Владимир Цай - Кто в армии служил...
К концу службы большинство солдат привыкают ходить строем (удобно все-таки), а также чистить сапоги, подшивать подворотнички и не задумываясь (не то чтобы беспрекословно, но именно не задумываясь) выполнять команды. Если тебя насилуют каждый день, то рано или поздно начинаешь получать от этого удовольствие («стерпится – слюбится»). Некоторые сохраняют эту привычку на всю оставшуюся жизнь, что всегда идет на пользу как конкретному (насилуемому) человеку, так и (насилующему) обществу в целом. Так что, рано или поздно, ходить нам всем строем независимо от политического строя. При тоталитарном режиме ясно, что заставят, а при демократии мы построимся добровольно и с удовольствием.
Куда вести, к кому обращаться, где вагоны – в армии лишних объяснений (а они всегда лишние) давать не принято. Например, командиру орудия дается задание побелить кирпичики или подкрасить забор. При этом, где взять известь, или краску, или такую мелочь, как кисти, никто не говорит. Сержанту может повезти, и все необходимое он получит у старшины в каптерке, но скорее всего надо будет искать по всему парку и где-то либо выклянчить, либо просто стащить. Самое интересное правило Блинов вывел довольно быстро – офицер не должен думать о том, где солдат может раздобыть необходимое. На наглый вопрос солдата: «А где взять краску?» следует послать его далеко не по уставу, сообщив, что именно там он все и найдет. Если начнешь думать или, не дай бог, помогать – задание уж точно выполнено не будет, а взыскание получишь именно ты.
Но в первый день Блинов ничего этого не знал. Не знал он также, как вести строй. Он думал, что строй сам знает, куда и как идти. Блинов и опомниться не успел, как этот самый строй (уже довольно размытый) резко, как стадо баранов, свернул к расселине в заборе. Видя его недоумение и желание остановить это безобразие, старшина сказал: «Да бросьте вы, тэщ лейтенант, так все ходят – тут в два раза быстрее». Так, стадом баранов, они дошли до самой станции. Старшина нашел коменданта, тот показал вагоны и выдал лопаты (повезло, мог и не выдать, тогда пришлось бы искать).
На станцию прибыло человек сорок. Точнее Блинов сказать не смог бы. Вполне может быть, что нескольких человек уже недосчитались.
Раздевшись до пояса, солдаты начали с прохладцей разгружать уголь. Лопат на всех не хватило, и какая-то часть солдат отошли в сторонку, как бы ожидая своей очереди. Блинов вспомнил и уборку урожая на целине, и стройотряд, разделся до пояса и взял лопату, надеясь вдохновить солдат и заработать какой-то авторитет. На него не обратили внимания. Старшина, сославшись на то, что у него дела в батарее, смылся (все старшины любят проводить и проводят время исключительно в каптерке – у них там хозяйство). Через полчаса Блинов с удивлением обнаружил, что их, разгружающих, осталось человек пятнадцать.
На его вопрос, куда все подевались, молодой воин (Блинов обнаружил, что те, которые остались возле вагонов, выглядят как-то моложе, чем тогда, когда все были вместе) махнул рукой в сторону оврага в сотне метров от железнодорожного полотна. При этом молодой успокоил его: «Да вы не волнуйтесь, никуда они не денутся».
Возмущение стукнуло Блинову в голову, он вскипел и решительно двинулся к оврагу. Перед ним предстала картина под названием «Привал». Позже она трансформировалась в «Привал дембелей», но в тот момент Блинов о дембелях знал только то, что дембель – это солдат последнего года срочной службы, готовящийся к демобилизации. Он слышал, конечно, что дембели любят издеваться над салагами (недавно призванными) и что именно этого боятся все солдатские матери, потому что в этом процессе случаются всякие ужасные вещи. Но ужасы носят единичный характер, а издевательства – это просто «тяготы и невзгоды» службы в армии, которые новобранец клянется «стойко переносить», принимая воинскую присягу. Блинов и сам присягал на студенческих сборах.
Человек двадцать пять, а может и больше (откуда-то появились недостающие), безмятежно грелись на солнышке, сняв сапоги, развесив портянки и раздевшись, кто до какой степени. Был сентябрь – золотая осень. Они мечтали о своей деревне (почему-то в линейных частях, особенно в пехоте, преобладают парни из деревни). Позже, когда Блинов делился первыми впечатлениями с другими двухгодичниками, которые уже отслужили год, то есть были тоже как бы дембелями (в среде двухгодичников дембельские отношения не поддерживались, они были скорее снисходительственно-покровительственные по отношению к только что призванным), один из них дал пояснение, типа такого: каждый из них (солдат) вполне нормальный деревенский парень, но все вместе они представляют собой трудно управляемое быдло.
