Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
Смысл третьего этапа заключался в том, что противник, который находился здесь, здесь и остался, а не перебросился на другие участки. Мы его втянули в драку. Замысел высшего командования, чтобы он не шел на другие участки. Мы это сделали, кроме танков, которые оторвались от нас, а дивизии, которые дрались против нас до сегодняшнего дня сидят измочаленные вдребезги. Он сейчас все толкает на передний край. Мы их бьем. Какой же может быть у них моральный дух хороший. Против нас в основном немецкие дивизии. Командующий этими двумя армиями Паулюс, генерал-полковник. Первый этап наших боев за Доном. Тут две армии дрались в основном, 62‑я и 64‑я против наступающих главных сил противника. Перемололи мы его много во время этого наступления. К Сталинграду он дошел уже подорванным. Но на Сталинград он бросил самолеты из Крыма, все свежие силы. Основные два удара сошлись около Сталинграда и были направлены на 62‑ю армию. 64‑я армия отдыхала, ничего не делала. Второй этап – это ставка на истребление: или он нас, или мы его. Другого выхода не было. Каждый боец понимал, что пощады ждать нечего, Гитлер не остановится. Я считаю, что противник по сравнению с нашими потерями понес в три– четыре раза и в пехоте и в танках, кроме самолетов. Противно было смотреть. Выплывает наш сталинский сокол, только до Волги доходит, сразу выбрасывает бомбы. Летят они, когда по своим, когда по ним и обратно. А если начнется карусель, то просто жалко становится, какое-то истребление младенцев получается. Ночью наша авиация работала хорошо. Наши У-2, кто их изобрел, это ценнейшее изобретение. У нас его называли КВ – король воздуха. Он ни черта не боится. А немцы, какое уважение к ним имеют, это, говорят, стоячая смерть. Бронебойная пуля их берет, но надо попасть.
Третий этап, который мы переживаем, не пустить сюда противника, сковать его своими огневыми действиями. 22 ноября нам было известно, что противник попал в кольцо. Он не мог вытащить всю технику, которая у него осталась. Пока разберется там что сделать, тут уже зацепили. Мы чувствовали, что готовится наше наступление, но не знали где точно. Почувствовали это в первых числах ноября. Нам стали меньше всего давать. Раньше каждый день с фронтом разговариваешь, а тут смотришь, его нет. Хрущев здесь не был. Еременко один раз был.
Ремонтировали на заводах рабочие. Дали им пайки и они как военнослужащие работали. Здесь половина Сталинграда осталась. Они стали эвакуироваться только тогда, когда почувствовали, что Сталинград не сдастся, его бомбят. Жители сидели, рассуждали: «У меня здесь домик, а что если немец придет». Тут одной сотой доли не похоже на Тулу. Партийные организации эвакуировались, на населения они с собой не повели. Что Сталинград не мог дать сто тысяч людей, которых можно было вооружить и использовать как угодно? Укрепления около Сталинграда строились. На плане там красота, а выкопано 10 %.
Дружины создали. На трех заводах: СТЗ, «Баррикады», «Красный Октябрь». Мы насчитали всего около 600 человек и истребительные отряды, порядка и прочее. Милиция? Как будто ее здесь и не было. Как-то получилось так: армия пришла, армия защищает и никого не видно, истекаем кровью, тут черт знает что творится. До чего дошли с СТЗ: 7 тысяч тонн горючего, бензина, нам нужен бензин – дайте бензин. Директор завода, прикрываясь бумажкой из Москвы, чуть ли не от Молотова: «Дать не могу». Посылаю взять бензин, охрана с автоматами стоит. Спрашивается, что стреляться мне с ними? Вот вам отношение. Скандалить мы не хотели, взять просто нахрапом, или до стрельбы доходить, но к чему это могло привести.
Откровенно говоря, у большинства командиров дивизий не было настроения умереть здесь. Как чуть что припрет, сейчас начинается: разрешите перейти за Волгу. Кричишь: я еще здесь сижу и шлешь телеграмму – если сделаешь шаг, расстреляю. Командиру 112‑й дивизии была послана телеграмма, Горохову, Андрусенко, Гурьеву. Родимцев еле ко мне добрался на КП, говорит: «Костьми ляжем, но не уйдем». Дивизии держали все командиры дивизий, кроме Ермолкина – 112‑я, Андрусенко, Тарасова. Прекрасно вел себя в этом отношении Родимцев, Горишный, прекрасно себя ведет Гурьев, Людников лучше всех дрался. Он перед наступлением заболел, в разгар самой жестокой атаки 11‑го возвращается больной и ни шагу. Батюк, Соколов прекрасно себя ведут, Желудев хорошо себя вел. Берешь трубку, молотишь его по телефону, говоришь: «Ты теперь давай. Тот вызывает комиссара дивизии, в свою очередь его молотит. Но меньше всего приходилось говорить по этому поводу с Родимцевым, Батюком, Гурьевым».
