Владимир Козлов - Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе
В книге рассматриваются как традиционные для России «бунташные» модели асоциального поведения масс («хулиганские войны» и «оккупации», погромы, стихийные выступления против местных властей, этнические беспорядки), так и более осмысленные формы протеста, имевшие относительно внятную политическую направленность, включавшие в себя ростки забастовочного и стачечного движения или использовавшие лозунги борьбы за национальную независимость. Особое внимание уделено парадоксальным формам народной «коммунистической мечты», нередко выступавшей в качестве идеологической оболочки социального конфликта и противостоявшей «реальному социализму» как «украденная правда», моделям массового конфликтного поведения, реконструкции психологических типов участников и лидеров массовых беспорядков, культурных и этических стереотипов, «работавших» «за» и «против» режима в кризисных ситуациях.
Эпоха Хрущева и Брежнева, которую автор обозначил условным термином «либеральный коммунизм», принципиально отличалась как от репрессивной диктатуры 1930-1940-х гг., так и от попыток Горбачева реформировать «советский социализм», завершившихся крахом всей системы. Главным аргументом при определении хронологических рамок работы была оценка всей эпохи «либерального коммунизма» как пространства борьбы между потребностями модернизации и укорененными в институтах власти и управления, идеологии и массовой психологии традициями «патриархального патернализма» и бюрократического произвола. Вместо современной модели демократического взаимодействия между обществом и государством доминировала традиционная дихотомия «народ-власть». Поиск оптимального или, по крайней мере, адекватного новой постиндустриальной эпохе социально-политического механизма и при Хрущеве, и при Брежневе шел спонтанно, осмысливаясь во враждебных новой реальности идеологических формах. О самом наличии социальных и этнических конфликтов, реакции народа на свои решения правящая верхушка узнавала в неизбежно извращенной форме бунтов и массовых беспорядков либо нелегальных «антисоветских проявлений». Попытки Горбачева перестроить эту патриархальную «механику» привели к краху всей советской системы, ослаблению (но не исчезновению!) патерналистской традиции, появлению институтов гражданского общества, деградация которых чревата постоянными кризисами легитимности, угрозой полного отката к патерналистским формам управления страной, а значит и бунтов, «бессмысленных и беспощадных», как крайнего средства «информирования» властей о невыносимости бытия.
Работа над этой книгой была долгой. Ее появление на свет было бы невозможно без поддержки фонда Харри Фрэнка Гугенхайма (США, Нью-Йорк), который в 1997 г. одобрил проект «Городские беспорядки в советской России, 1960–1963». Первоначально книга вышла в свет на русском языке в новосибирском издательстве «Сибирский хронограф» (1999 г.). В 2002 г. ее сокращенный английский вариант в переводе и под редакцией Элейн МакКларнанд МакКиннон был опубликован издательством «M.E.Sharp Inc.»[45]. В 2006 г. издательство Олма-пресс под неудачным заголовком «Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти. 1953–1985» выпустило второе переработанное и дополненное русское издание книги[46]. В это издание была включена глава «Ящик Пандоры: конфликтный опыт Гулага», основанная на последних исследованиях автора. Появление главы о конфликтном социуме Гулага потребовало не просто изменений в структуре книги (новая последовательность глав), но и концептуальной перестройки текста, анализа таких факторов и обстоятельств массовых волнений эпохи «либерального коммунизма», которые остались вне поля зрения автора в изданиях 1999 и 2002 гг. Кроме того при подготовке второго издания были использованы исследования автора по проблемам советского «крамольного» сознания и простонародной оппозиционности[47]. По сравнению с русским вариантом 1999 г. были кардинально переработаны введение и, особенно, заключение.
В нынешнем третьем русском издании не только исправлены частные ошибки и недостатки, замеченные как автором, так и внимательными читателями, дополнены и уточнены описания отдельных конфликтных эпизодов. Более существенно другое. Опубликованные в последнее время или недавно найденные автором в архивах документы позволили существенно расширить анализ двух ключевых проблем, лишь пунктиром намеченных в предыдущих изданиях: влияние народных волнений на изменения политического курса и тактические решения высшего партийного и государственного руководства (оно, это влияние, оказалось более существенным, чем мне это представлялось раньше), и неочевидные прежде взаимосвязи между массовыми выступлениями и интеллигентской политической оппозиционностью.