Блинов сразу понял, что поднять и построить это быдло он не сможет, но уже смутно подозревал, что принимать их правила нельзя – сядут на шею. Не зная, что делать, Блинов стал стыдить их, материться и упирать на то, что они не успеют разгрузи т. д. обеда. Некоторые совестливые (а такие всегда есть) отводили взгляд. Наиболее наглые (таких меньше, но они влиятельнее) развязно предлагали Блинову расслабиться и присоединиться к привалу, а салаги вагоны разгрузят – пусть попробуют не разгрузить. Никто без обеда оставаться не собирался. Основной мотив был такой – мы в свое время наразгружались, теперь их очередь.
О неуставных отношениях и дедовщине знают все. Большинство обвиняют армию и как институт, и конкретную советскую армию (они думают, что где-то там в армии курорт), и конкретных генералов и командиров, которые вместо боевой и политической подготовки занимаются коррупцией. На самом деле, армейское бытие просто отображает гражданское с каким-то коэффициентом. В любом коллективе (и не только мужском) всегда есть лидер, «шестерки» и унижаемые. Если дело не доходит до беспредела, все остальные молча с этим соглашаются.
Так было во дворе, в котором Блинов вырос: был Жорка, которого все боялись и тихо ненавидели, у которого были шестерки на побегушках, был и объект издевательств, согласившийся с этим (а куда денешься). Жорка не перегибал, в детских играх участия не принимал (у него были уже свои дела), поэтому его власть воспринималась как данное, и детство все равно было счастливым. Жорка закончил жизнь в тюрьме с отнявшимися ногами, не дожив до сорока. (Всегда лучше подождать, когда труп врага пронесут перед твоим домом.)
Так было в пионерских лагерях, в которых Блинов провел несколько сезонов. Обычно в отряде находились несколько человек, физически более развитых, и уже приблатненных, и уже попробовавших девушку (по их словам). Среди них, естественно, выделялся лидер. Они устанавливали свои порядки и свои привилегии – лучшие куски, лучшие места (как бы в предчувствии, что рано или поздно придется спать возле параши), не участвовали в уборке, назначали объект для насмешек и т. д. Несколько шестерок вилось вокруг них. Все с этим смирялись, поэтому особых конфликтов не было. Блинов здоровым не был, драться не умел, но хорошо играл практически во все спортивные игры, особенно в футбол. Это ценилось, и его, а также таких, как он, не трогали. Смотрели косо, как всегда смотрят на выделяющихся людей, но не трогали. Оскорбленных и униженных Блинов не защищал просто по малодушию, но и защитников не встречал – разве что в кино.
Так было и в армии, так есть и в других исправительных заведениях. Мерзавцы, которые издеваются, избивают, доводят до самоубийства, есть и в армии, и эти случаи иногда попадают в прессу. Но на гражданке их несравненно больше, и большинство попадают в тюрьму еще до армии. Они – неизбежное зло, возможно, необходимое.
Блинову удалось поднять человек семь-восемь, которые встали то ли из жалости к молодому и, видимо, не злому пока лейтенанту, то ли на всякий случай. У вагонов его ждал лейтенант с красной патрульной повязкой. Он жестом пригласил Блинова следовать за ним. Они зашли за вагоны. Здесь два аккуратных патрульных солдата охраняли двух небрежно заправленных – очевидно, дембелей. Их лица показались Блинову знакомыми.
– Твои? – спросил начальник патруля.
– Похожи, – промямлил Блинов, – я еще не всех знаю, первый день в части.
– Ладно, забирать не буду, – сказал лейтенант, – поймали на станции, покупали вино. Забирай засранцев, но смотри за ними лучше.
Патруль ушел, а раздосадованная парочка, нимало не смущаясь, не обращая внимания на Блинова, двинулась прямиком в овраг. В этот момент второе Я, до поры до времени находившееся где-то внутри (бывает так: смотришь на себя со стороны и думаешь – ну что этот идиот несет и откуда он взялся), заорало голосом Блинова, неожиданно даже для него самого:
– Стоять! (Дальше шли эмоции на вполне командном языке, которым, как оказалось, Блинов на сборах все же в какой-то степени овладел, но не пользовался.) Взяли лопаты и вперед, или я сам сдам вас на губу!
Дембели, ворча и не веря в угрозы лейтенанта, лопаты все же взяли. Ненадолго, конечно, но все же. Находясь и дальше под воздействием адреналина, Блинов на обратном пути закрыл расселину (как Александр Матросов амбразуру) и направил что-то вроде строя (настоящий строй ему сделать не удалось) через КПП. Стадо баранов, недоумевая и ворча (с ума, что ли, сошел лейтенант), покорилось – у стада нет высокой цели, поэтому оно всегда покоряется целеустремленной силе погонщика или овчарке. На территории гарнизона среди побеленных бордюров и плакатов, призывающих и наставляющих, ворчащая масса сама собой превратилась в не идеальный, но вполне различаемый строй, а на подходе к казарме даже дембели как-то подтянулись. Комбата боялись – это вам не двухгодичник-интеллигент. И не зря, – но об этом в другой раз.
![Николай Вашкевич - Утраченная мудрость [автореферат]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
