсона. Менее чем через год посетителей принял летний («Белый») зал. В декабре 1910 года состоялось торжественное открытие зимнего отделения с большим залом, который из-за установленного в нем бюста французского императора стали называть «наполеоновским», и многочисленными кабинетами. Новый дворец, достойный лукулловых пиров, способный вместить до тысячи посетителей, вызвал восхищение у современников.
Три года спустя вышел в отставку главный распорядитель «Яра» А. Ф. Натрускин, прослуживший в ресторане 18 лет. С гордостью писал он о себе, что за ресторанную службу получил звание потомственного почетного гражданина, а за приготовление крюшона на 400 человек во время гуляния, устроенного Советом детских приютов, – серебряную медаль на ленте ордена Св. Станислава. В журнале «Ресторанная жизнь» Натрускин опубликовал мемуары, где описал то, чему был свидетелем. Вот отрывок рассказа о том, как кутили «в былые времена»:
«Как теперь помню, была у „Яра“ лет 25—30 назад Пелагея Ефимовна, красавица-цыганка, за которой стал ухаживать П-н, кавказский помещик и георгиевский кавалер, вообще – красавец-мужчина.
А тут, как назло, в эту же Пелагею Ефимовну влюбляется А.В.К.[161], первостатейный миллионер и все такое.
Оба влюблены – и вот пошло у них соревнование. Как завладеть сердцем красавицы Поли?
К. устраивает ужин человек на пять, не больше. Ну, там, выписал из Парижа по телеграфу всевозможные деликатесы, из Италии – вагон цветов, которыми сам Вальц декорировал весь сад... Со всех сторон иллюминация, гремит оркестр Рябова... Лабутинские тройки...
И так распорядился К.: как покажется тройка с ямщиком Романом Савельичем, – это, значит, самое Полю везут. Дежурный даст сигнал ракетой – зажигать приготовленную по всему пути и в саду иллюминацию.
– Ну, приехали. Сейчас хоры, во главе с Федором Соколовым и цыганкой Марией Васильевной... Так ведь двое суток длился пир и обошелся он К-у тысяч в 25.
Помню, за ужином К. увидал на Поле драгоценную брошь, подаренную ей его соперником П-м, сорвал он с нее эту брошь, растоптал ногами, а на следующий день прислал Поле парюру тысяч в двадцать.
Вот как кутили в те времена!
А в карты какую, бывало, здесь же во время ужина вели игру?! До ста тысяч бывало в банке... А как запретили игру в карты, один из компании, Н. Н. Дм-в, предложил другую игру: стрельбу в цель из воздушных пистолетов. Компания согласилась, и вот стали заниматься стрельбой в цель: по тысяче рублей за лучший выстрел. Таким-то манером этот самый Дм-в, бывши отличным стрелком, выиграл у К. целое состояние. [...]
Однажды, помню, засиделись у «Яра». То есть как засиделись? Сидели трое суток и – «засиделись». И тут К. придумал: идти с оркестром от «Яра» к «Мавритании». Оркестр шел впереди и играл церемониальный марш (это в седьмом часу утра!), затем следовала вся компания, а позади в парах шествовали официанты и несли шампанское.
И в «Мавритании» – снова пир. Привезли знаменитую Марию Васильевну, Соколова, Петра Осиповича и Ивана Антоновича, знаменитого цыганского баритона.
Так ведь что это было?! Был тогда такой пианист, Софрус Гердаль; его особенно любил К., потому он играл «любимые песни Поли». Притащили и Софруса.
– Играй!
– Нот нету.
– Вот тебе ноты! – крикнул К. и выложил ему на фортепиано десять сотенных.
Бывали и курьезы.
За этой самой Полей стал приударять какой-то приезжий.
Вот он однажды устроил грандиозный ужин и пригласил всю компанию. Приревновал его К. и стал думать, как бы ему досадить за его поползновения на Полю. И придумал «месть».
За ужином, который этот приезжий устроил в честь Поли, все присутствовавшие, по предложению К., устроили соревнование: стали лить из бутылок вино со второго этажа на землю. Часа четыре длилась эта поливка улицы вином, причем К. велел подавать самые дорогие вина.
– К чему вы, собственно, это делали? – спросил я уже после, когда возвращались домой, у К.
– Наказать хотел этого приезжего. Он ведь должен был заплатить за все вылитое вино.
А приезжий, должен вам заметить, и глазом не моргнул. Только и сказал:
– Что же вы, господа, так скоро прекратили вашу потеху? Продолжайте выливать вино, потому что я ассигновал на это самое дело сто тысяч целковых.
Да, были люди в наше время... »
Автор одного из обозрений московской жизни начала XX века с иронией отмечал: «...нет более кутежей прежнего размаха. На Святочной неделе всего лишь один заезжий из Сибири купец погулял широко, раздав, кроме всего прочего, каждой хористке по сто рублей».
Любителей «гульнуть» в ресторанах с размахом в Москве называли «широкими натурами». Под этим выражением подразумевалась готовность посетителя за деньги доставить себе любое удовольствие. Один мог в одиночестве пить самое лучшее шампанское, а потом вдруг схватить очередную бутылку, принесенную официантом, и запустить ее в зеркало. После вынуть бумажник и спокойно спросить подскочившего к нему распорядителя: «Сколько?»
На смену привычному развлечению замоскворецких «Титов Титычей» мазать официантам лица горчицей пришли другие «шутки»: например, выталкивание из кабинета в общий зал раздетой догола «демимоденки» или игра в «сардинки». Это когда в рояль опорожняли бутылки с шампанским и вытряхивали из коробок сардины.
Весельчаки-эстеты практиковали смакование «особого блюда». Суть забавы состояла в том, что лакеи вносили в кабинет огромный поднос, на котором среди цветов, зелени и холодных закусок лежала голая женщина. «Когда ставили эту „экзотику“ на стол, – передавал Е. П. Иванов рассказ официанта, – начиналась дикая вакханалия. Стриженные в кружок длиннобородые „первогильдейцы“ в сюртуках, почти достигавших пят, и в сапогах „бутылками“, приходили в неистовый восторг, кричали „ура“, пили шампанское и старались перещеголять друг друга в щедрости. Под гром оркестра засыпали „Венеру“ кредитками, поливали вином и т.п., наперебой закусывая окружавшими ее яствами. Так продолжалось час, два и более».
