Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо
Ночью я в качестве постели использовал письменный стол Курчатова. Игорь Васильевич на работе задерживался очень долго, а мне надо было вставать в шесть часов утра, чтобы успеть на поезд в Ногинск, где изготовлялся магнит. С часа ночи я начинал интересоваться уходом Курчатова. Как-то он не выдержал и спросил:
— Ты что, в няньки ко мне нанялся?
Но когда узнал, что занимает мою «кровать», он немного смутился и с тех пор стал раньше уходить домой…
Ему никто не мог ни в чём отказать, настолько он был обаятельным человеком, Он всегда просил, но эти просьбы были сильнее любого приказа».
О том же периоде рассказывал и Анатолий Александров:
«Игорь Васильевич уже начинал организовывать „страхующие“ работы, чтобы с гарантией иметь запасные варианты и наверняка решить основную задачу: создать атомный реактор для получения 94-го элемента массой 239 (названия „плутоний“ тогда у нас ещё не существовало, ему было присвоено условное название)».
16 октября 1943 года Курчатов направил Первухину очередной «краткий отчёт» о работе Лаборатории № 2 во втором полугодии. Начинался документ по-прежнему весьма неопределённо:
«Произведённые в первом полугодии расчёты показали, что возможность осуществления котла на обычном металлическом уране не является исключённой».
Вместо того чтобы чётко заверить руководство в том, что работа котла возможна, Курчатов с большой долей сомнения заявлял, что эта «… возможность… не является исключённой». И продолжал в том же духе:
«Цепная реакция может развиться в массе металлического урана, если только…».
После перечисления условий, необходимых для проведения реакции, снова следовал всё тот же неутешительный вывод:
«Лаборатория не в состоянии сейчас дать окончательный ответ о возможности развития реакции в массе металлического урана и должна дальше продолжать работу с этой системой».
Напомним, что президент Соединённых Штатов Рузвельт ещё 17 июня 1942 года получил твёрдые заверения в том, что создать атомную бомбу вполне возможно, и что для этого потребуется всего несколько килограммов урана-235 или плутония-239.
А советские физики осенью 1943-его всё никак не могли преодолеть трудности, постоянно возникавшие на пути создания уран-графитового котла. Ведь для него, как сообщал Первухину Курчатов, «… нужен очень чистый графит». А вот его-то в распоряжении атомщиков не было. Да и откуда было ему взяться? Ведь только «… в первом полугодии Лаборатория сформулировала требования к чистоте урана, основываясь на теоретических соображениях и литературных данных».
«Литературные данные» — это те самые разведматериалы, что продолжали исправно поступать из-за рубежа. Однако и они были не в состоянии помочь — слишком трудной оказалась задача! А специалистов по созданию «очень чистого графита» в стране просто не было.
28 ноября Курчатов подготовил для Первухина новую справку — «О состоянии работ». Особыми достижениями Лаборатория № 2 по-прежнему похвастаться не могла. Например, по центрифуге:
«Окончательных результатов группа т. Кикоина ещё не получила… работа, вероятно, задержится, в связи с отсутствием нужных количеств шестифтористого урана».
Положение осложнялось не только тем, что этого вещества было ещё очень мало (получено всего «около 40 граммов»), но и тем, что его «… свойства… и его действие на разные материалы ещё не изучались».
Производство тяжёлой воды (этим делом занимался подчинённый Первухину Наркомат химической промышленности) тоже не было налажено, а по словам Курчатова, оно и вовсе «… проходит пока вяло».
Что же касается циклотрона, то он, как написано в справке, «… в срок готов не будет», так как «…Новокраматорский завод задержал изготовление электромагнита» и «… не закончено строительство корпуса в Серебряном бору».
