Надежда Мандельштам - Об Ахматовой
2 «Парижанка» – легендарная немая мелодрама о нравах высшего общества, режиссерский дебют Ч. Чаплина (1923). После смерти героя его возлюбленная и его мать – до этого заклятые враги – примиряются над его гробом и вместе организовывают частный детский дом.
3 Ср. в письме Э.Г. Герштейн Н.Я. Мандельштам от 7 июня 1943 г.: «Дорогая Надичка, приведу еще одну цитатку: „Однажды к нам приехала совершенно чужая особа, девушка лет сорока, в красной шляпке, с острым подбородком и злыми черными глазами. Ссылаясь на происхождение из местечка Шавли, она требовала, чтобы ее выдали в Петербурге замуж“. Именно так явилась я недавно к Шкловскому, чтоб, ссылаясь на то, что я была у него однажды с Анной Андреевной, стала требовать, чтобы он провел меня в Союз Писателей (ибо рекомендации Эйхенбаума, Бродского, Цявловского и Ираклия мне не помогли и мне отказали).
С этих пор я от времени до времени робко звоню ему по телефону и напоминаю о себе. Видя мою застенчивость, обусловленную, конечно, мыслью об этой ехидной цитате, Шкловский, наконец, мне сказал. „Вы не стесняйтесь. Звоните“. Вот завтра я опять буду ему звонить. Что из этого выйдет, не знаю, но Шкловский решил мне помочь. Про рекомендации, к [оторы]е мне написали, он сказал, что это „стихи в прозе“, и сам написал мне такую, что ее надо хранить как автограф и целовать перед смертью» (АМ. Короб 3. Папка 103. Ед. хр. 7. Л. 9-10).7
Н.Я. Мандельштам – Н.И. Харджиеву
<20-е числа июня> [1943 г., Ташкент]
Дорогой Николай Иванович!
С визгом и восторгом прочла вашу открытку и плясала вместе с Анной Андр.
Мы вас часто вспоминаем, и вообще более преданных подружек, чем мы с ней, не бывает на свете.
Она вам много писала. Неужели вы не получали писем?
Жизнь течет довольно быстро. Очень слаба и плоха моя мама1. Я живу у Лены в ее отсутствие. Куда денусь потом – не знаю. Анна надо мной. Нам хорошо вместе. Если б еще вы были здесь, было б совсем хорошо. Через улицу живет и трубит в хобот Л.К. Чук. Мы с ней не встречаемся. Т. е. я еще встречаюсь. Читаю Достоевского.
Почему вы вспомнили «Парижанку»2?
Я впервые от вас узнала про Никитина и Тренина. Кого еще мы недосчит[аемся]?3
Стоит ли кланяться Эмме? Это вы решите сами. Скоро заболит живот от грязных вишен. Это и есть пиры. Я вас люблю и хочу начать всё сначала.
Надя
Борис Серг. на месте. Я ему пишу. Что слышно про Рудакова? Что он – опять на фронте?Почтовая карточка: «Москва, Страстной бульвар, д. № 13а, кв. 33. А.А. Попову для Н.И. Харджиева». Адрес отправителя: «Н.Я. Мандельштам. Ташкент, Жуковская, № 54». Опущена в почтовый ящик в Москве. Почтовые штемпели: «Москва 26.6.43» (два), «Москва 28.6.43», «Проверено Военной Цензурой. Москва 582». Помета Н.Х.: «Июнь 1943». Впервые : Бабаев, 1989. С. 235–236 (с датировкой: начало июня 1943 г.).
1 В.Я. Хазина (умерла в Ташкенте около 27 сентября 1943 г.).
2 См. предыдущее письмо.
3 Это слово не дописано и зачеркнуто.
8
Н.Я. Мандельштам – Н.И. Харджиеву
21 июля <1943 г., Ташкент>21/VII
Дорогой Николай Иванович!
Если письмо – косыночка, то оно записка1. Письмо будет потом. А сейчас едет Наташа Вишневская. Утро. Еще не проснулась. Болит живот. Жарко. Луна была ночью совершенно непристойная – красная и круглая. День предстоит страшный.
Я никогда не буду в Москве. Я буду жить в Средней Азии. Наши пиры были прекрасны, но они не повторятся. Понимаете ли вы, сколько сосисок мы не доели? А кофейно-шоколадное драже – дорогое? И вино – в случае приезда друзей… Вчера был Евг. Шварц. Он видел вас в Москве. Говорит, что вы хорошо выглядите, веселы и даже элегантны. Есть ли дыра на брюках? Целую вас.
Надя
Я вам дарю Наташу в подруги для пиров. Она чудная. Я ее очень люблю. Напишите мне.
НадяПередано с оказией. Помета Н.Х.: «1943?1944?»
