Анна Саакянц - Марина Цветаева. Жизнь и творчество
И в следующем стихотворении родина-Русь отзывается в ответ на прощанье: "Я дорога твоя Невозвратна… Твоя тайная грусть, Твоя тайная грызть, Бесхозяйная Русь, Окаянная жисть". Родина приобретает символические черты некоего тридевятого царства, ускользающего, тающего в бескрайней дали:
Вон за ту' вон за даль,
Вон за ту' вон за синь,
Вон за ту' вон за сквозь,
Грива вкось, крылья врозь…
— Лжемариною
В сизые гряды! —
Я княгиня твоя
Безоглядна…
Не дорога —
Мечта твоя сонна,
Недотрога твоя
Необгонна.
Вон то' дерево!
Вон то' зарево!
Вон то' курево!
Вон то' марево!
Родина превратилась в несбыточную мечту: грешную, колдовскую и манящую, но недосягаемую, в руки не дающуюся, словно одушевленное существо, — да она и есть одушевленное существо. Символический образ Родины — женщины — колдуньи — Любви. Переход, перелив одного образа в другой. Ворожея ("бесовка"), морока и разлука; она же — Родина — безоглядная даль, неосуществимая мечта — Любовь: тоже безграничность, несказанность, ни райскими, ни адскими мирами не охватимая:
Возле любови —
Тихие вихри:
(Наш — или ихний?)
Возле любови —
Целые сонмы:
(Наш — или темный?)
Все спутано, перемешано в этой любви; она сама — смута и вносит сумятицу всюду; она никому не подвластна, кроме высшей власти:
Но круговая
— Сверху — порука
Крыл.
А следом идет стихотворение, в котором прочитывается скрытое обращение Цветаевой к мужу: о любви, сквозь разлуку и расстояние, о любви вопреки и поверх всех преград:
От меня — к невемому
Оскользь, молвь негласная.
Издалёка — дремленный,
Издалёка — ласканный.
…………………
Сквозь замочну скважину
В грудь — очьми оленьими.
Через версты — глаженный,
Ковыли — лелеянный!..
Стихи, посвященные Эренбургу (и устремленные к Сергею Эфрону), явились предтечей поэмы-сказки "Переулочки" ("Последняя вещь, которую писала в России"). Небольшая эта поэма выразила всю тоску и всю силу мечты поэта.
Сюжет Цветаева взяла из былины "Добрыня и Маринка", — не оставив в ней камня на камне. В былине Добрыня (добродетельный добрый молодец) вступает в бой со злой чародейкой и "распутницей" Маринкой, что колдует в Киеве на Игнатьевской улице, привораживая, а затем губя мужчин. Она сжигает следы Добрыни и пытается его соблазнить; однако ему удается убить ее и тем самым избавить Киев от "нечисти".
У Цветаевой все наоборот. Никакого Добрыни в "Переулочках" нет. Есть безликий, безымянный и бездейственный "он", который подразумеваем, но не показан. Вся поэма построена на ворожбе героини. Героиня тоже безымянна, но наделена большой силой и несет в себе все действие. Как и в "Царь-Девице", она — масштабна, а "он" — пустое место. Оба никак не явлены внешне; о "ней" известно лишь, что она — "в белохрущатых громких платьицах".
В отличие от "русских" поэм "Царь-Девица" и "Егорушка", фабула "Переулочков" проста и передаваема в нескольких словах. Чародейка завораживает молодца тремя соблазнами, тремя стихиями — одна перетекает в другую: земными ("яблочками, яхонтами"), водными ("реченька" и "рыбонька", которая ускользает) и, наконец, небесными — огненными, радужными, лазоревыми. Туда и увлекает она его. Но на самом деле ничего этого нет; все это она молодцу внушает, дурит ему голову и превращает в "заклятого" тура с золотым рогом, который и остается привязанный у ворот ее дома. Вот как читается финал поэмы:
…Лазорь, лазорь,
Куды завела?
Туды-завела,
Сюды-завела,
Концы залила,
Следы замела
В ла —
В лазорь-в раззор
От зорь — до зорь
На при — вязи
Реви, заклят:
Взор туп,
Лоб крут,
Рог злат.
Турий след у ворот,
От ворот — поворот.
Если, как потом скажет Пастернак, в поэме "Царь-Девица" "в прерванности" дана только ее фабула, то в "Переулочках" резкими, прерывистыми штрихами дано все повествование, вплоть до мельчайших деталей. Например, ворожба героини:
Яблок — лесть,
Яблок — ласть.
Рук за пазуху
Не класть.
………….
Речка — зыбь,
Речка — рябь.
