Фридрих Ницше - Изречения и афоризмы Ф. Ницше. Злая мудрость
Человек, как он должен быть, – это звучит для нас столь же нелепо, как «дерево, как оно должно быть».
Порок не причина, порок есть следствие... Порок есть довольно произвольное отграничение понятия, имеющее целью объединить известные следствия физиологического вырождения.
Всякий инстинкт, который стремится к господству, но который сам находится под ярмом, нуждается для поддержания своего самочувствия, для своего укрепления во всевозможных красивых именах и признанных ценностях; поэтому он решается заявить о себе большей частью лишь под именем того «господина», с которым он борется и от которого он стремится освободиться (например, при господстве христианских ценностей запросы плоти или желание власти).
Страсти часто являются источником больших бед, следовательно, они дурны, предосудительны. Человек должен освободиться от них: раньше он не может быть хорошим человеком...
Мораль – это зверинец; предпосылка ее – та, что железные прутья могут быть полезнее, чем свобода, даже для уже уловленных; другая ее предпосылка, что существуют укротители зверей, которые не останавливаются перед самыми ужасными средствами, – которые умеют пользоваться раскаленным железом. Эта ужасная порода, которая вступает в борьбу с дикими животными, называет себя священниками.
Кожа души
Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье – выше всего.
Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше всех.
Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца, бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть: ею созданы все боги и потусторонние миры.
У иных целомудрие есть добродетель, но у многих почти что порок.
Кому тягостно целомудрие, тому надо его отсоветовать: чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, т. е. грязью и похотью души.
«Всегда быть одному слишком много для меня» – так думает отшельник. «Всегда один и один – это дает со временем двух».
Всегда для отшельника друг является третьим: третий – это пробка, мешающая разговору двух опуститься в бездонную глубь.
Познающий ходит среди людей, как среди зверей.
Стыд, стыд, стыд – вот история человека!
Благородный предписывает себе не стыдить других: стыд предписывает он себе перед всяким страдающим.
И когда мы научимся лучше радоваться, тогда мы тем чаще разучимся причинять другим горе и выдумывать его.
Будьте чопорны, когда принимаете что-нибудь! Вознаграждайте дарящего самим фактом того, что вы принимаете!
Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даешь им, и сердишься, что не даешь им.
Надо сдерживать свое сердце; стоит только распустить его, и как быстро каждый теряет голову!
Кровь – самый худший свидетель истины; кровь отравляет самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец.
Если имеешь характер, то имеешь и свои типичные пережитки, которые постоянно повторяются.
Кто достигает своего идеала, тот этим самым перерастает его.
Иной павлин прячет от всех свой павлиний хвост – и называет это своей гордостью.
Степень и характер родовитости человека проникает его существо до последней вершины его духа.
Презирающий самого себя все же чтит себя при этом как человека, который презирает.
Душа, чувствующая, что ее любят, но сама не любящая, обнаруживает свои подонки: самое низкое в ней всплывает наверх.
Тяжелые, угрюмые люди становятся легче именно от того, что отягчает других, от любви и ненависти, и на время поднимаются к своей поверхности.
Стыдиться своей безнравственности – это одна из ступеней той лестницы, на вершине которой стыдятся также своей нравственности.
Нужно расставаться с жизнью, как Одиссей с Навсикаей, – более благословляющим, нежели влюбленным.
Как? Великий человек? – Я все еще вижу только актера своего собственного идеала.
Если дрессировать свою совесть, то и кусая она будет целовать нас.
Разочарованный говорит: «Я слушал эхо и слышал только похвалу».
Наедине с собою мы представляем себе всех простодушнее себя: таким образом мы даем себе отдых от наших ближних.
Музыка является средством для самоуслаждения страстей.
Раз принятое решение закрывать уши даже перед основательнейшим противным доводом – признак сильного характера. Стало быть, случайная воля к глупости.
Труднее всего уязвить наше тщеславие как раз тогда, когда уязвлена наша гордость.
Есть невинность восхищения; ею обладает тот, кому еще не приходило в голову, что и им могут когда-нибудь восхищаться.
Отвращение к грязи может быть так велико, что будет препятствовать нам очищаться – «оправдываться».
Иной человек, радующийся похвале, обнаруживает этим только учтивость сердца – и как раз нечто противоположное тщеславию ума.
Кто ликует даже на костре, тот торжествует не над болью, а над тем, что не чувствует боли там, где ожидал ее. Притча.
Что человек собою представляет, это начинает открываться тогда, когда ослабевает его талант, – когда он перестает показывать то, что он может. Талант – тоже наряд: наряд – тоже способ скрываться.
Один ищет акушера для своих мыслей, другой – человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа.
Нашему сильнейшему инстинкту, тирану в нас, подчиняется не только наш разум, но и наша совесть.
Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их.
Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, все-таки говорит правду.
У суровых людей задушевность является предметом стыда – это и есть нечто ценное.
Много говорить о себе – может также служить средством для того, чтобы скрывать себя.
В хвале больше назойливости, чем в порицании.
Сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа.
Чужое тщеславие приходится нам не по вкусу только тогда, когда оно задевает наше тщеславие.
Каждый человек именно настолько тщеславен, насколько ему хватает ума.
В объяснении прошлого вы должны исходить из того, что составляет высшую силу современности.
Подобно тому, как кости, мускулы, внутренности и кровеносные сосуды окружены кожей, которая делает выносимым вид человека, так и побуждения и страсти души прикрыты тщеславием: оно есть кожа души.
Зверь в нас должен быть обманут; мораль есть вынужденная ложь, без которой он растерзал бы нас. Без заблуждений, которые лежат в основе моральных допущений, человек остался бы зверем.
Всякий, кто объявляет, что кто-либо другой есть глупец или дурной человек, сердится, если последнему удается показать, что он на самом деле не таков.
Большинство людей слишком заняты самими собой, чтобы быть злобными.
Мы хвалим или порицаем, смотря по тому, дает ли нам то или другое большую возможность обнаружить блеск нашего ума.
Кто унижает себя самого, тот хочет быть возвышенным.
Быть дурным – значит быть «ненравственным» (безнравственным), чинить безнравье, восставать против обычая, все равно, разумен ли он или глуп; но нанесение вреда ближнему ощущалось всеми нравственными законами преимущественно как нечто вредное, так что теперь при слове «злой» мы главным образом думаем об умышленном нанесении вреда ближнему.
Значительный род удовольствия и тем самым источник нравственности возникает из привычки.
Совершенная безответственность человека за его действия и за его существо есть горчайшая капля, которую должен проглотить познающий, если он привык считать ответственность и долг охранной грамотой своей человечности.
Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана.
