Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий»
В конце ноября, выступая на летучке, Толкунов сообщил: «Подписка на “Известия” на 84-й год выросла на 428 тысяч экземпляров по сравнению с ноябрем прошлого года. Есть надежда, что до конца декабря тираж возрастет еще тысяч на сто — сто пятьдесят».
Естественно, дальше прозвучали слова, что нам нельзя самообольщаться — для этого и была создана группа по совершенствованию газеты. Каждый что-то предлагал от себя, несколько раз мы вместе подолгу всё обсуждали. Голембиовский обобщил мнения и сделал обстоятельный доклад, вызвавший живую дискуссию на специально созванном собрании. Немало из намеченного было реализовано, и с нового года «Известия» продолжили набирать профессиональную высоту.
Но и дальше самообольщения не наступало, его просто быть не могло. По большому счету, все мы хорошо осознавали, что, как бы ни улучшали газету, мы не сможем сделать ее такой, какой бы надо делать, — правдивой и честной, по-настоящему смелой. Журналистика, как и дипломатия, и политика — тоже искусство возможного. Государственная идеология, жесточайшая цензура оставляли слишком узкий коридор для наших устремлений. Надежды на реформы Андропова обернулись всеобщим разочарованием. В общественную жизнь пришли еще большие заморозки, еще сильнее стало подавляться инакомыслие. В конце 1983 года были приняты репрессивные по сути указы об усилении ответственности за антисоветскую, антигосударственную деятельность. Еще более узким был коридор журналистских возможностей в международной тематике. Наши полит-обозреватели, сотрудники иностранных отделов, собкоры за границей (некоторые от КГБ и ГРУ — Главного разведуправления Генштаба армии) держали руку на пульсе мировых событий, старались рисовать своими репортажами, статьями реальную картину многообразной жизни стран и народов, но могли это делать только сквозь призму официальной советской пропаганды. И уж совсем крайне ограничены были в материалах, касающихся внешней политики СССР — в ее адрес не допускалось ни слова критики, тогда как она была в значительной степени повинна в том, что в последние годы в мире возникла высочайшая напряженность. Продолжалась развязанная советским руководством война в Афганистане. Нашей ракетой с нашего истребителя был уничтожен в сентябре 1983 года южнокорейский пассажирский самолет…
Об очень многом в родной стране и за ее рубежами газета не могла писать всю правду, но кое-что все же удавалось. Это видели, понимали читатели, отчего и росло доверие и уважение к «Известиям». И была в этом заслуга человека, который отвечал буквально за все не им написанные строки — Льва Николаевича Толкунова. Здесь уместно привести сказанное о нем Егором Яковлевым: «Толкунов вел газету по краю пропасти. Умел (ох, как умел!) не делать опрометчивого шага, из-за которого рухнет в тартарары все, что покоится на плечах главного редактора. И не позволял себе (не знаю случая, когда бы позволил) хоть на шаг отступить от обрыва».
2 февраля 1984 года исполнился год со дня возвращения Толкунова на Пушкинскую площадь. Через неделю, 9 февраля, умер Андропов. Эстафету руководства государством принял дрожащими руками дряхлеющий новый генсек К. У. Черненко. Он исполнил пожелание Андропова: перевести Толкунова на одну из высших должностей в стране — председателя верхней палаты Верховного Совета СССР. После четырех лет работы в Кремле Лев Николаевич ушел на пенсию. В июле 1989 года умер. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
В 2002 году была издана книга о Толкунове «Дважды главный». Ее авторы — многие известные журналисты, публицисты, общественные деятели. Вспоминая Льва Николаевича, они рассказывают о его личности, о времени, когда он дважды возглавлял «Известия», о том, что тогда являла собой наша пресса, каковы были ее возможности и проблемы. Это достойная книга еще и о большом периоде в биографии газеты — очень сложном, противоречивом и чрезвычайно интересном. К сожалению, в самой газете по случаю выхода книги не придумали ничего умнее, как напечатать иронический отзыв о факте ее издания, пренебрежительно оценить мотивы публикации как ностальгию авторов по далекому прошлому. Вышедшая без подписи, то есть от имени редакции, эта заметка красноречиво указывала на причастность к ней людей, не знающих и не желающих знать истории великой газеты, в которой они оказались явно по чистой случайности.
