Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Как бы хорошо я ни писал об Уилсоне, его многочисленные друзья в Англии, люди, плававшие с ним на кораблях или жившие вместе в хижине, большинство из участвовавших вместе с ним в лыжных походах (а в походах люди выявляются как нигде), всё равно не будут довольны, ибо ему невозможно воздать по заслугам. Тем, кто знал его, он не мог просто нравиться — в него нельзя было не влюбиться. Билл был, что называется, солью земли. Если бы меня спросили, какое свойство души прежде всего делает его столь нужным, столь любимым, я бы, пожалуй, ответил: его способность никогда, ни минуты не думать о себе. В этом смысле необычайно выделялся и Боуэрс, о котором я скажу ниже; замечу, кстати, что без этого важнейшего качества нельзя быть хорошим исследователем Антарктики. Среди нас было много таких самоотверженных людей, и офицеров и рядовых матросов, и успех экспедиции в немалой степени объясняется тем, что её участники безропотно подчиняли свои личные симпатии и антипатии, желания и вкусы интересам общего дела. Уилсон и Пеннелл первыми установили принцип — экспедиция сначала, всё остальное потом, и мы безоговорочно его соблюдали; он не раз помогал нам преодолевать трудности, которые иначе могли бы вызвать трения.
Уилсон был разносторонним человеком. Он был правой рукой Скотта и научным руководителем экспедиции; в Англии он работал врачом в больнице св. Георга, как зоолог занимался позвоночными. Его работа о китах, пингвинах и тюленях, опубликованная в «Научном отчёте об экспедиции „Дисковери“», до сих пор лучшая в этой области и с интересом читается даже неспециалистами. Во время плавания на «Терра-Нове» в Антарктику он по заданию Королевской комиссии продолжал работать над трудом о болезнях куропаток, который ему не суждено было увидеть напечатанным. Но в памяти самых близких Уилсону людей изо всей его многообразной деятельности прежде всего останутся, наверное, его акварели.
В детстве отец охотно отправлял его в каникулярные экскурсии, но с одним условием: привезти определённое количество рисунков. Я уже упоминал о набросках, которые он делал в санных вылазках или походя, между делом, на мысе Хат, в очень неподходящих условиях. Он вернулся оттуда на мыс Эванс с альбомом эскизов, пейзажей — закатов солнца за Западные горы, бликов, отражающихся от замёрзшего моря или зеркальной глади припая, облаков пара, застилающих Эребус днём, южного полярного сияния ночью, — причём на каждом эскизе он обозначал цвета. Рядом с каютой Скотта он соорудил для себя письменный стол, положив на два фанерных ящика большую чертёжную доску размером в четыре квадратных фута. За ним он часто заканчивал акварели и делал по памяти новые. Писал он по влажной бумаге, а потому был вынужден работать быстро. Будучи поклонником Рёскина, он старался воссоздать на бумаге виденное как можно ближе к реальности. Если ему не удавалось адекватно передать свои впечатления, он уничтожал рисунок, каким бы красивым тот не получился. Достоверность его передачи цвета не вызывает сомнений; эти акварели всеми своими мельчайшими деталями и тогда напоминали и будут напоминать всегда всё, что мы видели вместе с ним. О точности воспроизведения им реальности убедительно свидетельствует Скотт в книге об экспедиции «Дисковери» на юг:
«Уилсон совершенно неутомим. В ясную безветренную погоду он в конце утомительного дня садится на два-три часа у входа в палатку и срисовывает каждую деталь великолепного гористого берега к западу от нас. Его этюды поражают своей точностью; я проверял пропорции с помощью угломерного инструмента и нашёл, что они правильны»[135].
Кроме зарисовок земли, паковых льдов, айсбергов и Барьера, сделанных ради науки, в первую очередь — географии, Уилсон оставил серию изображений атмосферных явлений, не только точных в научном отношении, но и необыкновенно красивых. Это наброски полярных сияний, ложных солнц, ложной луны, лунного гало, радуги, светящихся облаков, искажённых рефракцией гор и вообще всяких миражей. Глядя на изображение ложного солнца на картине Уилсона, вы можете быть уверены, что само светило, круги и столб именно такие, какие они были на самом деле, и что пропорции соблюдены точно. И если на рисунке воспроизведены перистые облака, можете не сомневаться — в тот момент над ним плыли именно перистые, а не слоистые облака; если же небо чистое, то, значит, облаков и в самом деле не было. Благодаря такой скрупулёзности эти зарисовки имеют исключительное значение с научной точки зрения. По просьбе различных специалистов экспедиции Уилсон постоянно делал рисунки собранных ими образцов; особенно ценны принадлежащие ему изображения рыб и различных паразитов.