В книгу включена новая глава «Замороженная «оттепель» или Почему не «как в Венгрии»?», существенно переписаны разделы, посвященные насильственным этническим конфликтам на целине и в районах новостроек; везде, где это позволяли вновь открывшиеся источники, проанализирована реакция высшего партийного руководства на происходившие события. Дополнительно привлеченные материалы не просто подтвердили справедливость рабочей гипотезы об органичной включенности народных протестных выступлений в механизм авторитарного управления, но и позволили уточнить представления о том, как именно работала эта вторая сигнальная система в эпоху «либерального коммунизма».
Первым читателем книги был мой добрый друг и старый знакомый профессор социологии Калифорнийского университета (Сан Диего) Тимоти МакДэниел. Он же стал её первым критиком — доброжелательным, умным и справедливым. Этому замечательному человеку автор вообще многим обязан в жизни. На разных этапах работы моральную и профессиональную помощь и поддержку оказывали автору Ольга Эдельман, профессора Шейла Фитцпатрик, Арч Гетти, Джеффри Бурдс, Дэвид Пайк, Дон Рейли (США), Франческо Бенвенути (Италия), доктора исторических наук С.В.Мироненко и О.В.Хлевнюк, историк, член общества «Мемориал» Н.В.Петров. Неоценимой была помощь Д.Н.Нохотович в поиске и подборе материалов в фондах Государственного архива Российской Федерации.
Книга посвящена Марине Козловой, которая не только вдохновляла автора, это была как раз самая легкая часть ее обязанностей, но и терпела капризы, ругала, когда ленился, а главное — помогала жить простым фактом своего существования на земле.
В. Козлов
ЧАСТЬ 1. КОНФЛИКТНАЯ "ОТТЕПЕЛЬ" (1953–1960 ГГ.)
ГЛАВА 1. ЯЩИК ПАНДОРЫ: КОНФЛИКТНЫЙ ОПЫТ ГУЛАГА
1. Ген «антигосударственности»
Волна массовых волнений, накрывшая Гулаг на рубеже 1940-1950-х гг. и достигшая апогея после смерти Сталина, не только нанесла удар по "рабскому укладу" советской экономики, поставив под угрозу строительство и эксплуатацию важнейших народно-хозяйственных объектов (железные и шоссейные дороги, каналы и шлюзы, гидроэнергетика, освоение месторождений, добыча и первичная переработка полезных ископаемых, лесозаготовки, строительство военных объектов в климатически неблагоприятных зонах и т. д.), но и пошатнула социальную стабильность и политическую устойчивость режима. Система, предназначенная для борьбы с социальными болезнями и защиты общества, в конечном счете, превратилась в угрозу существованию общества. С конца 1940-х гг. Гулаг как важная часть государственной машины начал в катастрофических размерах воспроизводить то, что можно назвать геном «антигосударственности».
Восстания, неповиновения и бунты наглядно показали руководству страны, что Гулаг как пережиток советской мобилизационной экономики эпохи форсированной индустриализации выпал из времени, превратился в заповедник сталинизма и профессиональной преступности. Учитывая быструю ротацию заключенных в лагерях и колониях (600–700 тысяч человек в год), и систематический обмен населением между Гулагом и «большим социумом» можно предположить существование прямой связи между выступлениями в лагерях и «хулиганской войной» против власти, вспышкой массовых беспорядков и городских бунтов в СССР во второй половине 1950-х — начале 1960-х гг. Среди активных участников этих событий можно было встретить немало людей с лагерным прошлым. Зачинщики городских волнений воспроизводили как типичные схемы заурядных лагерных волынок, так и сложные модели политических протестных выступлений заключенных особых лагерей. Сравнительный анализ способов действия организаторов массовых беспорядков на воле и за колючей проволокой, а также сопоставление их социального профиля и modus operandi свидетельствуют об определенной взаимосвязи и даже типологической близости этих явлений.
Все массовые выступления и протесты заключенных, взятые в контексте сталинской модели социализма, были, в конечном счете, ударом по порядку управления и подрывали устои всей системы в целом. Неважно, в данном случае, насколько сознательно формулировали эту цель участники выступлений, если формулировали вообще. Неважно даже, насколько объективная направленность выступления отвечала субъективным представлениям и стремлениям участников волнений, в какой мере совпадали, если совпадали, личные планы зачинщиков и организаторов беспорядков и тех, кто был лишь пассивным участником событий, бунтовщиком поневоле. Главное, что по меркам советского уголовного кодекса и в соответствии со сталинской уголовной практикой подобные действия, в конечном счете, оценивались как опасные государственные преступления, с одной стороны, и затрудняли выполнение Гулагом его важнейшей — производственной — функции, с другой. (Не удивительно, что в отчетных материалах ГУЛАГ и МВД СССР статистические сведения о лагерном бандитизме и «повстанческих проявлениях» часто объединялись в общей рубрике1).