Узким местом по-прежнему оставалось получение металлического урана. Физик-радиолог Зинаида Ершова вспоминала:
«Круг вопросов по химии урана стремительно расширялся, и через требования, которые выставлялись Курчатовым, мы понимали, в каком направлении шло развитие исследований и проблемных решений…
Обычно обсуждения с Игорем Васильевичем дальнейших планов нашей работы проводились под звуки рояля, на котором в это время в соседней комнате играла его жена Марина Дмитриевна. Музыка создавала спокойную и непринуждённую обстановку для разговора…
Задание Курчатова на получение металлического урана хотя бы в небольшом количестве, но высокой степени чистоты не застало коллектив Гиредмета [Государственного научно-исследовательского института редких и малых металлов — Э.Ф.] врасплох. Хотя опыта в получении металлического урана не было ни у кого».
22 декабря Курчатов направил Первухину новую записку. В ней явно ощущается если не крик, то тягостный вздох отчаяния:
«В настоящее время выяснилось, что ряд основных вопросов проблемы урана не получил удовлетворительного решения, и, вследствие этого, выполнение всей работы в целом задерживается».
В записке назвались и виновники срыва:
«Ряд организаций, на которые были возложены определённые поручения, не выполнили их в намеченной время, и ход выполнения их в настоящее время вызывает опасения…».
Иными словами, дела у физиков-атомщиков по-прежнему шли не шатко, не валко, а перспективы, как и прежде, оставались весьма туманными. Тем не менее, на территории, которую закрепили за Лабораторией № 2, работы велись ударно. Возводились административный корпус и здание для циклотрона. Леонид Неменов рассказывал:
«Строительство нового здания в Покровском-Стрешневе продвигалось быстрыми темпами. В начале 1944 года был намечен переезд.
Игорь Васильевич работал как одержимый. Спал мало, но всегда был весёлым и приветливым, О его настроении никто ничего не знал. Посмотрев на него, можно было подумать, что никаких трудностей нет».
О том же — Венедикт Джелепов:
«Курчатов торопил нас. Часто приходил в зал, где монтировался ускоритель. Нередко работал вместе с нами, а поздно вечером ехал ещё в Кремль или в наркомат на очередное совещание. Таков был стиль его работы. Поручая те или другие важные дела другим, сам он всегда был полностью и очень конкретно осведомлён об их состоянии на данный момент и очень умело и оперативно помогал преодолевать трудности.
Он обладал искусством быстро переключаться с одного крупного вопроса на другой и того же требовал от всех, кто работал с ним».
Николай Власов:
«Весной 1944 года Курчатов с группой сотрудников переселился в толь, — ко что достроенное трёхэтажное здание на окраине Москвы, недалеко от железнодорожной станции Покровское-Стрешнево. Перед северным фасадом здания был сосновый парк, за южным фасадом начиналось неоглядное картофельное поле, простиравшееся на два-три километра в направлении Серебряного Бора. Такой простор понравился Курчатову, имевшему в виду будущее развитие работ».
Второй год работы
А война всё продолжалась. Своим ходом шли и научные исследования в Лаборатории № 2. Об их ритме и характере — в расказе Степана Балезина:
«В первый год совместной работы я встречался с Курчатовым каждый день, причём не только на работе, но и в домашней обстановке, потому что каждый день и час возникали всё новые и новые проблемы, о которых трудно было даже предположить…
Я всегда удивлялся исключительному энтузиазму и работоспособности, которые были свойственны Игорю Васильевичу. Я не знаю, спал ли он, так как наши совещания, вызовы людей, обсуждение текущих вопросов иногда затягивались до 2–3 часов ночи, а рано утром мы уже опять встречались, и начиналось решение новых проблем и новых задач».
Свидетельство Анатолия Александрова:
«Напряжённость работы его была поразительна — постоянные внезапные появления то в одной, то в другой лаборатории или институте, но никогда по мелочам, постоянные звонки в любое время дня и ночи, в выходные дни, как и в будние. Он привык работать без перерыва».
По-прежнему много вопросов возникало по разделению изотопов. 4 января 1944 года И.К. Кикоин и А.И. Алиханов направили Первухину записку. Начиналась она так:
«Изучение проблемы разделения изотопов урана, которой мы занимались в течение истекших десяти месяцев по представленным материализм, и самостоятельная наша работа привели нас к заключению, что проблема эта принципиально и технически вполне осуществима».