Тогда же Н.Х. написала и А.А.: «Милый Николай Иванович, наш (то есть Надин и мой) друг Наталья Александровна Вишневская передаст Вам это письмо и расскажет о нас всё, что Вам будет интересно узнать. Я опять хвораю – нет сил подняться, а быть в Москве нужно и хочется. В мае я послала Вам несколько писем с Познанской, Ася отвезла Вам мою книгу. Вероятно, Вы молчите, потому что ждете моего приезда. Сейчас узнала Римские новости. Каково? Хочется, как всегда, сказать Вам много замечательных вещей, но меня торопят, или я сама тороплюсь. Все-таки увидимся. Привет Москве. Ваша Ахматова. У нас температура 45°» ( Бабаев, 1989. С. 236. С неверной датой: 20.6.1943 г.). С той же оказией
А.А. послала открытку и Б.Л. Пастернаку: «Дорогой Борис Леонидович, письмо Ваше было для меня неожиданной радостью. Как странно, что мы не переписывались всё время – правда? Поздравляю Вас с успехом Вашей книги – вот бы мне на нее посмотреть. Наталия Александровна Вишневская расскажет Вам обо мне. Она прекрасно читает Ваши стихи и какой голос!» (Мир Пастернака. М., 1989. С. 176).1 Намек на форму письма, сложенного в «военный треугольник», т. е. специальным способом сложенный листок, который можно было отправлять, не вкладывая в конверт. Объем письма был ограничен отрезанной по диагонали половинкой листа, отсюда – «записка».
9
Н.Я. Мандельштам – Н.И. Харджиеву
30 июля [1943 г., Ташкент]30/VII
Дорогой Николай Иванович!
Жизнь, как всегда, прекрасна. Как-то так случилось, что я замоталась и не послала вам писем ни с Наташей Вишневской (первый сорт – вне категорий), ни с Лидой Жуковой (очень мила. Особой одухотворенной силы достигала в период мученического соавторства с Лидией Корнеевной Чуковской1). Вот сейчас и приходится посылать письмо удлиненным почтовым путем. (Я давно уже заметила, что это гораздо быстрее и верней.)
Живем мы так. Дворик. В этом дворике есть нечто среднеазиатское, чего ни с чем не спутаешь, хотя дома самые обыкновенные, европейские.
В глубине – в буйных джунглях кукурузы – наш. Внизу Женя. Наверху – А.А. Сейчас я у нее. По ночам мы открываем окна и дышим. Днем – обливаемся потом, только ручьи у него не хладные, а кипящие.
Я работаю, хозяйничаю и по ночам болтаю с А.А. На всё не хватает времени. Трудней всего разжигать мангал. Где сосиски? Базар завален до небес всеми фруктами и овощами всего мира. Зимой всё было недоступно, сейчас еда идет в руки и люди начали разоряться. Я – поправляюсь вместе со всеми. Цены на фрукты так невысоки, что преступление ими не объедаться и…
Да, я должна вам признаться… Анна Андреевна уже тоже считает, что пора признаваться: дальше скрывать нельзя. Виновна, конечно, она. Она иначе вас не называет, как «наш общий муж»2. Я всегда пугаюсь, а потом смеюсь. Бабушка (так меня назвал один узбечонок) была смешлива.
Почему вы не были [на] нашей детской выставке? Ведь она прелестна. В Москве жизнь, наверное, гораздо серьезнее, чем здесь, – и вы – милый, ребячливый, неисправимый старик – как вы плаваете в ней? Тетку Эмму я вполне себе в ней представляю. А вас – нет.
Эмма пишет раз в полгода галантно-элегантные письма. Такую литературу разводит, что сил нет. Надо, впрочем, ей ответить.
Признаете ли вы нас своими женами и согласны ли признать и третьей и вполне бесправной Эмму? Пожалуйста, телеграфируйте.
Меня премировали на тысячу рублей. Сейчас я отгрызла уже большой кусок, хотя на руки еще ничего не получила.
У А.А. лауреатский паек. Это значит, что она кормит всех, кто нуждается в пище. Очередь не стоит только потому, что у нас богатый двор. Мы живем с ней с апреля, а до этого у нее были другие сожительницы и, когда я приходила, у них был такой вид, как у своего ребенка, у которого отняли хлеб, чтобы отдать его чужому. У меня же довольно миролюбивое отношение к чужим детям, и это скрашивает жизнь.
Сейчас у нас в углу склубилась плесень и воплотилась в Оксану Некрасову3 – маленькую юродивую – незаконную дочь Гуро и Хлебникова4. Она помешана на своих стихах и когтит ими всех, как коршун. Иногда раскрываешь рот от удивления – что за чудо? – а то прет такое, что хочется плакать.
Утром она просыпается с дежурным вопросом, который будет повторять весь день – и всегда об одном и том же: кто может быть ей полезен для напечатанья ее стихов и наверное ли он ей поможет. Перед ней сейчас прямая задача: использовать А.А. на сто процентов5.
Напряжение в доме создается к вечеру. Свет горит плохо, она пользуется вечерами для стихов и обсуждений.
Я убеждаю ее, что ей вреден ташкентский климат и что ей нужно обратно в горы, откуда она скатилась. Стихи настолько хороши, что есть искушение вам послать.
В Ташкенте одно бабье. Последний мужчина – Сашка Тышлер6. Он вырос на два вершка от горшка и деловито обцеловывает всех ташкентских подруг. Я его обожаю, но боже – какой он мокрый! Мы мокрые, как будто мы всегда только что описались. Мокрое всё. Это климат.
Иду получать нечто в распреде. Это я – Надя.
Целую вас, дорогой Николай Иванович. Пишите, пишите.
Надя
Анна Андр. очень огорчилась, что я во всем призналась, и говорит, что будет беспокоиться, пока не пришлете телеграмму, что согласны на нашу формулу.
![Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 6] (1945 – 1970 гг.)](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
