Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
Раненых эвакуировали на ту сторону. «Истекаем кровью, – пишу в Москву, – умирать мы согласны, деремся мы храбро, Сталинград удержим, давайте силы!»
Дают. Прямо пишут: «КП, мне». «Почему Чуйкова не снабжаете тем-то и тем-то, направляйте то-то и то-то».
Мы регулярно получали газеты. Разве бойцу не лестно прочитать, что, начиная с передовицы и кончая последними страницами, центральные газеты «Правда» и «Известия» все время пишут: «Сталинград, Сталинград».
Мне главный заместитель начальника Санитарного управления Красной Армии говорил: «Идет тяжелораненый боец. Его спрашивают: откуда и куда?» Раненый ударяет себя в грудь и говорит: «Из 62‑й армии, три раза ранен, выздоровею и вернусь туда обязательно».
А посылок сколько нам слали со всех концов Союза. Мы все-таки умудрялись бойцам преподносить эти подарочки: пару яблок, кусок колбасы. Но лучшие особо отличившиеся бойцы все время получали.
Что говорить… Приезжает Мануильский, хочет ехать к нам. Гуров согласился. Я категорически возражал и не пустил к себе. К чему человека потерять? Не обязательно, чтобы член Исполкома Коминтерна приехал нас поддерживать, мы пока еще не падаем, а рисковать мне просто было жалко. Я уговорил его, и он к нам не поехал.
А жена что мне пишет: «Я знаю, ты в Сталинграде. Там опасно, но я горжусь борьбою сталинградцев. Это похоже на единоборство с фюрером. Побей его похлеще, чтобы он язык высунул, как это показано на картинке». А бойцам что писали? А командирам что говорили?
В отношении страны, в отношении Москвы, в отношении высшего командования, лично товарища Сталина язык не повернется плохое что-нибудь сказать.
Чувствовали себя обреченными, потому что физически мы были отрезаны от всего, чувствовали всю тяжесть своего положения, чувствовали, что умрем, если надо будет по обстановке, но чтобы про нас кто-либо забыл или не оценил, этого мы не чувствовали. Конечно, мы знали, что писать открыто про защитников Сталинграда, называть персонально было нельзя. Это была военная тайна. Но, когда в Наркомате обороны состоялось постановление в отношении того, чтобы особо выделить 62‑ю армию, то у каждого бойца нос на квинту, козырем начал ходить.
Я, по разрешению товарища Сталина, в 1943 г. летал на самолете к своей семье в Куйбышев. Это как раз совпало с празднованием годовщины Красной армии 23‑го февраля. Я был приглашен в театр. Меня уговорили выступить минут на 5–10. Там был Маршал Советского Союза Шапошников. Выступали многие, их встречали тепло, но когда последнему мне дали слово, я, как дурак, минут пять стоял. Начну говорить, меня прерывают. Чувствовал, насколько все-таки наше положение и нашу борьбу понимали.
Все наши бойцы были уверены, что армия должна быть гвардейской. Все были уверены в этом. И сейчас непонятно, почему этого не сделали. Почти все дивизии получили звание гвардейских дивизий. Имейте в виду дивизии, а армейские части, армейское управление? Вновь прибывшие дивизии, даже не гвардейские совершенно по-другому будут относиться и по-другому будут рассматривать задачи, которые перед нами стоят и с них всегда больше спрашивают.
Наша армия вела до 14.00 2‑го февраля 1943 года. Привязанного зайца каждый охотник возьмет. Ставка Паулюса окружена, что его не взять? Но выдержать натиск его авиации, артиллерии – вот с кем надо было состязаться. Пленными мы не блещем, но количество убитых!.. По-моему, весь фронт столько не перебил, сколько мы перебили. Привязанного зайца может взять всякий, но, когда он не заяц, а когда он гидра, вот с ним побороться и вот где честь. Это не просто трупы, которые лежат во всем городе, это были звери в полном смысле слова. С ними приходилось бороться.
Чем дольше шли наступательные бои, тем упорство противника ослаблялось. Артиллерия мало работала, авиация уже не бомбила, но они сидели в хороших укреплениях, в хороших блиндажах, патроны у них были, стреляли. Так что из каждого подвала, из каждого окопа, из каждого блиндажа приходилось выковыривать штыком, гранатой или жечь. В этом отношении наши люди приспособились. 20–30 ручных гранат запустят в блиндаж или термитной шашкой подожжет.
Жертвы с нашей стороны небольшие. Последний бой 2‑го февраля. Бои закончились боями за поселок «Баррикады». Мы как раз с Гуровым стояли в этом пункте и наладили все это, организовали. Наши бойцы идут в атаку с танками, артиллерией, прямой наводкой разносят фрицев. Мы находимся в 500 метрах и наблюдаем все это дело. Фрицы стреляют, не сдаются. Из одного убежища выкурят, часть побьют, часть уничтожат огнем, преследуют – не сдаются. Тогда наша пехота ворвалась в сам поселок и завод. Вдруг около двух часов 2‑го февраля, мгновенно как дирижер оркестра махнул палочкой, все прекратилось, ну моментально. Тогда и наши прекратили. Никакой стрельбы, ничего. Мы с Гуровым пришли к заводу «Баррикады». Нас встречает с этого завода толпа пленных. Когда смотришь на этих фрицев, думаешь: «Черт возьми, все вы такие изможденные». Офицерство, правда, сытое, полны карманы колбасы. Дико казалось. А с другой стороны отлегло у всех бойцов и командиров. Лица у бойцов были какие-то напряженные, сумрачные, смотрели зверем, а тут начинают улыбаться, идет вразвалку, вроде как победитель.
Был какой-то один момент, когда из штаба фронта позвонили – прекратить действия до 10 часов. Я возмутился, думал – зачем такое унижение. Предложили? Не сдались, теперь сдаются на милость победителя, выбрасывай белый флаг и все, а там дело наше, что с вами делать! Потом это отменили. Возможно, что Москва тут вмешалась – передышки им не давать никакой… Очистка от засевших фрицев продолжалась до 20‑го февраля, сидели проклятые. По-видимому, набрали харчи, спрятались и сидели. В частности на заводе «Баррикады» группу обнаружили в подземном хозяйстве. Дожидались, по-видимому, возможности проскочить из подвалов. Их вытаскивали. Авиация им подбрасывала продовольствие. Думали создать свой потайной цейхгауз и сидеть около этого цейхгауза. Там два командира корпуса были и командир дивизии, все генералы из штаба армии.
Спрашиваю, что это вы так плохо воевали? Что вы нас не сбросили в Волгу?
– Это вам повезло.
– Как это повезло? Сегодня повезло, но нужно немножко и умение.
– От ваших бойцов никто не ожидал такого сопротивления.
Они на этом просчитались и просчитались крепко.
– Вы знаете, какая армия стояла против вас?
– Конечно, знаем, 62‑я.
– Где мы находились?
– Ваши пленные говорили, что вы находитесь здесь, но мы не верили, считали, что здесь штаб дивизии. Где вы фактически находились?
– А в том месте, где мы с вами беседуем.
– Да очень жаль, что поздно узнали.
Немецкие генералы просидели часа четыре пока их собрали, покормили. У них одна забота, а где наши вещи, где наши денщики с вещами? Эта частнособственническая база, а вдруг вещи их пропадут, довлела над всем. Для нашего командира и бойца это совершенно дико.
Спрашиваешь их, как вы оцениваете положение, военную обстановку?
– Мы ничего не знаем. Мы ресурсов своих не знаем. Мы оторваны, окружены, связи нет. В общем, толком ничего не говорят, и мы ничего не добились от этой сволочи.
Еще раз повторяю, чтобы чувствовалась самоотверженность – нет. Сидели в блиндаже, чай пили, а своих денщиков поставили как бы в оборону. Один лейтенант пришел, в потолок пустил пулю, и они руки подняли. Выпустил пару пуль в себя и все в порядке. Я так понимаю, так должен драться командир – большевик. В общем, Сталинградская битва выявила столько героев, о которых мы знаем, что действительно удивляться приходится на что способен наш русский народ, советский народ, а сколько героев мы еще не знаем, наверное, их в десять раз больше.
Лед идет, ни пройти, ни проехать, и все-таки связисты умудрялись или пешком переходить с того берега на этот или на лодке, чтобы проложить линию. 64‑я армия ахает, как наши полки, наши паромщики уносились течением вниз по Волге. Они плыли мимо фашистов и оттуда доставлялись мертвыми. Людей затирает льдами, их немцы расстреливают, они плывут дальше. В Бекетовке заметят, что плоты идут, притягивают плоты к берегу и видят, что все бойцы мертвые.
Хочется рассказать такой случай. Весь Военный совет, в том числе и я, стоял и наблюдал. Двигается колоссальная льдина, идет и упирается все время в берег. Льдина у берега трещит. Думаем – остановится льдина или нет? Если остановится, мы спасены. Не остановится, значит ни на лодке, ни пешком не можем пройти. Заметили мы ее в три часа дня. С треском и грохотом все это идет. В шесть часов против нашего командного пункта останавливается. Стоит минут 10, стоит 30 минут. Мы стоим и наблюдаем – пойдет дальше или нет? А лед все прибывает. Так простояла она до 9 часов вечера, а вечером наши бойцы пошли по этой льдине на тот берег. Когда пошли морозы и заковало реку, у нас образовался ледяной мост. Летом можно было переправляться катерами и другими плавучими средствами, но когда лед пошел, то он отрезал все совершенно.