Рукой — рыбоньки
Не лапь…
Заговор, заклинание — форма, "одежда" поэмы. Суть, скрытая под нею, — трагедийная, характерная для зрелого цветаевского творчества. Излюбленная мысль о невозможности, "неможности" ничего подлинного "в мире сем". Героиня "Переулочков" сулит молодцу истинную любовь только в мире ином, "вышнем", где нет земных помех и соблазнов. И, вознеся своего любимого высоко, в "звездную синь", она заклинает его с такой силой любви и тоски, что ее речь уже сливается с авторской:
Пасть — не упасть,
Плыть — не доплыть.
Дарственными —
Душу насыть!
Милый, растрать!
С кладью не примут!
Дабы принять —
Надо отринуть!
…………..
Милый, не льни:
Ибо не нужно:
Ибо не лжи:
Ибо ни мужа
Здесь, ни жены.
Раны не жгут,
Жатвы без рук,
Клятвы без губ.
Позднее Цветаева объясняла, что ее поэма — это история последнего обольщения. Обольщения душою, или высотою. Очень явственно звучит здесь мысль о тщете земной любви; в этом отношении "Переулочки" предвосхищают "Поэму Конца", трагедию "Тезей".
Героиня поэмы, как и лирическая цветаевская героиня, прошла разочаровывающий опыт своих незадачливых мужских дружб: с "Комедьянтами", "спутниками", "отроками"… Никто, за редчайшими исключениями, не выдерживал горного воздуха ее души, ее силы, ее чувств, и неизбежно наступала разлука. "От ворот — поворот"… Туда, на эти высоты духа и чувства, мало кто попадал; не попал и "мо'лодец" в "Переулочках". Попадет другой "мо'лодец" — в поэме под этим названием. Она будет написана семь-восемь месяцев спустя, в Чехословакии; но замысел ее уже поселился в сознании поэта. К марту-апрелю двадцать второго, когда завершались "Переулочки", относится подробный план этой грандиозной поэмы, которую Марина Ивановна назовет своей лютой вещью — по силе страстей и по невиданной доселе в ее творчестве психологической мощи…
* * *"Переулочки" были тоже прощальным подарком. "Алексею Александровичу Подгаецкому-Чаброву — на память о нашей последней Москве", — читаем посвящение.
Москва для Цветаевой теперь все больше пустела. Недолгие жители "чердачного дворца" в Борисоглебском, находившие временный приют у Марины Ивановны, давно разлетелись кто куда. В квартире Скрябина было грустно: Татьяна Федоровна заболела жестокой "инфлюэнцией"; болезнь свела ее в могилу. 24 апреля, на ее похоронах, произошла очередная и столь же беспоследственная, как и несколько предыдущих, встреча Цветаевой с Борисом Пастернаком. Двум поэтам понадобилось очутиться в разных краях, чтобы между ними возникла горячая эпистолярная дружба…
Нечеловеческий ужас и тоска переданы в незавершенном стихотворении "Площадь", которое Марина Ивановна назвала "последним словом Москвы":
Ока крылатый откос:
Вброд или вдоль стен?
Знаю и пью робость
В чашечках ко — лен.
Нет голубям зерен,
Нет лошадям трав,
Ибо была — морем
Площадь, кремнем став.
Береговой качки
………. злей
В башни не верь: мачты
Гиблых кораб — лей…
Грудь, захлебнись камнем…
Эти камни Красной площади не давали ей покоя, — не раз она писала о них. В то время как раз проводилась реставрация каменного покрытия площади, — а там, внизу, лежали останки всех погибших в результате октябрьского переворота…
* * *Отъезд приближался. Помог, в частности, Марине Ивановне поэт Юргис Балтрушайтис, которого она знала и который был тогда литовским послом в Москве.
С третьего по десятое мая Цветаева получила документы о выезде с дочерью за границу. Сохранились некоторые бумаги: "За разрешение на выезд 2. 454. 000 руб. 3 мая 1922; о получении 1. 728 герм, марок за проезд от Москвы до Риги 10 мая 1922; о получении за 1/2 билета за ребенка 864 герм, марки 10 мая 1922; о получении за плацкарту 12 руб. 50 коп. золотом 10 мая 1922". Сохранилось также заявление Марины Ивановны в жилищное товарищество дома номер шесть по Борисоглебскому переулку с просьбой о предоставлении покидаемой площади родственникам. Имелась в виду Анастасия Ивановна, находившаяся под Звенигородом. Однако она не провожала Марину Ивановну (с которой предстояла разлука, по тем временам, на всю жизнь) из-за ревности к их общему другу (такие случаи между сестрами бывали уже не раз).