Не имея специальной подготовки, я не возьмусь судить о художественном уровне работ Уилсона. Но если вас интересует точность рисунка и цвета, достоверность воспроизведения мимолётных атмосферных явлений, случающихся в этой части света, то всё это в них есть. Можно по-разному относиться к живописи как таковой, но бесспорно, что подобный художник имеет неоценимое значение для экспедиции, ведущей естественно-научные и географические изыскания в малоизвестном районе Земли.
Сам Уилсон невысоко ценил свои художественные способности. Мы часто рассуждали, как изобразил бы Тёрнер тот или иной замечательный цветовой эффект, попади он в этот край. И когда мы уговаривали Уилсона запечатлеть какой-нибудь особенно интересный эффект, он без всяких стеснений отказывался, если считал, что ему это не под силу. Краски его чистые, кисть — точная; темы, связанные с санными походами, он освещал с убедительностью профессионала, знающего о них всё, что только можно знать.
Действуя рука об руку, Скотт и Уилсон всячески старались расширить научные задачи экспедиции. Ибо Скотт, не будучи специалистом ни в одной узкой области знания, искренне благоговел перед наукой. «Наука составляет фундамент любой деятельности», — писал он. О чём бы ни заходила речь — о проблемах льда с Райтом, метеорологии с Симпсоном, геологии с Тейлором, — он проявлял не только живость и восприимчивость ума, но и глубокие познания, позволявшие ему быстро высказывать интересные соображения. Пеннелл, помню, осуждал дилетантство при решении каких бы то ни было проблем, он признавал только научный подход и руководствовался девизом: «Никаких если!». Но он безоговорочно делал исключение для Скотта, который благодаря безошибочной интуиции всегда находил правильные решения. В дневнике Скотта мы то и дело встречаем строки, свидетельствующие о его Интересе к теоретической и прикладной науке. Вряд ли ещё какая-либо экспедиция к высоким широтам юга или севера имела в лице своего руководителя такого ревностного поборника знаний.
Вклад Уилсона в научные результаты экспедиции более осязаем — он ведь был руководителем работ. Но никакие печатные труды не в состоянии дать полное представление о его умении координировать различные интересы столь разношёрстного общества, о такте, который он проявлял в сложных ситуациях. Важнее всего, однако, то, что его суждения неизменно оказывались справедливыми, и Скотт, да и все мы, полагались на них. В краю, где ошибочное решение может повлечь за собой катастрофу или даже смерть, нет цены верному суждению, чего бы оно ни касалось: погоды, страшной своими внезапными изменениями, состояния морского льда, маршрута следования по труднопроходимой местности в санном походе, наилучшего способа форсирования трещин и всех прочих случаев, когда в противостоянии природе, порой непобедимой в этих местах, надо с наименьшим риском достичь наилучших результатов. Для этого требуется правильно оценивать обстановку и опираться, по возможности, на опыт. Уилсон мог и то, и другое, так как в опыте полярных исследований он не уступал Скотту. Я часто замечал, что после беседы с Биллом Скотт менял своё мнение. Но пусть об этом скажет сам Скотт:
«Ни один доклад не состоялся без его участия. С ним советовались при разрешении любых практических или теоретических задач, возникающих в нашем полярном мирке»[136].
И далее:
«Слов не нахожу каждый раз, как хочу говорить об Уилсоне. Мне кажется, что в самом деле я никогда не встречал такой чудной, цельной личности. Чем теснее я с ним сближаюсь, тем больше нахожу в нём чему удивляться. Каждое его качество такое солидное, надёжное: можете вы себе представить, как это здесь важно? В любой, самой сложной, ситуации он безусловно проявит себя как человек дельный, разумный и практический, в высшей степени добросовестный и, конечно, самоотверженный. Прибавьте к этому знание людей и всяких дел значительней того, чем может показаться с первого взгляда, жилку мягкого юмора и тончайший такт, и вы составите себе некоторое понятие об его ценности. Он у нас, кажется, всеобщий любимец, а это много значит»[137].