Время Лаптева
После ухода Толкунова почти три месяца мы гадали, кем он будет заменен. От некоторых имен приходили в ужас, другими были более-менее удовлетворены, восторга же не вызывал никто. Лишь много лет спустя стало известно, что в списке кандидатов в главные редакторы «Известий», который лег на стол Черненко, значилось шесть фамилий. Генсек затребовал характеристики и пояснения от своих помощников. Двое из них знали по рабочим контактам шестого кандидата — И. Д. Лаптева, хорошо о нем отозвались, после чего Черненко и дал команду: утвердить.
Описывая этот сюжет в своей книге «Власть без славы», Иван Дмитриевич вспоминает, что в тот день, когда его представили редакции (29 апреля 1984 года), он знал только троих известинцев — Александра Бовина, Егора Яковлева, Ирину Дементьеву. Остальных видел впервые. Соответственно и все остальные впервые видели своего нового главного. Журналистов тревожило, в какую сторону он будет гнуть газету. Добываемые отрывочные сведения указывали на то, что это личность явно целеустремленная. Из многодетной крестьянской семьи в сибирской глухомани, отец погиб на войне. В четырнадцать лет ремесленное училище, затем — работа крановщиком; окончил вечернюю школу с серебряной медалью; потом >— автодорожный институт; чемпион и рекордсмен СССР по велосипедным гонкам за лидером. Но очень уж идеологической казалась ориентация в дальнейшей карьере: дебют в партийной газете, журнал «Коммунист», Академия общественных наук при ЦК КПСС, лектор и консультант отдела пропаганды ЦК, заместитель главного редактора «Правды»… Оживленные комментарии в доме на Пушкинской сводились к тому, что этот целеустремленный человек с опытом гонки за лидером постарается обойти даже свою «Правду» по верности марксизму-ленинизму.
Однако на первом же заседании редколлегии случилось неожиданное: новый главный заявляет, что мы будем делать газету, непохожую ни на какую другую, ее название — «Известия». Дальше — больше, еще более неожиданное, просто удивительное. На общем собрании редакции с участием собственных корреспондентов он четыре часа выслушивает своих подчиненных, отвечает на вопросы. А темы все острее и острее, круг их самый широкий — деградирующая экономика, сплошной дефицит, разложение власти, повсеместная ложь, показуха, двойная мораль, растущее недовольство людей, афганская авантюра… Такое было впечатление, что до размеров огромного редакционного зала расширились наши домашние кухни, где только и мог идти откровенный разговор о безрадостной картине советской действительности. Суть же вопросов: мы будем обо всем этом молчать — или писать?
Дав выговориться всем желающим, Лаптев своими ответами показал, что он не хуже, а порой гораздо глубже и компетентнее других знает реальную жизнь, корни ее тяжелых проблем. По всему чувствовалось, что он небезразличен к судьбе страны, считает и верит, что ее можно и нужно менять к лучшему, и готов действовать так, как ожидает от него этот бурный, взволнованный зал.
Можно назвать конкретный день, когда возникло всеобщее редакционное доверие и уважение к новому руководителю газеты — 18 мая 1984 года. В этот день была напечатана запрещенная цензурой статья «Расплата» о гигантской коррупционной сети в Москве вокруг знаменитого Елисеевского магазина, вызвавшая сильнейший резонанс по всему СССР, горы телеграмм, писем. Но была и другая реакция — тех, по мнению которых Лаптев не выдерживает и месячного испытательного срока. Как вспоминал Иван Дмитриевич, после той публикации ему позвонили сразу несколько членов Политбюро, секретарей ЦК, и жестким тоном все говорили примерно одно и то же: «Вы хотите всё опоганить, мы этого вам не позволим!». Его срочно вызвали в ЦК, где в ходе разноса заявили: «Ты не разобрался, что у тебя в коллективе есть группа, которая хочет твоими руками специально жару поддать». Недвусмысленно предупредили: «Подумай!..».
Во всем-то Лаптев хорошо разобрался и о многом подумал, недаром же он доктор философских наук. В редакции была не какая-то группа, а подавляющая часть людей свободолюбивых, демократических воззрений, здесь царил дух гражданственной журналистики. На этих людей и сделал профессиональную и политическую ставку новый главный, а они признали в нем человека одной с ними крови. На каждодневных планерках, еженедельных летучках он всегда приветствовал и поддерживал критический заряд. Вот что, например, говорил 3 сентября:
