Николай Полудень - Есть такой фронт
Чекисты заходили в дома. Испуганно, настороженно встречали их крестьяне.
— Вам-то что, — говорили они Николаю. — Побудете здесь да уедете себе в город. А к нам Гирный после этого пожалует, и тогда заплачешь горькими слезами.
Чекисты успокаивали, объясняли, что не покинут Сасово, пока Гирный ходит на свободе, что не дадут в обиду крестьян. Но в ответ люди молчали.
Ну как убедить запуганных бандитами крестьян, как добиться, чтобы они поверили чекистскому слову? Сколько раз думал об этом Николай, советовался со своими товарищами. Пришли к единому мнению: надо найти путь к сердцам крестьян, и тогда они помогут чекистам в их борьбе с бандой.
Дни, казалось, проходили без пользы. Но это только на первый взгляд. А каждый вечер, выслушивая товарищей, капитан Капустыринский чувствовал, приходил к убеждению, что Гирный скрывается где-то в селе, может быть, совсем рядом. Особенно подозрителен был один дом.
— Я туда завтра вечером наведаюсь, — решает капитан. — Что-то очень скрытным выглядит хозяин этого дома. А может быть, и сам состоит в банде?..
…Вечерело. Хозяин приветлив, всем своим поведением хочет показать, что рад гостю.
— Может, засветить огонек? — услужливо предлагает он.
— В самый раз, — отвечает капитан. — При свете оно вроде и на душе веселее будет…
— Где уж нам тут до веселья, — вдруг переходит на другой тон хозяин. — Кругом такое творится…
Вдруг видит капитан, как зло блеснули глаза хозяина.
Что это? Вроде какая-то тень мелькнула в серой мгле наступающего вечера и появилась перед окном.
Раздался выстрел.
Смертельно раненный в голову, чекист упал на пол. Буквально в считанные минуты прибежали товарищи. Но было уже поздно. Они молча обнажили головы.
Так на боевом посту погиб оперуполномоченный Олесского районного отдела госбезопасности капитан Николай Васильевич Капустыринский.
Бандитский выстрел будто вывел из сна крестьян. Они понимали, что их пассивность только на руку врагу. Чем могли помогали чекистам разгромить банду Гирного.
Хоронили отважного чекиста в районном центре. Похороны были многолюдными. Отдавая последний долг отважному чекисту, жители выражали свою ненависть к врагам нашей Родины. У могилы было сказано много слов о тех, кто не щадя жизни стоит на страже безопасности советских людей…
*Как только я сошел с автобуса, сразу же очутился в празднично настроенной толпе. Был субботний день, и жители города высыпали на улицы.
Когда встречаешь старого знакомого, которого не видел много лет, то на его лице обязательно найдешь те перемены, которые говорят о том, что молодость неотвратимо уходит с годами.
Олеско тоже мой старый знакомый. Но сейчас, шагая по его улицам, разыскивая знакомые еще по послевоенным годам дома, я ловлю себя на мысли, что не морщины старости, а приметы молодости вижу я в современных домах, заасфальтированных улицах, благоустроенных скверах… С чувством внутренней радости я читаю, вывески: «Школа», «Дом культуры», «Универмаг», «Детский сад», «Дом пионеров».
И мне подумалось, что в этом новом, светлом облике города, которому Советская власть принесла вторую молодость, есть частица, внесенная капитаном Н. В. Капустыринским и многими другими верными сынами нашей Отчизны, которые так много сделали, чтобы люди жили сегодня счастливо, радостно.
…Могила капитана Н. В. Капустыринского утопала в живых цветах. Тихо шелестели низко склоненные ветви деревьев. Казалось, будто они перелистывают страницы книги славной биографии чекиста, эпиграфом к которой могли бы быть слова Феликса Дзержинского:
«Пролетариат выделил для работы в органах ЧК лучших сынов своих… ВЧК гордится своими героями и мучениками, погибшими в борьбе…»
СТЕПАН МАЗУР
ЦВЕТОК РОМАШКИ
…Сразу после разгрома бандеровской боевки в одном из схронов села Дорожева, что недалеко от Дрогобыча, когда был убит сам «районный проводник» ОУН Цяпка, Василий попросил у генерал-майора Александра Николаевича Сабурова разрешения отлучиться на три дня, чтобы съездить в Карпаты — к любимой девушке. Последний раз он видел Марийку в ту ночь, когда началась Великая Отечественная война. Василий тогда был дежурным на станции Дорожев.
От девушки не было никаких вестей за все годы фашистской неволи. Стонала прикарпатская земля. Оккупанты при помощи своих наймитов — украинских буржуазных националистов — зверски расправлялись с советскими патриотами. Особенно жестоко мстили они подпольщикам из Народной гвардии имени Ивана Франко, действовавшей на Львовщине. Так, в октябре 1943 года в центре Дрогобыча гитлеровцы повесили рабочего-коммуниста Михаила Васильевича Петрива, а через некоторое время расстреляли трех братьев коммунистов-подпольщиков из села Червоной Летни — Василия, Николая, Ивана Хамандяков и десятки других патриотов, боровшихся за волю и счастье своего народа.
И только в начале мая 1944 года, когда Красная Армия гнала гитлеровские орды с многострадальной галицкой земли, Василий получил долгожданную весточку:
«Если жив, откликнись! Я дома.
Марийка».Отвечая на письмо, девушка писала:
«…Рада, что ты жив, Василько. Встретимся, когда свобода придет. Она близко.
Марийка».Больше писем не было, — наверно, девушка не хотела навлекать на себя подозрений оуновцев, которые прислушивались к разным разговорам, следили, кто с кем переписывается, доносили об этом «украинской полиции».
Не написала Марийка Василию и в первые дни после освобождения Прикарпатского края Красной Армией. Напрасно ждал парень от нее хоть слова.
«Где она? Почему молчит? Что случилось?» — думал он, пробираясь на попутных машинах все выше в горы…
В Тухольку Василий приехал в пору «бабьего лета», когда Верховина наряжается в свои самые яркие одежды. С горных вершин, багровеющих в лучах заходящего солнца, уже повеяло прохладой. У крайней хаты Василий увидел женщину, вежливо поздоровался с ней и попросил напиться.
— Спасибо, — возвращая женщине кружку, сказал он. — Вода вкусная, горная. Такой у нас не напьешься.
— Где это у вас?
— Там, внизу, возле Дрогобыча.
— А что, вы впервые в наших горах?
— Да. Скажите, пожалуйста, где живут Беркуты?
— Юрко?! — почему-то испуганно переспросила женщина и оглянулась.
— Их в Тухольке, наверно, много? — смутился парень. — У него дочь, Марийкой зовут…
— Это пятая хата отсюда. Возле нее смереки растут, — скороговоркой ответила женщина и поспешила прочь.
В хате Беркутов было темно, однако дверь открыта. Василий вошел в сени, черкнул спичкой и постучал. Никто не ответил, и он открыл сам.
— Добрый вечер! — перешагнув порог, поздоровался парень.
— Кто там? — услышал он старческий голос.
— Зажгите свет, а то ничего не вижу. Я к вам.
— Сейчас.
Когда в хате блеснул желтый язычок маленькой керосиновой лампы, Василий увидел широкоплечего седого деда. Старик испытующе оглядел его и, грозно нахмурив густые брови, сурово спросил:
— Вы к кому?
— Это вы — Беркут?
— Да.
— Я — Василий Мазур. Приехал… к Марийке. Где она, скажите, пожалуйста?
— Василий?! — изумился старик. — Тот, о котором она столько рассказывала?
— Марийка говорила обо мне?
Старик не ответил. Неподвижно стоял посреди комнаты, пристально рассматривал гостя. А потом… Потом из блеклых старческих глаз по морщинистому худощавому лицу потекли слезы. Он смахнул их рукой и наконец заговорил:
— Так вот ты какой! Садись. Чего стоишь? Устал, наверно? Как ты добирался к нам в Карпаты? Ведь поезда еще не ходят…
— Попутными машинами. С самого утра выехал.
— Кто тебе указал, где я живу?
— Какая-то женщина из крайней хаты.
— Настунька… — старик опять сник, отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Василия. А потом тихо и грустно объяснил: — Мужа ее бандеровцы повесили. Пятеро ребятишек остались без отца…
— Давно? — Этот вопрос вырвался у Василия невольно, по профессиональной привычке, и парень сразу же понял его неуместность: ведь сейчас это не так уж важно.
Но собеседник ответил:
— Ох сыночек, много горя причинили они нам и при фашистах, да и теперь еще убивают невинных людей. Но чтобы никто не увидел, что у старого Беркута есть дорогой гость, я окна занавешу и дверь на засов закрою, — и он вышел в сени.
— Где же Марийка, вуйку? Почему вы ничего не расскажете о ней? — спросил Василий, когда хозяин вернулся.
Старик тяжело сел на скамью, немного помолчал, а потом обхватил руками седую голову, опустил ее низко и горько заплакал.
— Нету, сыночек, моей Марички. Убили ее душегубы…