Тут нельзя было быть не крутому каждому командиру дивизии, нельзя было быть не методичным, нужно было все время следить. Самое страшное, чем мы страдали, это вранье наших штабов и командир дивизии, не проверив это дело, сообщал нам то, чего на самом деле нет. Упорства у наших командиров дивизий, кроме перечисленных, хватало в достаточном количестве. Верно, приходилось реагировать на некоторые из них.
Когда уже действительно самый опасный момент наступил, я говорю с Еременко, что у меня все срывается и чем потерять управление пусть Военный совет останется здесь, на этом берегу, но как базу управление разрешите перенести на тот берег. Связь по берегу рвется, рация не работает, от меня приходится устанавливать связь с этого берега на тот и оттуда она идет к фронту. Я считал нужным штаб армии выбросить туда, чтобы оттуда лучше было управлять, а Военный совет остается здесь. Они было понекались. Тогда я говорю Крылову, Пожарскому: «Вам придется поехать туда, а мы останемся здесь». Говорил поодиночке. Один и другой заявляют: ни шагу от Вас не пойдем. Это мог сказать Родимцев, это мог сказать Людников, может быть сказал бы Гурьев, мог бы сказать Батюк, но за некоторых не ручаюсь. Только скажи – на остров переезжай, скажут: «Вот, слава богу, можно перейти». Некоторые их них помоложе меня, некоторые в моих годах, некоторые постарше. Я их раньше не знал, получил здесь. Но здесь общения долгого не нужно, связь и спайка моментально налаживаются. Каждый боец, прибывающий оттуда, моментально понимал свои задачи, моментально усваивал свои действия, что делать ему. Но весь вопрос в том, что они очень часто выбывали.
Партизаны роли совершенно никакой не играли и не сыграли при той организации, которая существовала. Они, наверное, получали паек, ели, а когда на дело послали, рассыпались в доску. Сталинград оборонялся на 99,9 % армией, теми самыми сибиряками, украинцами, узбеками и другими национальностями, приехавшими в Сталинград защищать советскую власть, одни хуже, другие лучше, но факт остается фактом.
35‑ю дивизию я совершенно не знаю. Она непосредственно Сталинград не обороняла. Гвардейские дивизии особенно ничем не отличались. Сказать, что гвардейцы дрались лучше, чем не гвардейцы не скажу. И у тех и у других были положительные стороны с точки зрения упорства, ответственности, готовности умереть, защищать до последней капли крови. И у них были свои недочеты. И в 13‑й гвардейской были перебежчики, и «голосование» больше всего у Родимцева происходило. В тоже время взять 84‑ю, 138‑ю, 95‑ю, не гвардейские дивизии. На их стояли бы гвардейцы и лучше сделали? Затрудняюсь сказать, может быть лучше, а может быть хуже.
Слабых сторон много. Первая – это вранье, что губительнее всего для нас – вранье и слабость управления от слабой ориентировки наших командиров. Он не знает, но говорит, что знает. Это ни к черту не годится. Тогда уж молчи. Не хватает мужества сказать, что не знаю. Вот разговор с Гурьевым. Я его уважаю, боевой командир, но говорит другой раз, не подумав. Идем в наступление. Я уже проверил, знаю, как организована система огня, кто ею управляет, как наблюдение, взаимодействие организовано. Вызываю его: «Товарищ Гурьев, что у вас делается?» Он начинает: «Все хорошо прекрасная маркиза» и т. д. Говорю: «Врешь, у тебя не так», – и начинаю ему выкладывать.
– Не может быть.
– Ах, не может быть, сейчас же садись за трубку, проверяй и докладывай через полчаса.
Через полчаса звонит.
– Вы правы.
И так говорить с ним, не имея собственных проверенных фактов, очень трудно. Обычно доносят: сделано то-то и то-то. Чтобы сразу написать сводку? Извините, пожалуйста. Посылаю своих офицеров связи: проверяй, удостоверься сам. Сам пойду до штаба дивизии, там поговорю, посмотрю, как офицеры связи работают, если плохо, снова погоню.
Собственные просчеты? Нужно было бы некоторые части попятить назад, занять более выгодный рубеж. Но на это пойти не мог, потому что не было уверенности, остановятся ли на этом рубеже или нет. Это первое. Второе, что в отношении использования наших танков у нас вопрос очень здорово не доработан, так и остался. Танки закапывать в землю и держать их как огневые точки не годится. Лучше засаду можно сделать, поставить пушки. Они меньше, скорей снимаются и лучше обеспечены. Танки нужно применять, как подвижные группки. Легкие танки вообще себя не оправдали, КВ и 34-ки остаются. КВ сильны своим оружием, броней, своей мощностью, проходимостью. При современной авиации в направлении главного контрудара вы не замаскируете танков, чтобы противник их не нашел. И не могу согласиться, что танк у нас превратился в пассивное средство обороны. Танк остается танком, наступательным оружием и его лучше заменить в обороне нашей 45 мм пушкой. Ее я могу затащить в дом, на чердак, но танки вы не разберете, не потащите, не поставите. У нас танки были поставлены в землю, а их нужно было вытащить и создать какой-то кулак. После мы спохватились, создали некоторые подвижные резервы, и они сыграли свою роль.
