Иван Медведев - Пограничные зори
Нарушители, видя, что их замысел не удается, решили уйти обратно. Пограничники бросились в погоню. В горячке, в снежной кутерьме никто не заметил, как старшина упал с коня и остался лежать. А конь проскакал несколько метров следом за пограничниками и остановился. Он вернулся к хозяину и встал рядом, долбя копытом землю, как будто пытаясь разбудить спящего. Свирепствовала метель, сыпала снегом, и скоро ущелья не узнать. Замело тропки, замело место боя, а конь все стоял, оберегая человека, и разгребал копытами снег.
Пограничники настигли и захватили нарушителей. Тогда вернулись в ущелье и благодаря Тимофеичу отыскали старшину. Конь промерз на ледяном ветру, его бил озноб.
Врачи сумели спасти жизнь старшине, и он снова служил на этой заставе. Тимофеич тоже приболел, но скоро поправился.
С тех пор он любимец заставы.
— А теперь состарился, — говорили солдаты, окружив Тимофеича, — сам себя едва носит…
Конь словно понимал, что разговор о нем, уткнулся вздрагивающими губами старшине в плечо. Глаза его, глубокие, умные, светились мягким внутренним светом. Казалось, он тоже вспоминает о далеком и славном времени — днях своей молодости.
Павел Ермаков
ВОЗДУШНЫЙ ПОЧТАЛЬОН
В сквере пожилой майор отдыхал и смотрел, как по аллее расхаживали голуби, собирались стайками, клевали рассыпанные зерна. Я сидел рядом с ним. Вдруг майор погрозил пальцем вихрастому мальчишке: тот попытался поймать голубя и распугал птиц.
— Как тебе не стыдно, — начал укорять он мальчугана. — Зачем ты голубей трогаешь? Школьник ведь, правда? Ну вот, а птиц не любишь…
— А что — жалко? Тут этих голубей много, под ногами путаются… Бестолковая птица.
— Вы слышали! — воскликнул с возмущением майор, обращаясь ко мне. — Еще ничего не понимает, а туда же…
С какой-то особой теплотой он посмотрел на голубей, достал из кармана кулек и начал разбрасывать зерна. Голуби видели, что этот человек добр к ним, подходили и клевали корм прямо с ладони. Возможно, что майор бывал тут часто, и птицы уже привыкли к нему.
Пожилой офицер (очевидно, уже в отставке) понемногу разговорился, стал вспоминать о своей службе на границе.
…Служил на заставе пограничник, звали его Василием Сафоновым. У себя в деревне, где-то под Москвой, до призыва держал он голубей и даже принимал участие в голубиных выставках. Узнав об этом, начальник заставы поручил ему заставский голубятник. Ведь было время, когда связь пограничных нарядов с заставой поддерживали в основном голуби. Шел наряд на границу и брал с собой клетку с парой голубей.
Сафонов взялся за дело с охотой. Кормил своих подопечных, чистил в клетках. И по утрам гонял голубей, внимательно наблюдая за каждым: как он ведет себя в воздухе, высоко ли летает, умеет ли падать камнем. На заставе некоторые посмеивались:
— Вася забавляется… Свистит, как соловей-разбойник.
— Эти голуби еще выручат нас, — отвечал Сафонов и продолжал свои занятия.
Постепенно он отобрал наиболее сильных и быстрых, стал уходить с заставы все дальше и дальше и пускал птиц. Они всегда возвращались домой, на заставу. Этого он и добивался от своих пернатых друзей.
Один голубок пользовался особым вниманием Сафонова, большой, широкогрудый, с красивым оперением. У него была хорошая скорость в полете, и Сафонов называл его Ветерком. Прилетая с границы, он шумно хлопал крыльями и садился на свою кормушку, дожидаясь, когда дежурный возьмет записку из металлического колечка, закрепленного на лапке.
Как-то раз начальник послал Сафонова в паре с другим пограничником в далекий дозор по тылу заставы. Там не было ни телефонных линий, ни больших дорог, зато много крутых спусков в ущелье.
Пограничники уходили на целые сутки. Сафонов взял с собой своего любимца — голубя.
Наряд отошел километров на пятнадцать от заставы, когда случилось несчастье. На одной из тропинок у Сафонова из-под сапога сорвался камень. Пограничник упал. При падении он сломал ногу и потерял много крови. Напарник сделал ему перевязку, но жизнь Сафонова была в опасности.
Решили пустить голубя. В записке указали свое местонахождение.
— Выручай, Ветерок, — сказал Сафонов.
Словно зная, в какую беду попал его хозяин, Ветерок стремительно взвился и, не сделав обычного круга, скрылся в синеве предвечернего неба.
Всю ночь метался в жару Сафонов. Когда удавалось на несколько минут вырваться из обморочного состояния, он говорил:
— Не долетел, значит, Ветерок…
Помощь пришла на другой день. И весть о несчастье принес на заставу Ветерок. Около полудня часовой по заставе увидел голубя, который забежал во двор: был он весь взъерошенный, грязный, левое крыло волочилось по земле. Когда дежурный взял его в руки, то почувствовал, как бешено колотится сердце птицы. Чтобы голубь пешком возвратился на заставу — такое случилось впервые. Может, его в полете захватил ветер и ударит о скалу, а может, коршун пытался прервать его путь. Но у него хватило сил дойти до заставы…
Нога у Сафонова зажила. Вернувшись из госпиталя, он вырастил еще много хороших голубей. А Ветерку больше не суждено было подняться в небо. Но Сафонов не забывал о своем пернатом друге, ухаживал за ним, оберегал его. И каждый раз, когда в голубой вышине кувыркались голуби, сажал одинокого своего любимца на плечо.
— Вот какие истории в жизни бывают, — почему-то сердитым тоном закончил майор. — А он говорит — бестолковая птица…
Майор встал, кивнул мне на прощанье и направился по аллее. При ходьбе он чуть заметно припадал на правую ногу.
Ата Атаджанов
БАЛЛАДА О КОМИССАРЕ
Сквозь ветер тропа увлекла
И в зной за собою вела.
Вокруг — без конца и без края —
Родимая степь пролегла.
По бархатной шири иду я,
В траве утопает нога.
Несет величавые струи
Туркменская чудо-река.
Я шел, уставал я недаром:
В зеленом раздолье полей
Стоит одиноко чинара
И — холмик могильный под ней.
Здесь ветры сникают угрюмо
И вроде не яростен зной.
— Скажи мне, краса Каракумов,
Ты чей охраняешь покой?
Чинара вздыхает листвою:
— В одну из далеких ночей
Упал большевик подо мною,
Сраженный свинцом басмачей.
— Ты помнишь, чинара, я знаю,
И жажду, и шашки удар…
О чем говорил, умирая,
В ту ночь, большевик комиссар?
— Он выкрикнул: «Верю… свобода…
Придет…» — и умолк навсегда.
Идут караванами годы,
И я не жалею труда.
Я праведный сон охраняю
От зноя, от буйных дождей.
Примолкни, к могиле склоняясь:
Он счастья желал для людей.
— Чинара, ты славишь героя,
Но кто он? Откуда? Ответь.
Где матери выпало горе
О сыне погибшем скорбеть?
— Не знаю, прохожий, не знаю,
Могу лишь поведать одно:
Батыра багряное знамя.
Туркмении светит давно.
Перевод о туркменского Эд. Скляра
Евгений Воеводин
РАССКАЗ О РАСКАЛЁННОМ ПЕСКЕ
Всякий раз, приезжая на заставу, я испытываю странное чувство, которому, пожалуй, нет точного определения. Это и торжественность, и внутренняя собранность тех особых минут, когда встречаешься с чем-то значительным, исполненным большого смысла.
Чувство это мне знакомо давно. Хорошо помню день, когда с сержантом Федором Ольхиным мы вышли к неширокой просеке, заросшей иван-чаем, к полосатому красно-зеленому столбу, и сержант, обернувшись, сказал:
— Вот здесь и начинается наша земля.
Сказал тихо, с тем уважением, с каким обычно говорит о своей земле рачительный хозяин.
Но сержант Ольхин не был земледельцем. Несколько лет спустя я встретил его на стройке. Он поднимал дома за Невской заставой. На работу приходил в пограничной фуражке, она была как новенькая, сохраняла нежный цвет первой травы. Ее, эту фуражку, видели издалека, и бригадира на стройке отыскивали по ней.
Как-то вечером Ольхин заглянул ко мне: «Шел мимо, дай, думаю, загляну». И тут же смутился, потому что живет он в другом конце города и вряд ли ходит мимо моего дома. Сели пить чай, и вдруг он спросил:
— А помните, как на Глухотке щуки брали?
Я помнил, как брали на Глухотке щуки: одна такая страшила здорово помучила меня, прежде чем удалось ее вытянуть. И я понял, куда клонит Ольхин и почему он «случайно» оказался здесь.
— Может, съездим? — глядя в стакан, спросил он. — Сейчас самая ловля, и у меня через три дня отпуск…
— Не темни, Федор, — сказал я, — нужна тебе эта рыба…
Он сразу повеселел. Мы договорились: едем через три дня к Емельянову.
